Вадим Полищук - Зенитчик
Наконец ремонт нашей пушки закончен. Для приемки орудия комбат направляет в мастерские Шлыкова, тот берет с собой меня. Орудие стоит посреди небольшого дворика, уже приведенное в боевое положение. От прежней пушки остались только повозка, нижний станок, затвор, чудом уцелевший тормоз отката и детали прицела, в том числе принимающие приборы. Кое-где можно найти следы попаданий мелких осколков, сейчас тщательно закрашенные.
— Принимайте, — предлагает начальник мастерских.
Лейтенант предоставляет инициативу мне. Открываю затвор и лезу в ствол. Он новый, поля нарезов зеркальные, без царапин, сами нарезы без каких-либо следов износа, заусеницы, трещины, забоины отсутствуют. С помощью гильзы проверяю работу затвора. Откидываю колпаки и проверяю крепление тормоза отката, течи через пробку и сальник отсутствуют. Далее следует накатник, проверка крепления, давление, отсутствие течи. Вращаю маховики механизмов наводки, ствол движется плавно, без рывков и заеданий. Усилия на рукоятках в норме, мертвый ход в пределах допустимого. Проверяю параллельность нулевой линии прицеливания и оси канала ствола. Проверяю работу механизмов прицела и не нахожу к чему придраться. Проверка занимает минут тридцать, капитан с усмешкой следит за моими попытками найти какой-нибудь брак в работе его подчиненных.
— Все в порядке, товарищ лейтенант, только работу принимающих приборов с ПУАЗО надо проверить.
— Да в норме все, — успокоительно машет рукой капитан и добавляет. — Ты бы так ее после боя проверял.
Взводный берет у капитана акт приемки-сдачи и уходит. Возвращается минут через двадцать уже с подписью Дронникова. Капитан ставит свою закорючку и СТЗ Петровича тащит орудие в полковой парк. В парке мы застаем аттракцион, который организовали красноармейцы из вновь сформированного расчета. Пыж для чистки орудия они изготовили почти совпадающим с калибром ствола. Неопытный командир орудия не обратил на это внимания и расчет, обмотав чурбак ветошью, со всей дури загнал его в ствол со стороны казенника. Когда пришла пора выбить его обратно, то выяснилось, что он там застрял намертво. Все попытки выбить пыж в казенник результата не дали, пытались загнать его глубже в ствол – не идет. Естественно, возникла идея выбить пыж холостым выстрелом, но тут засомневался командир взвода, такой же зеленый, как и его подчиненные. Мы с Петровичем прибыли в самый разгар дискуссии.
— Один раз стрельнем холостым, и все дела, — настаивает сержант.
— А вдруг ствол не выдержит? — сомневается лейтенант. — Под трибунал тогда пойдем.
— Но не оставлять же пыж в стволе. Что комбату скажем?
Выслушав аргументы обоих сторон, я сказал Петровичу.
— Тащи инструмент.
А сам поддержал командира орудия.
— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, выдержит ствол. Снаряд стальной, масса – девять с лишним килограммов и в нарезы он врезается медным пояском. А сейчас в стволе деревяшка, тряпками обмотанная. Выскочит легко.
— И все же рискованно, — сомневается не до конца убежденный лейтенант.
— Все нормально будет, — настаиваю я, — сейчас все сделаем красиво. А Вы, товарищ лейтенант, лучше публику подальше уберите, в какое-нибудь укрытие.
Петрович приносит свой инструментальный ящик, и мы разгильзовываем снаряд, благо взрывателя в нем нет. Разворачиваю ствол в сторону от людей и построек, а затем придаю ему максимальный угол возвышения. Беру у Петровича гильзу и досылаю в казенник. Гильза вошла полностью, затвор с лязгом закрывается.
— Отойди к людям, Петрович.
— Да ладно, командир, ты же сам говорил – все нормально будет.
Говорил, говорил, не отрицаю, а сейчас что-то засомневался.
— Поговори еще у меня, бегом в укрытие!
Остался я с пушкой наедине. До этого момента был в себе уверен, а тут страшновато стало. Не страшно, а именно страшновато. Это когда знаешь, что вроде опасности нет и все должно закончиться хорошо, а червячок сомнения душу точит. А вдруг? Вдруг не так сработает?
— Огонь! — подаю команду самому себе, решительно отбрасывая сомнения.
Г-гах! Стреляет зенитка. Из ствола фейерверком разлетаются горящие тряпки. Хорошо, что в этом направлении никого и ничего нет. Затвор сам не открылся. Чурбак пыжа так никто больше и не увидел. То ли улетел куда-то, то ли сгорел при выстреле. Народ сбежался, затвор открыли, в снег упала дымящаяся гильза.
— Все в порядке, товарищ лейтенант.
Лейтенант лезет в ствол, убеждается, что все в порядке и только после этого благодарит нас. Мы идем закатывать пушку на свое место в парке. А расчету предстоит делать новый пыж и чистку ствола начинать заново. Когда мы уже уходим из парка, от орудия доносится.
— И-и-и, раз! И-и-и, два! И-и-и, раз! И-и-и, два!
Новый пыж у них получился гораздо лучше, теперь будут помнить.
— По самолету над двенадцатым, — командует командир первого взвода, — темп десять, высота шестьдесят пять.
— Совмещай. Высота шестьдесят пять. Ветер ноль, — доносится из окопа ПУАЗО.
Батарея включена в состав дивизионного района ПВО города и сейчас идет тренировка по основному способу стрельбы. Проводить ее должен комбат, но он с утра не появлялся, поэтому его обязанности выполняет командир первого взвода. Ну вот кажется и до нас очередь дошла, с ПУАЗО пошли данные для стрельбы.
— Совмещай!
Первый номер – бывший студент Московского горного института Сергей Дементьев крутит маховик горизонтальной наводки, совмещает азимут. Епифанов поднялся на одну ступень в иерархии орудийного расчета, сейчас он четвертый номер – совмещающий угол возвышения. Установки взрывателя считывает третий номер Сан Саныч Хворостов – тридцатишестилетний лесной техник из Свердловской области. За казенником с учебным снарядом в руках следует Саша Коновалов голубоглазый, курносый, русоволосый – типичная косопузая Рязань. Рост у него не больше метра шестидесяти пяти, зато в плечах сантиметров восемьдесят, не меньше. С восемнадцатикилограммовыми снарядами управляется как с игрушками. Силища неимоверная, а парню только-только восемнадцать исполнилось. Отец у него плотник, два старших брата – плотники. И сам он, если не родился, то вырос с топором в руках. Пятый номер Рамиль Ильдусов – хитрый казанский татарин. Для установщика взрывателя мелковат, снаряды ворочает с трудом, но из-за малограмотности я боюсь его подпускать к маховикам наводки, величины углов на прицельной шкале для него темный лес. Шестой номер Иван Лобыкин – самое слабое звено расчета. Чем-то напоминает недоброй памяти Гмырю, только крупнее размерами и без склонности к стукачеству.
— Огонь! — командует взводный.
Лязгают затворы орудий.
— Огонь! — дублирую я его команду.
Раздаются щелчки ударников. И сразу же.
— Разряжай!
Условная цель обстреляна.
— Десять минут на отдых, — командует взводный номер раз.
И тут же исчезает, наверняка, греться побежал. У Дронникова что ли он таких замашек нахватался. Наш взводный остается с нами. Стягиваю с шапки каску, тяжелая зараза! Но командиры требуют, чтобы во время занятий все были в касках поверх зимних шапок. День сегодня, как по заказу. Мороз, градусов десять, ветра нет, в синем небе с редкими белыми облачками сияет яркое солнце. Красота! Задираю голову и просто любуюсь яркой синевой.
— Командир, можно я в уборную?
— Можно Машку за ляжку.
— Разрешите отлучиться в уборную, — быстро поправляется Рамиль.
— Ладно, иди.
Тот быстро исчезает, вернется минут через двадцать, тоже греться побежал. Какое-то смутное беспокойство начинает давить мне на головной ум. Я снова задираю голову вверх. Что-то неправильно в этом небе, но что, не могу понять. Небо синее, солнце на месте, облака белые. Стоп! Если через эту цепочку мелких облачков провести линию, то она окажется слишком прямой для естественного происхождения. Это же… Это инверсионный след! Высота, на которой идет самолет, семь тысяч, не меньше, а наши на такой высоте не летают. Это же немецкий разведчик идет прямо на Автозаводской район!
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, немецкий разведчик!
— Где?!
Шлыков задирает голову в направлении моего указательного пальца. Сам самолет практически не виден, и лейтенант подносит к глазам бинокль.
— Точно, самолет. А может наш?
— Какой к черту наш?! Наши так высоко не забираются!
В глазах лейтенанта немой вопрос.
— Надо в штаб района пэвэо доложить.
Куда же ты сам рванул? А посыльного отправить? От досады плюю в снег. Ну что с пацана возьмешь? Оглядываюсь вокруг: народ задрал головы в небо, рты раззявили, пальцами тычут, обсуждают. Еще бы, почти все немца в первый раз видят. И тут такая меня злость взяла. Это что, цирк? Шоу? Среди бела дня немец идет важнейший промышленный центр фотографировать, а мы можем только пальцами в него тыкать. Мы зенитчики или где?
