Владимир Петров - Единая параллель
Тут пошел несусветный галдеж: того нет, этого не дают, третьего — не выделяют. Не стеснялись девки, крыли почем зря: и про утюги, про дырявую уборную, про душевую, которую обещали построить еще весной.
«А хорошо! — одобрительно подумала Фроська. — Смелые девчата, деловые. И начальство молчит, пыжится да слушает. Это не то что в Авдотьиной пустыне, там бы игуменья живо рот заткнула, да на недельку на скотным двор, на коровий навоз отрядила.
Верно сказал парторг: „То, что положено рабочему классу, — предоставь, обеспечь“. Только зачем же орать, глотку драть попусту? Начальство ведь услышало, пообещало — значит, сделает».
Теперь свара пошла из-за клопов. Особенно громко кричала, возмущалась вчерашняя Фроськина соседка-пигалица, на ее затылке мелко и яростно тряслись бумажные дульки от сделанной на ночь домашней завивки. Видно, нынче ее как следует пожарили клопы на Оксанином топчане — клопы свежего чуют, как звери набрасываются на нового человека.
— Ядом их надо травить! — кричала она, потрясая сухим кулачком. — В заграничных странах, я читала, давно клопов повывели. Ядовитым порошком, называется «дуст». Пущай нам доставят! Ведь житья нет от клопов!
Поднялась комендантша, внушительно сказала:
— Никакой порошок не поможет, девоньки. Сами только потравитесь, упаси господи. Наши клопы — таежные, они из дерева лезут. Стало быть, ежели есть дерево — завсегда будут и клопы. Святая правда.
— Да врешь ты все, Ипатьевна! — не выдержала, крикнула Фроська. — И она про порошки тоже врет. От грязи все паразиты заводятся. И клопы, и блохи, и та же вша заразная. Чистоту блюсти надобно, девки. Вот чего главное!
Фроську многие поддержали, а Оксанины девчата дружно захлопали в ладоши: «Верно! Правильно!» И вот тут выяснилось, что уборщицы штатной, оказывается, нет. Жалованье маленькое, никто работать не идет. Одна старуха было подрядилась, да заболела. Вот грязь и лежит, наслаивается.
— Вы же рабочий класс. Неужто сами не управитесь? — насмешливо сказал парторг.
И, видимо, потому, что сказал он это, обращаясь к Фроське, она ответила:
— А почему не управимся? Управимся сами. Дело женское, привычное.
— Вот тебя и выберем-назначим! — ехидно обернулась пигалица. — Общественной уборщицей.
— Зачем же уборщицей? — сказал парторг, — Мы ее выберем председателем санитарной группы. А уж она организует так, чтобы в уборке барака участвовали все по очереди. Верно, девушки?
— Верно, верно!! — поддержали бетонщицы.
— Нет, не верно! — опять вскочила пигалица. — Это ее-то председателем выбирать? Да я первая — против. Она же верующая. Она же неизвестная личность без паспорта! У нее никаких документов при себе нет!
Пигалица все это выкрикнула с такой злостью, непререкаемой уверенностью, что в бараке сразу нависла напряженная тишина. Слышно стало, как пыхтит-отдувается прораб Брюквин, как скрипит табуретка под его грузным телом.
— Ну это не беда, — глухо, но четко сказал наконец парторг. — Нет документов — значит, будут. Выдадим. Кто у нее бригадир? Пусть скажет о ней слово, о товарище…
— Просековой, — подсказал прораб.
— О товарище Просековой. — Парторг стал было слушать Брюквина — тот продолжал что-то нашептывать ему на ухо, но потом отмахнулся: — Так кто бригадир у Просековой?
Ответа не было. Тогда опять поднялась белобрысая пигалица, успевшая на этот раз упрятать под косынку заготовленный перманент.
— Нет у нее бригадира! И вообще, я вам русским языком объяснила: пришлая она. Неизвестно откуда. Один день проработала и напортачила за десятерых.
Вся эта перепалка происходила в углу, влево от входной двери. Начальство вместе с Ипатьевной сидело как раз перед настенной географической картой, и пигалица сидела тут же, у самого дверного косяка (ее комендантша привела последней, вытурила из умывальника).
Туда по узкому проходу вдоль стены и направилась Оксана Третьяк. Подошла, скрестила руки на груди, сказала с усмешкой:
— Я у нее бригадир! С сегодняшнего дня Просекова в моей бригаде работает. Девка боевая — у меня все такие. А Дуську вы не слушайте! Ей нынче кудри помешали завить, вот она и злится.
— Но-но, не дури, Оксана! — запыхтел, закипятился прораб Брюквин. — Я самоуправства не позволю. Просекова поставлена на растворный узел, пусть там и работает. Приказ вчерашним днем отдан.
— Да не женская там работа, товарищ прораб! — со спокойной веселостью повернулась к нему бригадирша. — Там же мужику и то надорваться можно. А ей еще в семье жить, детей рожать. Ты сам-то соображаешь, куда поставил девушку?
Опять начался гвалт. Шумели в основном девчата из бригады Оксаны — подбадривали ее. На пигалицу-Дуську шикнули, и она, пользуясь общей сумятицей, шмыгнула за косяк, скрылась в умывальнике.
Заканчивая собрание, парторг Денисов сказал:
— Санитарную группу и ее председателя утверждаем. Кто — за? Единогласно, вот и хорошо. А вы, товарищ Брюквин, сделайте выводы. Бригадир Оксана говорит правильно: надо немедленно исправить ошибку. Что касается жалоб и предложений, то завтра ваши бытовые дела ставим на парткоме. Поможем, товарищи! Это я вам твердо обещаю.
Парторг подозвал к себе бригадиршу, потом поманил пальцем Фроську, Вместе с ними вышел во двор. Усмехаясь в прокуренные усы, пробурчал:
— Ну и разыграли вы, плутовки, как по нотам! Ладно, ладно, не оправдывайтесь! Я и сам вижу: не было сговору меж вами. И Просекова — молодец девка, тоже вижу. Вы вот о чем подумайте: производительность кладки бетона надо наращивать. Плохо мы пока гоним бетон, плохо! Самое наше слабое место.
— Подумаем, товарищ Денисов, — пообещала Оксана.
— Вот и хорошо. А за подругой своей приглядывай, уж больно она, красавица, гулянки ночные любит. Дело, конечно, молодое, однако надо и про отдых думать. А то какая получится работа?
Фроська стояла рядом, недоумевала: зачем понадобилось парторгу приглашать ее с собой на проводы? Разговор-то он ведет не с ней, а только с бригадиршей Оксаной.
Потом поняла: это чтобы другие видели. Ведь избрали ее председателем по чистоте, значит, в какое ни есть, а в начальство выдвинули. Вот это парторг и показывает.
13
Ежедневно на рассвете в четыре утра Шилов слушал Берлин — сводку политического обозрения. Здесь было утро, там — ушедшая полночь. Он жил вчерашним днем, однако ничуть не иронизировал по этому поводу. Он считал, что вчерашний день по-настоящему еще не наступал и не сказал своего решающего слова.
Вести из далекой Германии остро интересовали его, были житейски столь же необходимы, как бодрящий утренний кофе и первая папироса. Они давали своеобразную психологическую зарядку на целый день. Жизнь с ее ежечасными хлопотами, рабочей суетой, бесконечными людскими встречами и столкновениями, с общей азартной возбужденностью постепенно, но неуклонно раскачивала, трясла и просеивала его, выветривая многое из того, чем он держался и что определяло когда-то суть данной ему товарищами лестной характеристики «неумолимого и дерзкого». Он был влюблен в эту формулу.
Недавняя речь Гитлера об авторитарной системе нацизма, которую он прослушал, казалось, была очень далека от его эсеровско-троцкистских воззрений. Но это только на первый взгляд. Размышляя, потом Шилов понял, что принципиальные гитлеровские концепции прямо продолжают и развивают то, что давно зрело в его собственной душе, — несмелое, опасливое, припрятанное за кисейные шторы так называемых предрассудков. То был гремящий голос воли, железного действия, рассудочного веления — неодолимого, всесокрушающего, лишенного бренных лохмотьев совести, — тех самых химер, которые потащили на дно не один десяток «спасителей России», оказавшихся не вождями, а лишь заурядными людишками.
«Сила через радость» — это придумано немцами и придумано хорошо (кажется, газетой штурмовиков «Штюрмер»?). Девиз передают ежедневно в связи с подготовкой к Берлинской Всемирной олимпиаде, но относится он не только к спорту и туризму— ко всей сегодняшней Германии.
Слушая предолимпийские известия, Шилов всякий раз с замиранием сердца представлял себе круг Большой звезды в Тиргартене, откуда начинается прямая стрела улицы, ведущей к Олимпийскому стадиону… Да, Берлин стал для него родным городом, городом будущего, городом больших надежд…
Конечно, кое в чем немцы поступают опрометчиво. Вряд ли, например, надо трубить на весь мир о военизации детей, перечислять атрибуты всех этих юнгфольк, юнгмедель, гитлерюгенд, восторженно умиляться ножам и кинжалам на бедрах сопливых «солдат рейха». И уж вовсе напрасно поднимать столько шума вокруг «еврейского вопроса», особенно по поводу «еврейского вето» во всех видах спорта. Это может оттолкнуть многих сторонников Германии, многих преданных борцов.
