Алексей Ивакин - Десантура
— Шлют? Шлют?? Снарягу??? Да их же мать фронт в дупло по самую дивизию! Каждую ночь, млять, самолёты — мимо, мимо! Как же, мать твою, у меня обморожений скоро будет полбригады! Живаго! Где Живаго?
— Знакомая фамилия… — почесал облупившийся нос Гринев.
— Да насрать, что знакомая! Где Живаго, мать едрить через колено!
— Оперирует, товарищ подполковник! Велел передать, что пока не закончит, посылает всех в третью задницу четвертой мамы Гитлера!
Дневальный втянул, на всякий случай, голову в плечи, а начштаба, особист и комиссар заржали.
— Латыпов тут со дня на день будет. Ну не помнишь его, что ли? Лысый такой!
— Не помню. И не представляю. И представлять не хочу! У меня плохая память на имена и даты.
— Значит, как увидишь, так и вспомнишь, — без тени улыбки сказал комбриг двести четвертой.
— Отлично, мать твою… Значит я тут сижу уже вторую неделю, прибегают щеглы типа тебя, и сразу давай командовать?
Тарасов от обиды едва не плюнул в лицо Гринёву.
— Щеглы, ага… — неожиданно согласился Гринёв. — Давай к делу, а? Атака на Добросли приказана.
Тарасов только ошёломленно закачал головой:
— Штаб всего корпуса? Без поддержки твоей бригады? Тихо! — успокоил он жестом возмутившегося Гринёва.
— Нет у тебя больше бригады!! Нету! Есть триста голодных и безоружных людей. А кормить нам их нечем. И вооружать нечем, ерш твою душу меть!
* * *Артём Шамриков сидел в засаде.
На лося.
Бригада так и сидела в болотах, ожидая неизвестно чего. Командиры чего-то бегали, суетились. Вечерами пускали ракеты. После чего ротами шарахались по лесу, собирая сброшенные с «ТБ-3» тюки на парашютах. Парашюты, кстати, без промедления шли в медсанбат.
Иногда на импровизированный аэродром садились «уточки». В них запихивали — именно запихивали! — раненых до отказа, так, что бипланы едва поднимались над деревьями.
Иногда Артём смертельно завидовал тем, кто отправляется сейчас на Большую Землю. Но это чувство было мгновенным, хотя и острым. А последней ночью и оно прошло.
Их рота тогда сидела вокруг аэродрома. Десантники готовы были стрелять на каждый шорох в ночном лесу, но чаще всего оглядывались. Оглядывались на фанерные самолётики, увозившие их ребят — раненных, больных, обмороженных — домой.
Оглядывались, пока один из «У-2» внезапно не накренился под порывом ветра и не зацепил краем крыла высоченную сосну на краю поляны. Этого самолёту хватило, чтобы его развернуло, перевернуло и… И гулким хлопком бензиновая вспышка обожгла душу Артёма. Больше он не смотрел на взлёты.
А на следующий день поступил приказ — начать охоту на местную дичь. В команды были выделены наиболее опытные в этом деле бойцы. К слову сказать, большинство десантников было из таежных районов Кировской области и Удмуртской автономной республики, и бывали в лесах, но… Но охота — не война. Тут немного другие навыки нужны. Читать следы зверя, например, а не человека. На людей-то пацаны уже худо-бедно научились охотиться… Звери — они все таки хитрее. Вона недавно, ребята из четвертого батальон аж три дозора немецких положили!
Артём шмыгнул носом и поглубже зарылся в снег. Чтобы зверь не чуял…
Впрочем… Какой уж тут зверь… С сентября в этих лесах война идёт! Хотя разведчики и мамой клялись, что свежий лосиный помет видели.
Хорошо, батя старый охотник. Перед войной медведя брал пару раз. Велел тут лежать и не шевелиться, пока он по следам ходит.
Артём не заметил, как начал дремать.
В снегу засыпается хорошо… Хоть и холодно… Да уже и не холодно… Тепло… Странное такое тепло… Нежно… Людка так же обнимала…
Внезапный шорох, сбивший снег с еловых лап, сбил сон. Шамриков ещё не успел проснуться, как уже вскочил на колени и выстрелил несколько раз на звук. И лишь потом протер глаза.
За густыми зарослями ельника кто-то грузно шевелился, издавая утробные звуки.
«Вот пожрем! Вот пожрем-то!» — мелькнула радостная мысль. Он, торопясь, натянул лыжи, щелкнув по обледенелым валенкам пружиной и поморщился — железяка опять ударила по самому протертому месту изъерзанной обувки. А потом скорым шагом побежал к месту где упал лось.
Шамриков раздвинул ветки и…
Густо обрызгав кровью снег, под ногами Артёма лежал отец.
— Батя, батя, батя!! — закричал сержант и упал на колени. Он обхватил руками лицо отца, приподнял голову, заглянул в глаза.
Почему-то ставшие голубыми. Ровно весеннее небо над ними…
Артём тряс отца, не замечая струйки крови стекавшей из уголка рта.
Он не заметил и того, как на выстрел сбежались бойцы, как кто-то бил его по мокрым щекам, как санинструктор сноровисто снимал полушубок со старшины…
Он пытался схватиться за винтовку, чтобы убить в себе удушливое чувство вины. Удушливое и колющее прямо в сердце.
Кто-то отопнул винтарь в сторону. Артём привстал на четвереньки и пополз к оружию. Но сильный удар уронил его, потом кто-то навалился на спину, заломив руки и больно замотав их чем-то за спиной.
А потом его волокли по снегу. Жесткий наст обдирал лицо, но он этого не чувствовал.
Он видел поголубевшие, слепые глаза убитого им отца.
Потом кто-то кричал в ухо. Но он этого тоже не слышал. Он слышал только хрипы убитого им отца.
Потом что-то вскипело внутри, злое, яростное, красное. Он попытался встать, но не смог, потому что все вокруг почернело от удара по голове. Его перевернули и начали связывать.
Но он не потерял сознание, нет. Просто все стало черным, мутным, крикливым, громким, стреляющим.
Потом он куда-то поплыл. Медленно так. Слегка раскачиваясь. Это его убаюкивало. Потом кто-то долго — совсем рядом — ругался на два голоса. Это когда земля перестала качаться. А перед глазами снова и снова всплывал отец.
А потом вдруг его приподняло снова. Затрясло, захолодело, заморозело — так что связанные руки и ноги окончательно онемели и перестали чувствовать.
Когда сержант Шамриков открыл глаза — над ним повисло деревянное небо.
Он повернул голову на бок. Деревянный горизонт ткнулся трещинками. Артём повернулся в другую сторону…
И увидел храпящего на соседней кровати отца. Тонкая нитка слюны стекала с густой его бороды.
«Приснилось!» — жадно выдохнул сержант. Потом с силой закрыл глаза и снова открыл. А потом сел на своей кровати. В белом исподнем. Чистом… Чистом?
Голова болела и слегка мутилась. «Жарко как натоплено» подумал он и спустил ноги на пол. И тут же закричал от резкой, сильной боли в ногах, упав на пол.
Отец только вздрогнул и дернул головой, так и не проснувшись. А дверь распахнулась и к Артёму, валявшемуся на полу, подбежала женщина в белом халате.
— Что ты, милый, что ты! — подхватила она его под руки и потащила на обратно на кровать.
Артём попытался схватить ее за плечо но не смог. Вместо пальцев левой руки он увидел культю, замотанную свежим бинтом.
Он онемел. А потом, не обращая внимания на кряхтящую, закидывающую его на кровать санитарку, испуганно посмотрел на правую.
Из-под бинта торчали два черно-синих, обмазанных чем-то желтым, пальца. Указательный, кажется. И средний…
Санитарка закинула на матрас ноги, резко стреляющие где-то в районе голеней.
— Где я? — хрипнул ей сержант.
— В Выползово, солдатик, в тылу. В госпитале. Привезли тебя вчера. В госпитале, ты, милый.
Сержант уставился в некрасивое, рябоватое — как у Сталина! — мелькнула дурацкая мысль — лицо санитарки.
— Как в тылу? А батя? Что с ним?
— Живой твой батя, вчера сразу ему операцию сделали, — зачастила санитарка. — Селезенку удалили и из печени пулю достали. Хорошо все у него… Ещё спляшет у тебя на свадьбе, заместо… — осеклась вдруг санитарка. Потом неуклюже погладила Артема по щеке:
— Вот вас вместе в палате положили, чтоб ты не волновался.
От сердца отлегло. Сержант Шамриков снова посмотрел на отца.
Тот продолжал храпеть, приоткрыв рот.
— Ты тоже поспи, солдатик! — поправила она серое одеяло. А потом встала и пошла к двери. Приоткрыв ее, оглянулась и шепнула:
— Завтра к тебе следователь придёт. Из особого отдела. Ты поспи, не волнуйся, ничего тебе уже не будет…
Сержант ничего не успел ответить, как женщина закрыла дверь.
Он откинулся на подушку, пропахшую чем-то острым, больничным. И снова по рукам и ногам выстрелила жуткая боль.
Он заплакал. Но больше не от боли. От облегчения, что все хорошо. От памяти, что все плохо.
И лишь после этого вытащил руки из под одеяла.
А потом стащил локтями одеяло с ног.
Почему-то, ноги заканчивались чуть ниже колен.
Он с силой зажмурил глаза. Открыл. Снова зажмурил. Потом прикусил язык, чтобы не закричать.
А потом зубами стал развязывать бинты на кистях.
