Алексей Горяйнов - Исповедь дезертира
К часу ночи пьянка достигла апогея, и перепившаяся охрана начала постреливать в воздух. Мы уже к этому привыкли, поэтому народ спал спокойно: сон — цело святое. А если во сне убивают, так это даже и не страшно. Сам не заметишь, как очутишься на том свете. К трем часам шум затих, и зона погрузилась в тяжелый, болезненный сон. Мы не спали. Я все время смотрел на Фирсова. Ждал, когда он подаст знак. Но как мы ни скрывали своих планов, утаить их не удалось.
— Фирс, — услышал я шепот слева. — Ну, чего лежишь? Пора. Я с вами. Только не отнекивайся. Я тебя давно просчитал.
Я узнал голос. Это был Толик. Нормальный уголовник, себе на уме, как, впрочем, и все остальные.
— Буди своих и пошли, — кивнул он в сторону крайних окон.
«Откуда он все узнал? — подумал я. — Неужели, где-то ляпнули…» Но зона есть зона. Здесь все про всех знают.
Короче, мы пошли. Толян этот тертый калач был. Он уже и сам все рассчитал, и дырку в запретке нашел, и даже додумался, как на окне решетку отогнуть. Оставалось только добраться до складского сарая.
По ходу у нас на пути встала вышка с мощным прожектором. Если засветит — считай, крышка. Но произошло чудо.
— Смотри, — шепнул Фирсов, — прожектор отключен. Кто-то постарался, — и посмотрел на Толяна.
— Может, у них опять проблемы с электричеством? — предположил Седов.
— Кто его знает, — бросил Фирсов, — во всей зоне горит всего пара-тройка ламп…
Пригибаясь, мы бесшумно пробежали мимо вышки и спрятались за сараем.
— Охрана то ли спит, то ли на вышке вообще никого нет, — сказал Седов, выглядывая из-за угла.
— Не хрена здесь торчать, валим по-быстрому, — забеспокоился Толян. — И вообще о вертухаях не думайте. Мысль — она как радиоволна. Ты напрягся, а этот змей на вышке тоже насторожился. Точно говорю, к бабке не ходи. Я проверял…
Я ему не очень поверил, а потом об этом пожалел. Как будто обидел его напоследок. Тем более что в гибели Толяна, как бы ни успокаивали меня Фирсов и Седов, я виню только себя…
Побег
Седов с Фирсовым пошли первыми. Валентин проволоку резал, Валера ему помогал. Колючки много. Вся ржавая, чуть дернешь неосторожно — звенят железки, привязанные через каждый метр, как консервные банки в войну. Ребята вырезали проход, закрепили, и Толян меня за ними подтолкнул. Лучше бы не толкал. Я заторопился и ногой проволоку зацепил. Пару раз звякнуло, и затихло. Я подумал, что пронесло, и благополучно спрыгнул вниз.
Толя шел за мной. Почти уже стену перемахнул. И вдруг очередь. Я-то уже внизу был, на земле, но показалось, что по мне. А потом, как пошли стрелять! Седов видел, что Толян повис на проволоке. Я не оглядывался. Сирена завыла, да так громко, что казалось, горы зашевелились. Мы бежали вверх по склону, и я думал только об одном: как бы своих не потерять.
Миновав тягун, чуть передохнули и снова бросились вперед. Минут через двадцать до нас донеслись звуки погони. Лаяли собаки. Эхо разносило их лай по округе, и казалось, что нас окружают со всех сторон.
Вначале была задумка бежать на север, прямиком к нашей границе. Так вернее. Правда, в Тбилиси стояла часть, но ребята посчитали, что этот маршрут длиннее и опасней. Однако, уходя от погони, мы далеко уклонились к югу. В этом направлении было легче пробираться, и здесь было меньше вероятности нарваться на засаду. Чтобы сбить со следа собак, пришлось какое-то время бежать по ручью. Удивительно, как мы в темноте не переломали ноги.
К рассвету у нас за плечами было уже несколько километров. Вот только куда мы шли? Впрочем, эта мысль не особенно тревожила меня: теперь не зима, и со мной опытные офицеры, хоть и донельзя изнуренные. Для них такие условия не в первой, впрочем, как и для меня. Но втроем — втройне веселей. Только бы уйти от погони! Расслабляться нам Валера не давал, он все время торопил, лишь когда поднялось солнце, устроил пятиминутный привал и снова погнал дальше, только теперь мы уже не бежали, а шли с максимально возможной скоростью.
Погода была отличная. На небе ни облачка, сплошная синева. Травка молоденькая, цветочки и прочая красота мира, которую не очень замечаешь, когда видишь ежедневно. Обычно так происходит с жителями морских побережий. Они не понимают отдыхающих, приехавших на море. Что в нем хорошего? Вышел из дома — и вот оно, никуда не делось. Каждый день море, надоевшее море… Как в том фильме: опять икра, хоть бы хлеба купила!
Кстати, о еде. Кухней заведовал Валентин. У него был мешок со всей нашей провизией — в основном хлеб да сухари, которые мы успели заготовить.
К вечеру, почти выбившись из сил, сделали передышку перед распадком у скал, чтобы в случае опасности уйти по склону и затаиться. Как самому младшему, мне разрешили поспать. Я лег на траву и моментально заснул. Ровно час полного спокойствия, без страха и тревоги. Такой час в нашем положении стоит не меньше года. Немного отдохнул. Стало легче, хотя общее напряжение сказывалось.
Когда начало смеркаться, Седов выбрал место для ночлега, и мы развели небольшой бездымный костер. Вокруг были горы, лес притих. Природа готовилась ко сну.
— Ну что у нас там на ужин? — спросил Валера, пристраиваясь поближе к костру и потирая руки.
— Как всегда, сухари, — улыбнулся Фирсов и стал выдавать каждому законную «пайку».
— Ну и хорошо. Голодный теряет бдительность, а сытый — расслабляется, — заметил Валера. — Поэтому человек всегда должен быть немного голоден.
После ужина Седов наломал палочек и зажал их в ладони, оставив снаружи концы:
— Давайте тащить, кому длинная — тому караулить первому. Кому самая короткая — последнему.
Фирсов вытащил самую короткую, я подлиннее. Самая длинная осталась в руке у Седова.
Как только рассвело, Валентин выдал каждому по паре кусков хлеба, и мы тронулись в путь. Теперь мы уходили от долины в узкое междугорье и шли, продираясь через кустарник, вдоль ручья. Седов сказал, что ручей выведет нас к перевалу, за которым мы будем в безопасности. А там уже решим, куда двигаться дальше.
К вечеру остановились. Валера выбрал лужайку возле ручья и разжег костер. Спичек у нас было много — коробок пять. Был самодельный нож, карандаш и несколько листов тетрадной бумаги, а еще большая парафиновая свеча, которую Фирсов выменял у одного зэка. В тот вечер Валера сделал первую запись в походном дневнике: «2-ой д. п. Прошли 8–10 км». И еще какие-то непонятные для меня знаки.
— А что это за иероглифы? — спросил я, заглядывая в лист.
— Это специальное письмо, — объяснил Валера, — спецшифр. Чтобы понятно было только посвященным.
— А зачем так?
— Экономия места и секретность.
— Секретность-то зачем? От кого?
— От посторонних глаз. А потом, это ж, так сказать, исторический документ. Переход через Кавказ, — пошутил Валентин.
— Точнее, перебег, — поправил Валера, и они дружно засмеялись.
Утро выдалось холодным.
— Давайте костер разожжем, — предложил я, — у меня зуб на зуб не попадает.
— Терпи, казак, сейчас козьей тропкой пойдем, враз согреешься.
Два дня пути были позади. Идти становилось все труднее, потому что тропа вдоль ручья забиралась вверх, то прижимаясь к скалам, то взбираясь на узкие карнизы. Несмотря на голод и усталость, на душе было странное чувство. С одной стороны свобода, с другой — неизвестность. Куда мы идем? Наверное, Малхаз уже рассказал Таисии о моем побеге, ведь охранник Дила, похоже, его человек. Нет, я не хотел больше возвращаться в крепость. Там мне было хорошо, но свобода есть свобода. Ее надо ценить.
С трудом давались километры пути. Моим спутникам было легче. Они, если мы доберемся до своих, скоро будут дома. Их-то после недолгой проверки отпустят. А я? Что будет со мной?..
Я снова думал о Толяне, Насте, Таисии, о доме, о Малхазе, вспоминал Георгия…
На фоне неба стал четче вырисовываться силуэт кряжистой снежной вершины, замыкающей долину. В горах расстояние обманчиво: кажется до «сахарной головы» рукой подать, но идешь час за часом, а она не становится ближе. У нас оставалась всего одна буханка хлеба — дня на три, если совсем ужаться.
По мере подъема все меньше становилось деревьев и кустарника по склонам. Перед снежной вершиной, на которую мы держали ориентир, долина расходилась на два ущелья. Здесь же разделялся и ручей. Мы направились по правому ответвлению.
Ручей стекал уступами, рядом с ним шла звериная тропа. Ох, и тяжело же было карабкаться! Иногда встречались, казалось, совсем непреодолимые преграды в виде осыпи или крутой скалы.
Время от времени я срывал с одиночных мелких кустиков молодые веточки с набухшими почками и на ходу жевал их, пытаясь утолить голод. На редких привалах мы засовывали в рот по корке хлеба, тщательно жевали, стараясь насладиться вкусом немудреной еды, и потом еще долго не проглатывали мякиш.
