Человек с той стороны - Орлев Ури
Я обещал бабушке вернуться, чтобы она не волновалась. Но я хотел по дороге заскочить еще к дяде, чтобы рассказать пану Юзеку о восстании. Поэтому я сказал пану Кореку, что сегодня должен вернуться домой пораньше. И он отпустил меня, хотя посетителей в этот день было больше, чем обычно.
Дядя открыл мне дверь и завел меня прямо в кухню. Он всегда заводил меня туда, когда хотел поговорить со мной наедине. Дядя сказал, что был у нас дома, и спросил, что случилось с мамой и Антоном. Я удивился. Не в его обычае было приходить к нам. Он, видимо, почувствовал мое удивление, потому что тут же объяснил:
— Ваш еврей хочет вернуться в гетто и готов уплатить полную цену тому, кто его туда переведет. Я подумал, что Антон…
Он не должен был знать о ходках Антона с контрабандой. Опять мама рассказала?
До этого дня я никогда не слышал о еврее, который по своей воле хотел бы покинуть надежное укрытие и вернуться в гетто, да еще в такое время.
— Он прямо сейчас хочет вернуться?
Я не мог поверить.
— Ты что, не знаешь, что еврейские парни возвращаются в гетто, чтобы сражаться с немцами? Наш привратник рассказал мне о еще одном таком. Но я не об этом хотел с тобой поговорить, а о твоей матери. Она не пошла на работу, сидит дома и плачет, а Антона нет. Он был сегодня в трактире?
— Нет, его не было, — сказал я.
Я вдруг начал беспокоиться за маму. Я уже все простил ей. И я не знал, радоваться ли тому, что Антон исчез. Я решил, что нужно вернуться домой.
— Они поссорились, — сказал я. — Они поссорились из-за пана Юзека, потому что Антон встретил нас вчера, когда мы шли сюда. — И немного подумав, добавил: — Мама с паном Юзеком шли под руку. Для маскировки, понимаете.
Дядя засмеялся.
— А почему ты перешел спать к бабушке?
Я рассказал ему о затрещине Антона.
— За что он тебя? — спросил он.
— Чтобы не вмешивался, — сказал я.
— Я говорил этой дуре, что нужно все рассказать Антону. Бабушка тоже сказала, что добром это не кончится. — Он смерил меня взглядом и добавил: — Во что ты втравил свою мать, эх ты…
Я поздоровался с тетей Иреной и пошел заглянуть в убежище пана Юзека. Он ходил в носках по своей маленькой комнате и курил одну сигарету за другой. Дядя уже рассказал ему главные новости, и теперь он обрадовался моему приходу, надеясь узнать, что я видел сам и о чем говорили в трактире. Он сказал, что уже с утра стоял у окна и слышал звуки выстрелов и сирены скорой помощи.
Я рассказал ему все. Даже то, что не хотел.
Он начал говорить о восставших. Честно говоря, у меня не было времени его слушать — мне нужно было бежать к бабушке, взять свои вещи и бегом вернуться домой, потому что я беспокоился за маму. Но он все продолжал говорить о чести, которую спасают восставшие, о чести еврейского народа в глазах истории.
— И что не менее важно — а может, даже важнее, — что они спасают эту честь в своих собственных глазах. Они сражаются, — добавил он с волнением, — они сражаются с немцами!
И вдруг я заразился его волнением.
— Дядя сказал мне, что вы думаете, не вернуться ли вам туда.
— Это не вопрос для размышлений. Я иду туда. Я иду сегодня же ночью.
Он говорил с таким возбуждением, что не приходилось сомневаться в его решимости. Я не знал, жалеть его или гордиться им. Мне было ясно, что он не вернется оттуда живым. И не только не вернется оттуда, но не имеет почти никаких шансов добраться живым туда. И вдруг я понял, что мой долг — благополучно провести его в гетто. Я был обязан сделать хотя бы это.
— Когда вы хотите идти? — спросил я.
— Твой дядя обещал мне поговорить с твоим отчимом.
Я сказал ему, что готов заплатить любые деньги. Все деньги, которые у меня есть. Ведь после того, что случилось вчера, твой отчим будет только рад от меня избавиться. А твой дядя будет тем более рад, потому что получил от вас задаток за меня на следующие три месяца. Я ждал Антона с утра, но пока ничего не вышло. Твой дядя говорит, что не застал его дома.
Я забыл рассказать: мама отдала дяде все деньги того еврея, которого мы тогда обчистили.
— Они поссорились, и Антон ушел из дома, — сказал я.
— Твои родители поссорились из-за меня?
«Мои родители», — подумал я со злостью. Но сказал, что да, из-за него. Он пожал плечами.
— Ладно, сейчас это уже неважно.
Помолчал, погрузившись в какие-то размышления, а потом сказал:
— Твоя мать… немного есть таких женщин…
И тут же вернулся к своему:
— Если до завтрашнего утра у твоего дяди не появится какая-нибудь новая идея, я пойду туда сам. Буду ходить вдоль стен, как зевака, который интересуется, что это там происходит. Наверняка представится какой-нибудь случай проскользнуть туда тем или иным способом. Ведь они следят только, чтобы никто не убежал из гетто, они не ожидают, что кто-то захочет туда проникнуть снаружи. Я думаю, что смогу их удивить.
— Пан Юзек, у вас нет никаких шансов, — сказал я. — Тут нужно другое.
И я рассказал ему о нашей контрабандной дороге.
Вначале он не согласился. Из страха за меня. Но я сказал, что мы ходим туда раз, а иногда два раза в неделю, и в этом нет никакой опасности. Потом я объяснил ему, что если Антон бросил дом и работу и поехал к своей сестре, то он вернется не так скоро, если вернется вообще. Но я не могу провести его по этой дороге ночью, потому что в темноте мне будет трудно ориентироваться. Честно говоря, внизу было темно и в дневную пору, но все же днем кое-какой свет давали шахты наружных люков, освещенные солнцем.
— Я отведу вас завтра утром и сразу же вернусь. Антон не узнает, даже если тем временем вернется домой.
— Только за деньги!
— Я хотел оказать вам услугу, — сказал я.
— Нет, — сказал он, — только за деньги.
Было видно, что он заупрямился. И я сказал, что буду хранить его деньги, пока он не вернется.
На этом мы сговорились. Он пожал мне руку, и я сказал, что завтра выйду из дома как обычно, как будто иду в школу, только положу в ранец побольше еды и воды на дорогу. И буду ходить вокруг дома дяди, пока не увижу, что они с тетей ушли. А тогда зайду за ним.
— А где вход в канализацию?
— Это я покажу вам завтра, — сказал я.
Я еще не рассказывал, что накануне, когда я вернулся домой, Антон первым делом спросил меня, знает ли «этот еврей» наш адрес. К счастью, пан Юзек никогда об этом не спрашивал, поэтому я ему и не говорил. Потому что, если бы спросил, я бы, наверно, сказал. Но Антон, услышав мое «нет», облегченно вздохнул. А теперь пан Юзек обязательно узнает, где мы живем, потому что я должен буду завести его в наш дом. «Антон убьет меня, если узнает», — подумал я.
Была еще одна проблема: некому было закрыть крышку люка после того, как мы с паном Юзеком спустимся вниз. Оставалось рискнуть. Если мама спустится в погреб раньше, чем я вернусь, она, конечно, все обнаружит. Ну и пусть. К тому времени пан Юзек уже будет в гетто.
Я удачно поймал трамвай к бабушке и вернулся домой на последнем, наверно, маршруте перед комендантским часом. Не совсем домой, правда, потому что остановка была на некотором расстоянии от нашего дома, и поэтому я все это расстояние пробежал, чтобы не слишком задержаться после начала комендантского часа. Но мама, оказывается, не беспокоилась — она думала, что я и сегодня останусь ночевать у бабушки. Я увидел, что она плакала, но это было из-за Антона.
Позже, уже взрослым человеком, я много думал о том, как можно любить двух таких разных людей — одного, который, возможно, был похож на пана Юзека, и другого — моего отчима. Но уже и тогда, в детстве, я знал — из пьяных откровений Антона, когда я уводил его из трактира, — что «никто не может понять сердце женщины».
Мама обняла меня и спросила, сержусь ли я еще. Я сказал, что нет. Что было, то было.
