Николай Рубан - Тельняшка для киборга
— Звездец… — горько вздохнул он.
— Нет, не звездец, — вдруг невнятно послышалось из-под купола, — но очень больно…
Глава последняя, в которой ничего не кончается
Профессор возник в дверях казармы один, без сопровождающих, сухо кивнул в ответ на приветствие дневального Садыкова.
— Где он? — голос профессора звучал глухо, как при простуде.
— В бытовке, Дмитрий Олегович, — виноватым тоном проговорил Рустам, — в кубрике места мало, а ребята все к нему хотят. Извините…
— Ладно, ладно… Где это?
— Пойдемте, провожу, — кивнул Рустам и повел профессора к бытовой комнате. — Эй, толпа! Дорогу давай, Дмитрий Олегович приехал!
Заполнившие бытовку курсанты быстро расступились, образовав коридор к носилкам с лежащим на них Маргусом. Выглядел Ауриньш, как танкист после Курской дуги. Наполовину обугленное лицо было залеплено пластырем, скрывающим оголенный металл черепа. Остатки оплавившихся волос были скрыты под марлевой повязкой, наложенной по всем правилам полевой медицины. Левая рука с двумя уцелевшими пальцами покоилась на гибкой проволочной шине. Что там с его ногами — было не разобрать: Маргус был по пояс укрыт синим армейским одеялом.
Профессор шагнул к носилкам, склонился — сзади услужливо придвинули табурет.
— Маргус… — профессор тяжело сел, неловко сунул в сторону портфель. — Как же ты так, а?..
Уцелевший правый глаз киборга чуть замедленно, но вполне точно уставился на профессора.
— Стихия… — солидно прохрипел он любимое всеми парашютистами слово — единственное и безотказное оправдание за все парашютные грехи и оплошности. — Здравствуйте, Дмитрий Олегович…
Профессор закашлялся, скривился.
— Ребята, — снял он очки и обвел курсантов безоружными глазками. — Можно у вас это… сигаретку попросить? А то я вот бросил, понимаете…
Со всех сторон к нему тут же протянулись руки с помятыми пачками.
— Только здесь не курите, ладно? — тихо попросил из-за спины Садыков. — И Марик больной, и остальные ребята за вами закурят, а мне убирай…
На Рустама зашумели, но Дмитрий Олегович уже с готовностью согласился, что парень прав.
— Где у вас тут покурить можно, ребята? Составите мне компанию?
Тут же образовался почетный эскорт, с уважением препроводивший профессора в курилку и с почетом усадивший его на самое престижное место — подставку для чистки сапог, деликатно застеленную свежей газетой «Красная Звезда». Задымили. Помолчали, ощущая значимость момента.
— Ну, ребята, — нарушил, наконец, молчание профессор, — что скажете?
— Извините нас, Дмитрий Олегович, — прогудел Мамонт, — не уберегли пацана, получилось так…
— Э, о чем вы говорите, — вздохнул профессор. — Армия есть армия, испытания есть испытания… Как он вам? Сработались хоть?
Дружный одобрительный гул был ему ответом.
— Вы его, главное, лечите получше, — сказал Мамонт, — и обратно скорее присылайте, хорошо?
Профессор покачал головой.
— Не все так просто ребята…
— Что такое? — встревожились все. — Так плохо? Ничего сделать нельзя?
— Не в этом дело, — профессор задумчиво потирал гладкую лысину. — Тело его вполне поддается восстановлению. Сложнее обстоит вопрос с его… Ну, скажем так, мозгами.
— А вы откуда знаете? — обиделся за Маргуса Алексеев. — Вы же его и не обследовали после… Ну, травмы этой.
— Дело не в травме, — вздохнул профессор. — Боюсь, с этой программой самообучения мы перемудрили. И достигли результата, которого вовсе не ожидали.
— Как это?
— А вот так это. За время эксперимента Маргус совершил ряд поступков, которые просто не мог совершить, понимаете?
— Это какие?
— Во-первых, допустил неплановый перерасход энергии на зимних учениях…
— А вам жалко, что ли! Он после учений сразу подзарядился! — зашумели парни.
— Затем, поднял руку на старшего по званию…
— Да он сам виноват, Филиппок этот! Раз судья — так суди, нефига клешнями махать!
— Кстати, он сообщает, что Маргус уделяет недостаточно внимания изучению идейного наследия классиков марксизма-ленинизма…
— Не, ну это ваще! — возмутился Пашка Клешневич. — Знаете, как оно было?! Короче, был у нас тогда семинар по истории партии. И Филиппов… Ну ладно, майор Филиппов говорит Марику: «Расскажи биографии Маркса и Энгельса». Ну, Марик все рассказал — слово в слово, по учебнику, еще из энциклопедии тоже — ну, вы ж его знаете. А Филипп докопался: «А вот скажите, где находится могила Фридриха Энгельса?». Ну, Марик и говорит: так мол, и так, нету у Энгельса могилы. Его тело, согласно завещанию, кремировали. Ну, сожгли, значит. Пепел насыпали в такую урну, а потом эту урну утопили. В Северном море. А Филипп: неправильно! Марик: нет, правильно — том такой-то, страница такая-то. А Фил опять: неправильно! Не утопили! Марик: а что сделали? А Фил: не утопили! А (тут Пашка невольно придал своему лицу благоговейное выражение) погрузили в море!
— А какая разница? — пожал плечами профессор.
— Ну так и Марик ему то же самое сказал!
— Гм! — смутился Дмитрий Олегович. — Да. Ладно, оставим это. Но вот то, что он совершил самовольную отлучку — это вы как объясните?
— Ну ни фига себе! — возмущенно опешили парни. — Какая падла вложила?!
— Ребята, ребята, успокойтесь! — вскинул руки профессор. — Никто его за это наказывать не собирается, уверяю вас. Но мне необходимо разобраться, как он мог совершить такой поступок? Ведь он знал, что это — нарушение дисциплины. А совершить нарушение — он просто не мог, это заложено в его базовой программе, понимаете? А он совершил…
— Ну, вы, Дмитрий Олегович, сами не знаете, чего хотите, — дерзко хмыкнул Мания. — Я помню, вы говорили в прошлый раз: «Хотим узнать, сможет ли он правильно оценивать обстановку и самостоятельно принимать решения». Ну вот, он и принял решение — убедиться, что с девушкой все в порядке. Так что вы хотите? Все получилось!
— А в самом деле, — снял очки профессор. — Я как-то сразу и не подумал… Это же… Эпохальное событие, ребята — машина проявила осознанную волю! Вы хоть понимаете это?!
— А то… — приосанились парни. — Это вам, ученым, все двадцать раз объяснять надо…
— Невероятно… — схватился за голову Дмитрий Олегович. — Просто в голове не укладывается.
— А чего такого? — авторитетно заявил Алексеев. — Рязанские девчонки и не на такое способны…
— Что хоть за девушка? — заинтересовался вдруг профессор.
— Вот такая девчонка! Радиоинститут заканчивает, отличница — вот бы вам такую в вашу контору!
— Мы пошлем запрос, обязательно… Как ее зовут?
— Лили Марлен! — хором ответили парни.
В опустевшую наполовину бытовку пробрался Колдин с газетным свертком в руках.
— Мужики, — обратился он к присутствующим. — Пожалуйста, свалите на две минуты, ладно? Мне Марику два слова сказать надо…
— Чего это мы сваливать будем? — возмутились парни. — Хочешь — говори, кто не дает…
— Ну, будьте вы людьми! — взмолился Колдин. — Раз в жизни человек просит — трудно вам, что ли?
Поворчали, но вышли.
— Марик, — подсел Колдин к носилкам, — ты меня слышишь?
— Слышу, — негромко прохрипел Маргус. — Правда, не очень хорошо…
— Короче, это… — замялся Колдин, густо краснея. — Это я у тебя тогда тельник скоммуниздил. Ты извини, ладно? Вот, возьми, — подсунул он газетный сверток под правую, уцелевшую руку Маргуса. — Новый совсем, и размер как раз твой…
Ауриньш странно заскрипел. Колдин сначала испугался, но вскоре понял: киборг впервые в жизни попробовал засмеяться.
— Сергей, я не понял, — скрипнул он. — За тельняшку спасибо, но ты уже четвертый, кто мне ее приносит. И все говорят то же самое. Вон, в чемодане уже три штуки лежат, посмотри…
— Ну ни фига себе, — опешил Цунь. — а еще кто притащил?
— Да со всех групп. Доц принес, Дик, Вольф… Ты правда тогда ее взял?
— Да нет же!.. — досадливо фыркнул Колдин. — Размер-то смотри какой, куда мне такую? Просто подумал: уедешь сейчас, и будешь о нас плохо думать. Ну и вот…
— Серега, спасибо, — Маргус с усилием шевельнул кистью, тронул его ладонь. — Я не буду плохо думать. Я буду… хорошо вас вспоминать.
— Ага! Как мы с тобой очко драили! — оживился было Колдин, но, услышав позади шаги, обернулся: — Вам чего?
Довольно бесцеремонно в бытовку вошли четверо молодых мужиков «лаборантско-эмэнэсного» вида: джинсы под синими халатами, модные очки, пижонские бородки. Они несли объемистый прямоугольный пластиковый контейнер защитного цвета с непонятной маркировкой.
— Ставь! — распорядился один из них, самый тщедушный.
«Эмэнэсы» с грохотом брякнули контейнер у носилок.
