Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца
3
А весть, которая дошла до Алексея в политуправлении фронта и которой он не утерпел порадовать своих теперешних сослуживцев, пока не подтверждалась никем и ничем. Хуже того, ожесточенные бои, о которых сообщало в эти дни Совинформбюро, перемещались все ближе к Волге. Отступали наши войска и на Северном Кавказе. Еще будучи в резерве, с тягостью на сердце встретил в газете упоминание об Армавире. Значит, когда-то раньше сдали и Тихорецкую, куда уехал и где, возможно, находился отец. Теперь же оставлен и Краснодар.
В Ташкенте он слушал такие пасмурные сводки из уст Мараховца, Герасименко, здесь же обязан сам первым узнавать их и читать другим. А это еще тяжелей — видеть перед собой лица, вопрошающе-сосредоточенные в давнем ожидании чего-то хорошего, что наконец-то ободрит, обнадежит, а вместо этого снова неутешительное. И кажется, что сам ты отступаешь, сам пылишь сапогами по дороге, пятишься, отходишь перед наседающим врагом, и слова, которыми ты хочешь пояснить происходящее там, на юге, остаются всего лишь словами… А дела? Где дела? Но, черт побери, вон зарылись в землю, боятся и нос высунуть такие же, как и те, что захватили Клетскую, Котельниково, а здесь им хода нет, и чернеет на нейтралке подбитый Киселевым танк с уродливо вывернутым вниз орудийным стволом и откинутым люком… И недаром опасливо выставлены хитросплетения проволочного частокола и колючих спиралей перед чуть приметной желтоватой кромкой немецких окопов…
Приостанавливая шаг, Осташко посматривал в амбразуры, запоминал начертание переднего края, ближние и дальние ориентиры.
— Товарищ политрук, разрешите доложить…
Алексей обернулся на раздавшийся за спиной голос.
— Сержант Вдовин прибыл для продолжения службы.
Вдовин? Парторг? «Правая рука» — как заочно представил его Борисов?! Дружелюбно-внимательные, не ведающие поспешной суетливости глаза, старческая полнота в теле; уже изрядно потускневшая, очевидно носимая с первых месяцев войны, медаль «За отвагу» на аккуратной гимнастерке. От хозяйского спокойствия его осанки и медлительного, чуть сиплого, как у всякого заядлого курца, голоса повеяло такой неожиданной здесь, в окопах, основательностью и домашностью, что и Алексею рядом с ним все вокруг показалось домашним, давно знакомым.
— Ждал, ждал вас, — проговорил он, поздоровавшись со Вдовиным.
— Задержали на семинаре, лектор из армии приезжал.
— О, значит, запаслись новостями?
— Подзарядился, только больше про международное… Ну и, конечно, инструктировали, парторги собрались из двух полков. Тоже выступали, что у кого, как…
— И вы тоже?
— Пришлось…
— Теперь и мне расскажите.
— Тогда, может, пройдемте в мой «кабинет», товарищ политрук?..
Кабинетом Вдовин шутливо назвал свою стрелковую ячейку. Она, как и у всех командиров отделений, пошире других, и, хотя выдвинута чуть вперед, в боковые амбразуры можно смотреть и по сторонам. Здесь домовитость Вдовина еще наглядней — полочки в стенках для боеприпасов и всяких обиходных мелочей, колышки, чтоб развесить скинутое с плеч снаряжение, чурбачки, чтобы присесть, солома под ногами, — и только четыре ступени, выдолбленные в передней стенке, напоминали о том, как просто и легко в любую минуту можно покинуть этот дом. Многое из того, что рассказывал Вдовин, Алексею уже было известно. Знал, что в роте шестеро коммунистов, что поданы новые заявления о приеме в партию, что с недавним пополнением прибавилось и комсомольцев.
— В общем, товарищ политрук, оно бы и немало актива, по-колхозному говоря…
— Почему только «по-колхозному»?
— А в армии это слово, по-моему, ни к чему. Это в колхозе — застучит бригадир палкой по забору, чтоб Дарья на работу выходила, и если она выскочит сразу, — значит, актив, а перевернулась досыпать на другой бок, то записывай ее в пассив… А здесь, на переднем крае, сам знай свой час и свою задачу. Только, понятно, обвыкать надо.
— Новичкам?
— И не только им. Я и о тех, что весной в роту пришли и в наших новгородских краях впервые. Сейчас, летом, вроде бы ничего, вольготно, а когда осенние дождички да потом морозы начнут проверять? А они ведь в военкоматы на верблюдах да ишаках приезжали, тяжеловато им будет здесь.
— Ну, уж не тяжелей, чем немцам.
— А это как глянуть, товарищ политрук… Не немцу нас отсюда сгонять, а нам его, а это трудней. Ну да не отсиживаться ж собрались. Держимся крепко. И харч сейчас хороший, ребята не жалуются. И добавлять есть что…
— Даже и рябчики?
Вдовин улыбнулся.
— Слыхали уже о нашем приварке?
— И много их здесь?
— Когда-то бабы коромыслом били. Не на моей, конечно, памяти, но отец рассказывал.
— Уж не охотником ли были, Вдовин?
— В подсобье занимался, пока бригадиром не поставили. Тогда стало не до этого…
— В колхозе?
— Да, у нас, в Верхнем Волгине… Слышали небось о таком селе? Да слышали, слышали, товарищ политрук… Волга ж там свое начало берет…
Неподалеку раздались два одиночных выстрела, через промежуток — третий. Роща вернула их отголосок, и снова безмолвие летней степи. Продолжая разговаривать, Осташко и Вдовин пошли на звук выстрелов. Как ни глубоки были отрытые в полный рост окопы, полуденное солнце не оставляло в них ни клочка тени, казалось, проникало даже в ниши для боеприпасов и в «лисьи норы», иссушая в труху набросанные там красноармейцами траву и ветки. И все же это было солнце северных широт. А о том, другом солнце, что не так давно обжигало, пекло, ослепляло, Алексей сразу вспомнил, увидев стрелявшего. Он приник к стенке окопа, а заслышав шаги, обернул округлое, рябоватое лицо, напомнившее Раджабова, военкома из Уральска, который благословил Алексея в армию.
— Чем занят, Джапанов? — спросил Вдовин.
— Смотрю дорогу, товарищ сержант.
— Надо отвечать не «смотрю», а веду наблюдение за дорогой… Это ты стрелял?
— Так точно.
— По какой же цели? Да надень пилотку как следует…
Пилотка у Джапанова была сдвинута углами в стороны и, открывая весь его широкий, морщинистый лоб, походила на тюбетейку. Он поправил ее.
— Бальшой пыль была, лошадь, подвода.
— И куда же попал? В пыль или в подводу? Не зря?
— Джапанов зря не стреляет… Пригнуться сейчас надо.
Он первый расслышал далекий свистящий полет мины, которую, как бы подтверждая его слова, послали в ответ на выстрелы немцы. Обозленные за какую-то свою потерю, они повели запоздалый огневой налет. Несколько минут за бруствером не утихал треск разрывов; на дно окопов, где все трое присели на корточки, осыпалась земля, стал сползать сернистый, прогорклый дымок. Джапанов смотрел на пришедших с невозмутимостью. Похоже, что кутерьма ему очень нравилась. Кажется, нравилась она и Вдовину. И уж подавно Осташко. Вот так бы беспокоить, тревожить, прощупывать врага изо дня в день, из часа в час.
Когда огневой налет кончился, Вдовин с деланной укоризной покачал головой:
— Что же ты, Эсимбас, таким концертом нашего нового политрука встретил?
— И к тому же почти земляка, — шутливо добавил Алексей, — только-только собрался передать привет из Ташкента и не успел…
Лицо красноармейца просияло. Переложив винтовку в другую руку, он правую церемонно — будто увидел политрука на пороге чайханы — прижал к сердцу в знак искренности приветствия, чуть склонил голову.
— Немец близко — Ташкент далеко. Когда немец будет далеко, Ташкент станет близко.
Эти спокойно произнесенные слова и то, что Алексей услышал от Джапанова потом, казалось, развеивали ту озабоченность, которой поделился с политруком Вдовин. Вот тебе и глухой кишлак. Гонял баранту на Памире, но перед этим служил в погранотряде. В партию приняли на фронте под Калугой. Сюда попал из госпиталя после ранения. Агитатор во взводе. Вот только газеты редко попадают в руки. Этот месяц, как не стало политрука, неизвестно куда и деваются. И сводки доходят с перебоями. «Наладим, все наладим», — пообещал Алексей.
— А со снайперской не пробовали? — спросил он у Джапанова.
— Нету снайперской…
— Хотели бы?
— Моя и так хороша…
— Э нет, Эсимбас, не говорите, снайперская при метком глазе незаменима.
Алексей подошел к амбразуре. Ничейная земля, расчищенная для лучшего обзора от всего, что затрудняло видимость, лежала за ней мертвенная, иссеченная осколками. Только кое-где торчали реденькие прутья, но и они, скорее всего, были не остатками кустарника, а подготовленными и сохраненными ориентирами. За линией немецких окопов, среди холмов, он попробовал нащупать взглядом дорогу, за которой наблюдал Джапанов. Но сколько ни всматривался, заметить ее так и не удалось, хотя никогда не жаловался на зрение. Наверное, надо было иметь для этого такие же зоркие, пристальные глаза, какие имел Джапанов, привыкший охватывать на нагорных пастбищах нескончаемо далекие просторы и расстояния.
