Владимир Першанин - Штрафники, разведчики, пехота

Как я уже говорил, основные потери мы несли от немецких истребителей, а на подъезде к Шяуляю — от артиллерийского и минометного огня. Поначалу потери были примерно такие. Допустим, выйдет 15 автомашин. До места назначения добирались 7–8. Две-три машины сгорали от вражеского огня, штук пять получали повреждения различной степени. Двух-трех человек за рейс теряли убитыми, пять-шесть получали ранения. Но это — поначалу. Потом мы приловчились и успевали выскакивать. Людские потери стали меньше. Из-за болотистых мест машины часто оставляли на дороге. Им, бедолагам, доставалось. Мы старались выбирать для поездок пасмурные дни, когда немцы не летали.

И еще скажу доброе слово о наших летчиках. Смелые ребята! Даже если один истребитель в воздухе появлялся, мы чувствовали себя уверенно. Я видел, как одиночка, не колеблясь, шел на пару немецких «мессеров» или два наших самолета вступали в бой с четырьмя «фоккерами». Каков был результат, мы, как правило, не видели. Самолеты взвивались вверх и сражались на высоте, удаляясь от нас. Гибли и наши летчики, но и фрицев сбивали.

Слова «боевое братство» звучат несколько возвышенно. Но это понятие я хорошо усвоил во время наших рейсов от Каунаса до Шяуляя. Дежурство возле зениток в Подмосковье было детской игрой по сравнению с рейсами, которые мы наматывали по территории Литвы. Зенитной защиты у нас не было. «Яки» и «Лавочкины» прилетали и улетали. Мы снова оставались один на один с немецкими самолетами. Единственная надежда — на собственное умение и друзей.

С моим земляком Ваней Крикуновым мы проехали не одну сотню километров. Третьим в нашей компании стал Вася Бессонов. Наш ровесник, тоже из села, только из Свердловской области. Вася уже потерял за годы войны старшего брата, дядьку и двух двоюродных братьев. Недавно забрали в армию младшего брата. Вася переживал за него и без конца повторял:

— Лишь бы не в пехоту… лишь бы не в пехоту.

На подступах к Шяуляю мы видели целые поля погибших и незахороненных бойцов. Все мы ругались, обвиняя начальство в равнодушии. Но шли такие сильные бои, что я подспудно понимал — до погибших не всегда доходили руки. Читая книги о войне, я не раз обращал внимание на то, что многие авторы изображали сорок четвертый год годом нашего победоносного наступления. Мол, шли бои, фашисты сопротивлялись, но мы их ломали и, громя деморализованные части, двигались вперед. Ура! Победа не за горами.

К сожалению, я видел другое. Жестокие бои, контратаки немцев, артобстрелы, а чертовы «мессеры» и «фоккеры» не оставляли нас в покое. Во время очередного рейса мы зевнули, понадеявшись на низкую облачность, и на колонну налетели «Мессершмитты». Две машины сгорели, а три других, в том числе мой «шевроле» и полуторка Вани Крикунова, получили сильные повреждения. Иван вез продукты и теплую одежду. Осколки бомб, 20-миллиметровые снаряды и пули изрешетили кузов, превратив груз в месиво крупы, муки, подсолнечного масла, лохмотьев одежды и брезента.

Наши три поврежденных грузовика оставили в лесу до прибытия ремонтников, поручив нам похоронить погибших товарищей. Мы везли артиллерийские расчеты, погибли четыре человека. Один сгорел, превратившись в обугленный чурбак, размером с десятилетнего ребенка. Другого собирали по кускам. Завернули руки-ноги в шинель, связали веревкой и положили тяжелый, пропитанный кровью сверток в могилу. Молодому водителю сделалось плохо, начало тошнить. Мы управились вдвоем. Парень извинялся и объяснял:

— Я мальчишкой видел, как корову резали. Два дня наизнанку выворачивало. А тут люди… жуть какая!

Конечно, мы несли потери. Я считаю, большие. Но их нельзя было сравнить с тысячами погибших пехотинцев. На войне все относительно. Вез раненого офицера из тяжелого гаубичного дивизиона. Он вспоминал, какой сильный был обстрел. Пятнадцать или двадцать человек из дивизиона похоронили. А спустя несколько дней пехотинцы рассказывали, как после нескольких атак в роте из восьмидесяти бойцов осталось не больше десятка.

Ну, ладно. Вернусь к той ночи, когда мы, трое водителей, остались возле побитых машин и свежего могильного бугорка, обложенного лапником и с рулевым колесом. Вооружены мы были неплохо. Кроме штатных карабинов, у Вани Крикунова имелся трофейный автомат, у меня была ракетница. Возили с собой штук по пять гранат. Нарушив запрет, нацедили из пробитого бидона спирта, выпили раз, другой. Потом показалось, кто-то подкрадывается. Начали пускать ракеты. А когда ракеты вниз падают, тени от деревьев словно люди бегут. Открыли огонь из карабинов и автомата. По нам в ответ начали стрелять с дороги, там ночью проходила колонна. Одну нашу машину изрешетили основательно, хорошо, хоть в нас не попали. Пока разбирались да ругались, ночь прошла. Не дожидаясь ремонтников, сами перебрали двигатель полуторки, починили мой американский «шевроле» и довезли груз до места.

А вот следующий рейс мне дважды за сутки чуть жизни не стоил. Капитана Сулейкина с нами в тот раз не было. Без него ротой всегда командовал старшина Мороз. Опытный, решительный мужик, но порой слишком напористый. Сулейкин, тот осторожнее, три раза оглядится и лишь затем вперед двинется. А Мороз — лихой старшина, хоть и в возрасте. Ехали быстро, вдруг впереди стрельба. Мы остановились. До Шяуляя оставалось недалеко, но и до передовой — с десяток километров. Уйти восточнее, глубже в тыл, нам мешала река Невежис. Шли по первому маршруту. Так мы называли переправу в Каунасе, а затем прямой путь до Шяуляя.

Остановились, увидели впереди танки, еще какую-то технику. Мы везли на прицепах четыре 37-миллиметровые зенитки с расчетами. Не для нашей защиты, а пополнять зенитные дивизионы на передовой. Николай Егорович все же молодец, приказал все четыре зенитки развернуть. Расчеты были неполные, меня тоже к одному орудию приставили. Вступили в бой противотанковые пушки. Танки и бронетранспортеры повернули в обход, считай, прямо на нас.

За деревьями мы друг друга плохо видели, но огонь открыли дружный. В основном лупили в белый свет, как в копейку. Немцы — в ответ. Одну пушку у нас вскоре заклинило, гильза в казеннике лопнула. Думаю, что немцы смяли бы колонну вместе с тремя оставшимися 37-миллиметровками, но в бой вступили другие части, и немцы отошли. А нам закатили снаряд под колеса зенитки, шагах в двадцати от меня. Оторвало оба колеса, опорную штангу и сплющило ствол. Снаряд оказался фугасный, поэтому расчету, можно сказать, повезло. Троих ранило, остальных помяло взрывной волной. До нас осколки не долетели. А временный командир батареи, из молодых лейтенантов, бегает, за голову хватается:

— Меня же под суд отдадут! Из четырех зениток всего две осталось.

Мороз пообещал объяснить ситуацию артиллерийскому начальству, а гильзу я помог из казенника выбить. У нас такие вещи иногда случались под Москвой, и я наловчился вышибать лопнувшие гильзы. Пошли глянуть на результаты нашей пальбы. Все же не меньше сотни снарядов выпустили. Возле подбитого немецкого танка уже толкались бойцы, еще один танк дымил в стороне. Подбили явно не мы. Тяжелые Т-4 были не под силу нашим малокалиберным пушкам. Но кто знает, может, мы отчаянной стрельбой отогнали другие танки, спасли себя и машины.

Командиру батареи за разбитую зенитку ничего не было. Даже похвалили за решительность, а я в тот день снова в переплет попал. Куда более опасный. Когда переправлялись через Невежис, началась бомбежка. Взорвавшаяся бомба перебила понтонный мост. Одну машину разнесло, другие успели отъехать, а мой «шевроле», вместе с вклинившейся лошадиной повозкой, остались болтаться на половинке понтонного моста. Если бы течение было посильней, нас бы сбросило в воду. Но мутная вода текла медленно, и мы торчали с пожилым ездовым на нескольких понтонах и куске дощатого настила.

Ездовой, недолго думая, распряг лошадь, снял сапоги, штаны и посоветовал мне не мешкать. Столкнул в воду лошадь, спрыгнул сам, и через пять минут оба выбирались на берег. Последовать его примеру я не мог. Одно дело — подвода с фуражом и мукой, и другое — трехтонка, загруженная снарядами и патронами. Я смотрел то на небо, то на берег. Неизвестно, чего ожидал. То ли чуда, то ли нового налета. Саперы копошились, натягивая тросы, работы им было на час, не меньше. А я каждую минуту считал.

Помогли ребята. Мороз с Бессоновым подогнали на край настила «студебеккер», саперы подали трос, и машина с ревом потянула на полной мощности кусок моста. Саперы подталкивали баграми понтоны, а я продолжал считать минуты. Наконец подтянули мой плавучий гроб к настилу. Метра два не хватает, начали таскать бревна, доски. Выбрался я из ловушки. Понеслись догонять колонну, а на переправу уже снова пикируют «Юнкерсы». Это приключение мне так просто не прошло. Тело покрылось пятнами, глаза сделались красными, как у вурдалака. Врач в санбате объяснил, что в глазных яблоках из-за сильного напряжения и взрывной волны полопались мелкие сосуды. Я испугался не на шутку, что ослепну. Мне сделали сильные уколы, чтобы снизить давление. Вася Бессонов принес фляжку водки, но ее успела перехватить медсестра: