Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Хелмицкий закурил и решительно встал.
— Куда? — встревожился Анджей.
— Не волнуйся. Сейчас вернусь.
Полукруглая, сияющая никелем стойка имела только один выход, сзади, за кофейным автоматом. Хелмицкий направился туда и встал в проходе, засунув руки в карманы брюк.
Кристина заметила его не сразу. А когда увидела, слегка покраснела и отложила в сторону блокнот со счетами. С минуту она колебалась, но все-таки подошла к нему. В платье из тонкой гладкой материи она выглядела стройной и легкой. На лице у нее уже не было следов смущения. Она даже улыбалась и при этом слегка щурила блестящие глаза, которые казались еще более раскосыми.
— Чем могу служить?
— Вы совсем про нас забыли.
Он в упор смотрел на ее губы, но она сделала вид, что не замечает этого.
— Прошу прощения, постараюсь исправиться.
— Правда?
— Что вам принести? Еще водки?
— Пока нет.
— Нет? А я-то всегда считала, что молодые люди в высоких сапогах много пьют.
Мацек прищурился.
— Опыт?
— Возможно, — сказала она, не смущаясь. — И надо сказать, не из приятных.
Хелмицкий только сейчас вынул изо рта сигарету.
— Когда приходит ваша сменщица? В десять?
— Да.
— Значит, через полчаса.
— Ну и что?
Он подошел ближе.
— Вы могли бы освободиться в одиннадцать?
Она не ответила. Он стоял так близко, что она чувствовала на лице его горячее дыхание.
— Ведь это нетрудно устроить. Скажите, что плохо себя чувствуете. Мол, разболелась голова и вы должны пойти домой, что-нибудь в этом роде…
Блондинка, наверно, вернулась на свое место. У них за спиной раздался ее громкий смех. Кристина оглянулась.
— Не торопитесь, — буркнул Хелмицкий. — Подождут, ничего с ними не сделается. Ну, как?
— Что «как»?
— Сможете освободиться?
— Допустим. И что же дальше?
— Не догадываетесь?
— Нет. Я ужасно недогадливая.
— Неужели? Я остановился здесь, в «Монополе».
Кристина слегка откинула назад голову и посмотрела на него смеющимися глазами.
— Правда? Как это мило с вашей стороны.
— Спасибо. Второй этаж, комната восемнадцать.
— Вы уверены в этом?
— Это легко проверить. Значит, в одиннадцать?
— Очень сожалею…
— Уже?
— …но я привыкла проверять только счета.
— Только?
— И они у меня тоже никогда не сходятся.
Хелмицкий бросил окурок на пол, придавил ногой и снова засунул руки в карманы.
— Значит, только счета проверяете?
— Ничего не поделаешь, такая уж у меня работа.
— На этот раз можете проверять смело. Наверняка не прогадаете.
— Охотно верю.
— Панна Кристина! — послышался голос адвоката Краевского.
Кристина повернулась, но Хелмицкий загородил ей дорогу.
— Итак?…
— Итак? — повторила она.
— Комната восемнадцатая. В одиннадцать часов.
— Это я запомнила. Но…
— Какие тут могут быть «но»?
— Ну, подумайте сами, стоит ли проверять такую мелочь. Я верю вам на слово.
Свенцкий рассеянно оглядел присутствующих. Когда садились за стол, получилась небольшая заминка из-за того, что Древновский по известной причине не успел разложить возле приборов заранее приготовленные карточки с фамилиями приглашенных. Свенцкий мило улыбался, был изысканно любезен, но его душила ярость. Глядя на своего секретаря, который, как манекен, двигался вокруг стола, он в бешенстве сжимал кулаки. «Я этому шуту гороховому покажу», — решил он. На репортера, чье пьяное бормотание время от времени доносилось до него, он предпочитал вообще не смотреть.
Грошик знал почти всех присутствующих и чувствовал себя как рыба в воде. Появление новых гостей отвлекло внимание Свенцкого. Древновский тоже куда-то скрылся, и Грошик, не желая оставаться в одиночестве, переметнулся к местному начальнику госбезопасности, майору Броне. Это был еще совсем молодой парень, лет двадцати с небольшим, щуплый и приземистый, с хмурым мальчишеским лицом, изуродованным глубоким шрамом на щеке. Такой высокий пост Врона занимал благодаря своему героическому партизанскому прошлому. Любитель выпить и повеселиться, он относился к Грошику даже с симпатией.
— Вы, я вижу, успели уже заложить? — сказал он, похлопав Грошика по плечу.
Грошик захихикал.
— А то как же! Ничего, и ты заложишь.
— Эх! — скривился Врона. — Терпеть не могу этих церемоний. Они только для проклятых буржуев хороши…
Грошик потер руки.
— Ничего, привыкнешь… вот увидишь, привыкнешь…
Но он не успел дать волю своему красноречию, так как к нему подошел подосланный Свенцким главный редактор «Островецкого голоса» Павлицкий — очень высокий, широкоплечий мужчина, с толстой шеей и огромной, как у тапира, головой. Плюгавенький Грошик едва доставал ему до плеча. Павлицкий грозно надвинулся на него.
— Немедленно выметайся отсюда!
— Я? — Грошик икнул. — Ишь чего захотел. Сам выметайся!
— Не уйдешь?
— И не подумаю! Демократия у нас теперь или нет?
— Не уйдешь?
Грошик стоял, задрав голову, и нагло улыбался.
— А мне здесь очень нр…равится.
— Погоди ж ты у меня…
— Грозишься?
— Я тебе покажу…
— Мне грозишь? А кто санацию восхвалял?
Павлицкий покраснел.
— Замолчи, скотина!
— А может, не восхвалял?
Павлицкий бросил тревожный взгляд на майора, который разговаривал неподалеку с Вейхертом. К ним подошли Щука и Подгурский. Свенцкий, занятый разговором с комендантом города полковником Багинским, предпочитал держаться на некотором расстоянии и издали наблюдать за действиями Павлицкого.
— Заткнись! — рявкнул редактор.
Грошик захихикал.
— А что, не восхвалял?
— Тише, ты!
— Не восхвалял, скажешь?…
Павлицкий не выдержал.
— А ты сам?
— Я? — Грошик самодовольно надулся. — Восхвалял, а то как же!
— Ну, и заткнись тогда!
— А вот и не заткнусь! Что ты мне сделаешь? Я всегда выслуживаюсь перед начальством. А ты вот восхвалял санацию.
Павлицкий даже посинел от бешенства. Врона с любопытством посматривал в их сторону.
— А ты восхвалял, не отвертишься! — заверещал Грошик.
Павлицкий сжал кулаки, — казалось, он вот-вот кинется на репортера и придавит его своим огромным телом. Но он взял себя в руки.
— Погоди! Завтра я с тобой поговорю, — сказал он и повернулся к нему спиной.
— Восхвалял! Восхвалял! — торжествующе крикнул ему вдогонку Грошик.
Свенцкий, заметив, что Павлицкий отошел от Грошика, под каким-то предлогом оставил полковника.
— Ну, что? — прошептал он, беря Павлицкого под руку. — Все в порядке, пан редактор?
Павлицкий махнул рукой.
— Разве с ним сейчас договоришься? Он пьян в стельку.
— Пся крев!
— По-моему, лучше его не трогать. Ничего не поделаешь.
— Как? Оставить здесь? Это невозможно.
— А если он скандалить начнет?
— Ну, — пробормотал Свенцкий, — найдем на него управу. Но, может, в самом деле не стоит…
— Конечно. К чему было приглашать этого подонка?
— Дорогой мой, разве я приглашал его?
— Откуда же он тут взялся?
Теперь Свенцкий, в свою очередь, махнул рукой.
— А, теперь уж все равно!
Он осмотрелся по сторонам.
— Ну, кажется, все в сборе. Можно садиться за стол.
Когда после короткого замешательства все наконец уселись, Свенцкий с минуту колебался: не поднять ли первый бокал за здоровье Щуки. Но тут же убедился, что момент для этого сейчас неподходящий. Все были заняты тем, что торопливо накладывали себе на тарелки еду. Блюда с закусками переходили из рук в руки. Свенцкий сам был чертовски голоден и, кроме того, не знал, с чего начать свою речь, первую (при мысли об этом даже смягчился его гнев) речь в качестве члена правительства. Поэтому он ограничился тем, что, перегнувшись через стол, фамильярно сказал Щуке:
— За ваше здоровье, товарищ Щука!
— Дай бог не в последний раз, — благодушно прибавил полковник Багинский.
Свенцкий сидел между двумя военными: Вроной и Багинским. Напротив сидел Щука, его соседом справа был Вейхерт, слева — председатель городского совета Калицкий.
Древновский по-прежнему двигался как манекен — осторожно и медленно, словно это могло утишить шум в голове. Он занял место на конце стола. Еда вызывала у него отвращение. Кусок не лез в горло. Но он все-таки заставил себя положить на тарелку немного мяса, с трудом проглотил и сделал попытку присоединиться к оживленному разговору, который на этом конце стола вели профсоюзные деятели. Но слова доходили до него глухо, словно в ушах была вата. А лица ближайших соседей принимали в ярком свете какие-то странные, искаженные очертания. Рядом с ним сидел притихший Грошик. Он удивленно таращил мутные глазки и с кроткой улыбкой беспомощно размазывал по тарелке заливное из карпа. Древновского охватило отчаяние. Он вдруг понял, что все безвозвратно и безнадежно погибло. Планы и смелые мечты, карьера, будущее — все насмарку. Везет, как утопленнику!
