Богдан Сушинский - Гибель адмирала Канариса
— Значит, все предыдущее было не главным?! — исподволь вырвалось у Вальтера.
— Могу же я время от времени позволять себе просто так поболтать с моим юным другом Шелленбергом?
— Естественно, — холодно отчеканил тот. — Всегда к вашим услугам.
— Так вот, приказ фюрера предельно прост. Вы должны немедленно отправиться к своему коллеге, бывшему шефу абвера, и объявить, что он арестован.[31] — Бригадефюрер никак не отреагировал на приказ, и Мюллеру показалось, что он попросту не уловил его смысла. — Вы должны арестовать Канариса, — почти по слогам повторил шеф гестапо, который так и не понял, что на какое-то время Шелленберг буквально оцепенел от удивления. То, что он только что услышал, показалось ему совершенно невероятным.
— Простите, группенфюрер?.. — почти заикающимся голосом произнес он.
— Что вам непонятно, бригадефюрер Шелленберг? Я обязан повторить приказ?
— Скорее, разъяснить его.
— Это начальник РСХА Гейдрих в свое время просил вас, как вы утверждаете, «всего лишь поговорить с Канарисом». Я же приказываю арестовать его. Без каких-либо утомительных выяснений и расспросов о здоровье. Короче, вообще без лишних разговоров, просто взять и арестовать.
— Во-первых, на каком основании мы должны арестовывать Канариса?
Мюллер саркастически ухмыльнулся. Он вспомнил свой недавний разговор с Кальтенбруннером, на распоряжение которого об аресте Канариса отреагировал почти так же, как только что Шелленберг отреагировал на его собственное распоряжение.
— На основании приказа.
— Вашего личного приказа?
Мюллер хотел сказать, что речь идет о приказе фюрера, однако в последнее мгновение вдруг взревел:
— Да, моего! Этого вам недостаточно?!
— Я имел в виду юридические основания.
— Приказ об аресте и есть то юридическое основание, которое позволяет вам взять адмирала под стражу.
— Речь идет о вашем письменном приказе? Мне хотелось бы получить его, прежде чем я отправлюсь.
Мюллер замешкался и растерянно пожевал нижнюю губу. Ему и в голову не приходило задумываться над тем, что Шелленбергу может понадобиться его письменный приказ.
— Никаких письменных приказов не последует, — наконец отрезал он. — Сами рассудите: к чему все эти канцелярские излишества?
— А если адмирал потребует, чтобы я предъявил какое-то основание, некий ордер на арест?
— Объявите ему, что действуете по личному приказу Кальтенбруннера. Что вы простреливаете меня взглядом? Считаете, что адмиралу этот аргумент покажется недостаточным и он потребует санкции прокурора? — По тому, с какой хищной яростью рассмеялся Мюллер, шеф германской службы внешней разведки понял, что тот настроен крайне агрессивно.
— Так все же, по приказу Кальтенбруннера или по вашему личному приказу? — не мог скрыть своей уязвленной язвительности Шелленберг.
— Считаете, что по моему личному приказу вы бы к адмиралу не отправились? — вмиг посуровело лицо Мюллера, а в глазах его взблеснули огоньки мстительности. — Вы действительно так считаете, бригадефюрер?!
— Речь идет об аресте человека, все еще занимающего довольно высокое положение в рейхе и хорошо известного далеко за его пределами, — вынужден был сменить тон обер-разведчик СД. — И для меня важно было…
— Для вас, — резко перебил его «гестаповский мельник», — сейчас важно только одно: подчиниться приказу. Арестуйте его и отвезите в Фюрстенберг.
— Разве в Фюрстенберге когда-либо была тюрьма или создан какой-либо лагерь?
— До сих пор не было, — наконец-то отвел от него Мюллер свой пронизывающий взгляд и прошелся взад-вперед по кабинету. — Но мы организовали там тюрьму, Шелленберг.
— Понимаю, — обронил бригадефюрер, убеждая самого себя, что уйти от выполнения этого приказа группенфюрера СС не удастся.
— Это хорошо, что вы понимаете, Шелленберг.
— К кому я должен буду обратиться в Фюрстенберге?
— Начальник тамошней школы пограничной охраны генерал СС Трюмлер будет предупрежден. Некоторое число арестованных уже содержится под его опекой, поэтому скучать Канарису не придется.
— Но это уже будет заботой генерала Трюмлера.
— Не обольщайтесь, бригадефюрер. Через своих людей вы должны будете контролировать пребывание адмирала в Фюрстенберге до тех пор, пока те, кто занимается его делом, не выяснят все детали этого рейхс-скандала. Именно рейхс-скандала, Шелленберг.
Внешне бригадефюрер никак не отреагировал на повышение его тона, и в кабинете воцарилось молчание, которое начало раздражать Генриха Мюллера буквально с первых же секунд. Когда, по его мнению, оно слишком затянулось, шеф гестапо буквально взорвался.
— Что вы молчите? Вам все еще не ясен приказ? Или же вам не ясно, что это не дружеская просьба добряка Мюллера, а именно приказ?
И тут вдруг взвинтились нервы у Шелленберга, который понял, что в центре этого рейхс-скандала вместе с Канарисом окажется теперь и он сам.
— Просто я все еще жду объяснений.
Мюллер поперхнулся от его наглости, начал было говорить, но голос настолько осип, что ему пришлось повторить первые слова:
— Каких таких объяснений, генерал?
— Почему вдруг эту грязную работенку решили взвалить да меня?[32] У вас, господин группенфюрер, что, нет под рукой офицеров, предназначение которых — осуществлять подобные аресты?
— Ну, не так уж часто мы арестовываем адмиралов, да к тому же руководителей абвера. Так что вы в роли жандарма — это оказание чести, если хотите — дань былым заслугам Канариса и его чину, которого он пока еще не лишен.
— Но вы должны понимать, что ваше поручение крайне неприятно для меня, и если будете настаивать на его выполнении, я вынужден буду доложить об этом рейхсфюреру СС Гиммлеру.
— Я бы не советовал впутывать в эту историю еще и рейхсфюрера СС, — ничуть не смутился Мюллер. — При всей вашей склонности к подобным авантюрам.
Об авантюрах Мюллер сказал вроде бы шутя, однако Шелленбергу было не до шуток. Мало того, что ему неприятно осуществлять арест адмирала, так он еще и не мог понять, кто же в действительности отдал приказ об этом аресте. Ведь не мог же Мюллер сам решиться на такой шаг!
— Мне казалось, что, кроме фюрера, такой приказ мог отдать только Гиммлер… — как можно деликатнее начал подступаться к разгадке этой тайны будущий тюремщик адмирала.
— Вы ведь прекрасно осведомлены о том, что расследовать заговор 20 июля фюрер поручил обергруппенфюреру Кальтенбруннеру, а не Гиммлеру Зачем же сваливать на рейхсфюрера то, что мы обязаны сделать без него? Вот я сейчас пытаюсь свалить на вас эту грязную работу, и вас это обижает, не правда ли? Так пощадим же нервы и самолюбие Гиммлера!
«Он слишком уверен в поддержке Кальтенбруннера, — понял Шелленберг. — «главному Мюллеру» рейха кажется, что вдвоем, плечо в плечо, они несокрушимы, даже перед угрозой со стороны Гиммлера. Который, конечно же, не станет впутываться в «абверовскую историю», предоставив мне самому выяснять отношения с этими монстрами».
— Итак, — вернул его Мюллер к суровой реальности, — вам надлежит немедленно отправиться в дом к адмиралу Канарису, арестовать его и доставить в Фюрстенберг. В принципе, я могу повторить приказ еще раз, но если вы откажетесь выполнять его, придется расценить это как неповиновение.
Для того чтобы в словах «гестаповского мюллера» прозвучала угроза, ему не обязательно было повышать тон и демонстрировать решительность. Всякий имевший дело с шефом гестапо знал: чем мягче и рассудительнее он становился, тем большая опасность нависала над каждым, кто оказывался избранным в качестве жертвы.
«Дело не в неповиновении, — понял Шелленберг. — Все значительно сложнее. Откажись я сейчас арестовывать Канариса — и Мюллер, и Кальтенбруннер сегодня же заведут на меня уголовное дело «О предателе рейха бригадефюрере Вальтере Шелленберге». В результате меня постигнет та же участь, что и некоторых подчиненных Канариса, которых арестовали задолго до ареста их шефа. Похоже, что для полноты общего впечатления в списке врагов рейха не хватает сейчас только меня».
— Мне очень жаль, господин группенфюрер, что в этой ситуации вы пытаетесь низвести меня до роли рядового исполнителя. Хотя я понимаю, — тотчас же попытался спасти свою гордость Шелленберг, — что речь идет об адмирале, руководителе разведки…
— С этого и следовало начинать ваши размышления. Речь идет об адмирале, а также о вашем коллеге по разведке и даже, в определенном смысле, приятеле.
— О том, что меня причисляют к приятелям Канариса, узнаю впервые. Но промолчу по этому поводу, понимая, что в создавшейся ситуации мои возражения могут быть истолкованы как отречение труса.
