Богдан Сушинский - Живым приказано сражаться
Мария хмыкнула и замолчала. Лейтенант снова начал относиться к ней как к своему солдату.
27
Зебольд разбудил оберштурмфюрера Штубера около шести утра. Штубер не оговаривал с фельдфебелем, в каких случаях его можно будить, но все равно решение Зебольда разбудить его в такую рань было довольно смелым.
– Господин оберштурмфюрер, думаю, вас заинтересует один человек. Его только что задержали в лесу. Напоролся на наш патруль.
Штубер спал одетым. Он лежал на диване, сняв лишь сапоги. Дверь не была заперта, но присутствие в комнате постороннего он выявил еще до того, как на полу возле дивана появился зайчик фельдфебельского фонарика. И первое, что он сделал, – выхватил пистолет.
– Слушаю вас, мой фельдфебель, слушаю, – голос был не злым, но и не добродушным. Штубер давно научился произносить слова без каких-либо интонаций. Впрочем, фельдфебель уже привык к бесцветному голосу своего шефа.
– Он окруженец. Рядовой. Шел из-за Днестра.
– Их много сейчас, окруженцев, идущих из-за Днестра, Зебольд. Почему меня должен заинтересовать именно этот?
– Я допросил его. В лесу он встретился с небольшой группой…
– Понял, мой фельдфебель. Сюда его. Но сначала зажгите обе лампы.
Пока фельдфебель зажигал их, оберштурмфюрер обулся, набросил на плечи китель и, отодвинув плотные шторы, выглянул в окно. Уже светало. Руины древнего костела, лежавшие почти рядом (Штубер остановился в добротном кирпичном доме ксендза, судьба которого пока была ему неизвестна), напоминали сейчас руины средневекового замка. Он любил старину: замки, крепости, старинные родовые усадьбы… Однако руины костела и дом возле него Штубер избрал еще и потому, что это было единственное место в селе, где его небольшой отряд мог, в случае надобности, по-настоящему держать оборону.
Фельдфебель ввел пленного и остался у двери, вопросительно глядя на Штубера. Он знал, что сейчас последует одна из двух бессловесных команд: «выйди» или «стань за спиной допрашиваемого».
Штубер кивком головы показал: за спину. Ощущая у себя за спиной присутствие этого громилы, с минуты на минуту ожидая удара по голове, допрашиваемый редко находил в себе мужество не отвечать на какой-либо из вопросов Штубера.
Оберштурмфюрер подошел к пленному. Коренастый, почти квадратный, плотно скроенная фигура… Лицо плоское, с едва заметными восточными чертами. Все в кровоподтеках.
– Местный?
– Да, – тихо ответил пленный, боязливо, через плечо, озираясь на фельдфебеля.
– Ты будешь отвечать: «так точно, господин офицер». – Штубер произнес это негромко, спокойно, почти вежливо.
– В лесу ты встретил группу… Как называются у вас люди, попавшие в окружение?
– Окруженцами.
– Спасибо… Я этого слова не знал, – офицер говорил с акцентом, очень похожим на тот, с которым говорили на русском украинцы Подолья. И это удивило Готванюка. – Итак, ты встретил группу окруженцев… Почему ты решил сообщить о ней господину фельдфебелю?
– Я ничего не решил. Он спросил, кого встречал в лесу. Я ответил.
– Их было пятеро?
– Трое, господин офицер.
– А мне известно, что их было пятеро, – продолжал примитивно провоцировать его Штубер.
Окруженец снова испуганно оглянулся на фельдфебеля.
– Я говорю правду: их было трое. Третьей была женщина. Я не видел ее. Но сержант говорил, что их трое. Может, пятеро, но сержант говорил…
– Старшим там был офицер? Его звание?
– Взводный. Лейтенант. Он меня чуть не пристрелил как дезертира.
– Фамилия.
– Готванюк.
– Фамилия лейтенанта, – терпеливо уточнил Штубер, повернувшись к нему спиной.
– Сержант назвал его Беркутом.
– Что?! – резко обернулся Штубер. – Что ты мелешь, идиот?! Какой еще Беркут?!
– Он так называл его… ну, сержант, тот, что развел костер. Он еще спас меня. Лейтенант требовал, чтобы я остался в его группе. И чуть не расстрелял…
– И правильно сделал бы. Дезертиров расстреливают во всех армиях мира. Кроме того, что сержант называл его Беркутом, что ты еще слышал о нем? Что говорил сам лейтенант? Откуда они шли? Что собирались делать? Где их база?
– От Днестра шли. Они вроде бы из тех, ну, кого оставляли в дотах. Заслон там был, в дотах. Прикрывал переправы.
– Я хорошо знаю, что они делали в дотах! – повысил голос Штубер. – Что ты еще слышал о лейтенанте? Что говорил он сам?
– Он был с девушкой. Мы сидели у костра с тем, сержантом. Фамилии его не знаю. Я сушил одежду. Потом появился лейтенант. Потребовал, чтобы я оставался с ним.
– Ну хорошо, хорошо… Этот лейтенант Беркут… Раньше он что, командовал гарнизоном дота?
– Не знаю. Сержант почему-то называл его комендантом.
Штубер изумленно посмотрел на фельдфебеля. Тот не менее изумленно уставился на него. Хотя все это он уже слышал от окруженца. Правда, слово «комендант» Готванюк на допросе не употреблял.
– Так, это уже интересно. Садись, солдат. Фельдфебель, вы свободны. А ты садись к столу. Лейтенант говорил тебе, из какого он дота?
– Сержант сказал, что дот недалеко, – пленный присел на стул и весь сжался, словно его мучило ранение в живот. – Получилось так, вроде бы дот этот находится там, где я переплывал ночью реку.
– Ты переплывал ее недалеко от завода? Между заводом и селом?
– Кажется, да. Город был совсем близко. Огни видел. Слева от себя.
Штубер снова вопросительно посмотрел на все еще мнущегося у двери фельдфебеля. Теперь у него не оставалось сомнения в том, что Готванюк встретил спасшихся из дота «Беркут», который он приказал замуровать. А ведь фельдфебель лично обследовал всю окрестность. Были допрошены жители ближайшего села. И фельдфебель, и допрошенные уверяли его, что никаких запасных выходов у «Беркута» нет. Да и в других дотах их тоже не оказалось. Как же могло произойти, что эти трое вырвались из дота?
– Фельдфебель, чаю!
Фельдфебель скрылся в соседней комнате и вскоре пришел оттуда с двумя чашками уже остывшего чая.
– Слушай меня, солдат. Успокойся и опиши мне внешность этого лейтенанта.
– Да я не запомнил. Темно было.
– Такого не может быть. Ты же видел его. Вы сидели у костра. Ведь у костра?! Вспомни, какие у него скулы, подбородок.
– Широкий такой подбородок. Крупный. А волосы густые и короткие. Как у красноармейца. Будто недавно отросли. И нос, по-моему, крючковатый. В самом деле похожий на клюв беркута. Это я заметил.
– Ты сказал все, что знал?
– Все, господин офицер, – поднялся окруженец, так и не притронувшись к чашке.
– И шел ты домой?
– Домой. Части нашей нет.
– Ну и пойдешь домой. Части твоей действительно нет. В селе ты, наверное, был пастухом?
– Плотник я.
– Значит, гробы сбивал для умерших односельчан? Понятно. Ну что ж, теперь у тебя будет много работы. И хорошие заработки. Мы отпустим тебя. Раскрывать военную тайну: номер части, фамилию командира – мы, как видишь, не заставляем. Я ведь понимаю: честь солдата есть честь солдата… Ну а рассказ об окруженцах – какая ж это тайна? Сейчас ты сядешь с нами в машину и покажешь, где ночуют эти трое. Думаю, что до утра они оттуда никуда не уйдут. Не слышу ответа…
– Да это уже вроде как… выходит, что, – замялся окруженец, – показывать надо, где свои прячутся…
– Ну и что? Прячутся. Там ведь не часть, не линия фронта. Они – окруженцы и обязаны сдаться в плен. Это мы им и предложим. А пленных мы не расстреливаем. Побудут несколько месяцев в лагере и вернутся домой. А если не сдадутся – погибнут. Ты же не хочешь, чтобы они погибли?
Готванюк смотрел в пол и упрямо молчал. Штубер понимал, что в эти минуты пленник своим неповоротливым крестьянским умом решал, может быть, главную задачу всей оставшейся жизни: выдавать до конца или погибнуть?
Офицер упомянул о чести солдата. Он, наверное, говорил это с какой-то своей корыстью. Но, сам того не желая, напомнил Готванюку то, о чем и взводный, и политрук говорили ему почти перед каждым боем.
– Если ты откажешься показать, мы и сами найдем их. А тебя отвезут в твою родную деревню. И там повесят. У ворот родного дома. И хоронить придется без гроба. Всех, кто знает, как его следует смастерить, мы расстреляем еще раньше. Машину, – приказал он фельдфебелю, не ожидая ответа окруженца. – Передайте приказ лейтенанту Штольцу: поднять взвод по тревоге. Через двадцать минут выезжаем.
– Кажется, я знаю, о какой местности идет речь, – заметил фельдфебель по-немецки. – Он говорил мне, что там неподалеку есть дот. Не тот, запечатанный нами…
– Дело не в местности, фельдфебель, – поучительно ухмыльнулся Штубер. – Дело в принципе. В подходе к человеку.
«Очередной эксперимент, – понял фельдфебель. – Что он цацкается с этими русскими? – недоумевал Зебольд. Недоумевал с первого дня службы в группе Штубера. – С поляками, русскими, украинцами?..» Возможно, этому и существует какое-то разумное объяснение, да только с его, Зебольда, точки зрения, оно им совершенно ни к чему. Поэтому, уходя, чтобы выполнить распоряжение, он, как всегда, снисходительно поморщился.
