Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд
Снаружи раздался топот. Григорьев застыл возле постели. Фаренкрог нащупал пистолет, лежавший у него под подушкой.
В коридоре послышался какой-то шум: видимо, доктор Цибарт начал свой обход.
— Пусть чемоданчик остаётся здесь, — прошептал Фаренкрог и громко сказал: — Так договорились, ровно в двадцать ноль-ноль построение, но чтобы без опоздания!
Фаренкрог посмотрел в окошко. Через несколько минут он увидел Григорьева, который шёл между укрытиями санитарной роты…
Тарасенко послал эту группу на выручку товарищам, руководствуясь основным принципом разведчиков: ни в коем случае нельзя оставлять товарища в беде. Группе поставлена сложная задача, и сознание этого придаёт разведчикам силы и мужество. Вместе с тем задание очень рискованное. Леса вблизи нет, и укрытия почти никакого. Шансов на благополучное освобождение товарищей тоже почти нет. Все возможности продуманы, все советы выслушаны.
Фаренкрог вытянулся на койке. Можно немного отдохнуть: Следующий сеанс радиосвязи только через четыре часа.
«Самое главное — держать себя в руках», — мысленно сказал он себе и устало закрыл глаза.
В конце августа Фаренкрога, как одного из основателей комитета «Свободная Германия», направили в Северную Францию, где он должен был помочь переправить танковые колонны англичан через Сомму для броска на линию Зигфрида. Фаренкрог тщетно искал за Репном связи с группами Сопротивления или хотя бы с отдельными товарищами. Попав на Восточный фронт, он сразу же перешёл на сторону Советской Армии. Правда, сначала он попал в руки органов государственной безопасности, которые держали его до тех пор, пока не убедились в том, что он действительно является деятелем комитета «Свободная Германия». Опыт, приобретённый Фаренкрогом во Франции, позволил ему действовать в первых рядах сражающихся. Тогда-то он и попал в группу Тарасенко. Фаренкрог, имеющий большой опыт и знания, был назначен старшим немецкой группы. Он понимал всю ответственность полученного задания и часто спрашивал сам себя, способен ли он выполнить такую задачу.
Его группе была поставлена задача освободить Хельгерта и Шнелингера, а потом похитить фон Зальца.
Григорьев должен был провести их черев передний кран русских и немцев и довести до полевого госпиталя, в котором работал капитан Цибарт. Дальше Фаренкрог должен был действовать по своему усмотрению.
Когда Фаренкрог полз по узкой полоске ничейной земли, его охватил страх, чего ранее он почти никогда не испытывал. Во Франции он имел дело с американцами, англичанами и гитлеровцами, так сказать, третьей категории. Гитлеровцы, с которыми ему пришлось столкнуться на берегах Нарева и Вислы, отнюдь не были новичками. Но неужели они не понимали всей безвыходности собственного положения?
Фаренкрог полз после Григорьева. Вот и передовая осталась позади. Оказавшись по ту сторону линии фронта, они сразу же почувствовали себя военнослужащими вермахта, за каковых им и следовало выдавать себя: документы, обмундирование и оружие были немецкими.
Утром первого декабря Фаренкрог появился в полевом госпитале. Он заявил, что болен, и назвал при этом подробные симптомы болезни.
— Острый гастрит, — сделал заключение доктор Цибарт. — Наилучших результатов можно достичь только при стационарном лечении. Строгое соблюдение диеты. Не знаю, сможете ли вы в настоящих условиях… Ваш солдат может устроиться у нас… — Цибарт объяснил переодетому Григорьеву, как ему найти убежище для санитаров, а сам сделал соответствующую отметку в документах Фаренкрога.
Григорьев пошёл устраиваться к санитарам, которые, несмотря на добродушные насмешки над его произношением, приняли его довольно хорошо. Однако из их помещения нечего было и мечтать выйти на связь с центром. Чемоданчик с рацией пришлось перенести в госпиталь к Фаренкрогу.
Доктору Цибарту приходилось нелегко. Ему так хотелось излить перед кем-нибудь душу, однако пойти на такой разговор он мог только с себе равными. В настоящее время таких в госпитале было трое. Все трое лейтенанты, но он никак не мог решиться сделать первый шаг к сближению. Именно поэтому последние дни его всё чаще и чаще тянуло поболтать с Фаренкрогом, который спокойно лежал в одноместной палате.
Григорьев, отличавшийся тем, что он всегда успевал заметить самое главное, и на этот раз вовремя увидел, как во двор въехал тёмно-серый «хорьх» с эсэсовским номером, за рулём которого сидел штурмбапфюрер, а рядом с ним — ещё какой-то офицер-эсэсовец. Машина подъехала к штабу и остановилась. Эсэсовцы вылезли из машины и вошли в здание штаба.
Фаренкрог, словно невзначай, обратил внимание главного врача на машину, остановившуюся у штаба. Фаренкрогу показалось, что доктор Цибарт побледнел, увидев её.
А через минуту доктор уже рассказывал Фаренкрогу о том, как в госпитале появились эсэсовцы, на теле которых не было татуировки о группе крови, о том, как они открыли стрельбу в госпитале.
— Один из них очень скоро отдал богу душу. Короче говоря, ситуация довольно редкая даже на войне. — Доктор уставился на Фаренкрога, ища у него поддержки или хотя бы сочувствия. — Всё, конечно, должно было произойти иначе, но…
Фаренкрог встал и, что-то пробормотав, вышел.
«Один из них очень скоро отдал богу душу… Бедняга Шнелингер!» Глаза Фаренкрога на миг заволокло туманом.
Когда он спустя некоторое время зашёл в кабинет Цибарта, тот поставил на стол бутылку коньяку.
— Французский. Только не рассказывайте об этом своему гастриту, — проговорил доктор, наливая в чайные стаканы коньяк. — Я раньше никогда не думал о том, что меня по ночам будут мучить кошмары. — Он выпил коньяк одним махом. — Если бы я сделал ему переливание крови, он сейчас был бы далеко-далеко, да и его коллега тоже.
— Коллега, кажется, офицер?
— Его каждый день допрашивают… Быть может, рады него и прикатили сюда господа из управления имперской безопасности? У нас он пробудет не больше нескольких часов. Вон видите маленький домик, там его и содержат… Лучше всего забудьте об этом… — Цибарт тряхнул головой, словно надеясь избавиться от своих нелёгких мыслей. — В самом деле, для вас всё же лучше будет…
Фаренкрог с напряжением смотрел в окно, пока у него не заслезились глаза. Спустя несколько минут он увидел, как трое вооружённых автоматами жандармов повели Хельгерта в домик егеря. Наручников на его руках не было. Обратно его вели примерно через час, но уже в наручниках.
«Хорьх» с эсэсовским номером всё ещё стоял на своём месте.
«Какая страшная усталость навалилась на меня», — подумал Фаренкрог.
В дверь постучали. Фаренкрог вздрогнул от неожиданности. Оказалось, что это принесли ужин.
«По какому же плану действовать? Освободить Хельгерта силой — это значит вступить в перестрелку с жандармами. Пока откроешь дверь, весь штаб будет доднят по тревоге. А может, Хельгерта ещё раз вызовут на допрос? Утром нас будет больше. С тремя жандармами справиться не так уж трудно… Ужин дают чёрт знает какой! Оно и неудивительно: конец войны близок. Выходит, доктора Цибарта мучит совесть. Но почему именно? И способен ли он помочь мне? Перед ним любую дверь откроют. Но как его убедить в необходимости такого шага? А может, достаточно будет сосредоточить всё своё внимание на этих двух эсэсовцах? Где будут они, там будет и Хельгерт. Интересно, кто его допрашивает? Об этом должен знать Цибарт. Видимо, кто-нибудь из старших офицеров штаба корпуса. Не с этого ли конца нужно начинать?.. Шнелингера, значит, уже нет в живых».
Это была ночь на пятое декабря.
Без четверти восемь в палату Фаренкрога вошёл Григорьев, Молодцевато щёлкнул каблуками и сразу же полез за чемоданом с рацией.
Фаренкрог тем временем громко, чтобы было слышно за стеной, отдавал указания, какие офицеры обычно отдают своим денщикам.
Стрелки часов, казалось, замерли на месте: ещё только без десяти восемь.
— Офицеры-эсэсовцы ночевали в госпитале, понимаешь?
Фаренкрог кивнул и громко приказал:
— Чтобы завтра же все сорочки и бельё были как следует выстираны!
— Слушаюсь, господин капитан! — Григорьев ответил так громко, что его наверняка услышали в других палатах госпиталя.
Он быстро настроил рацию на нужную волну.
«В восемь часов все будут у нашей берёзы», — принял Григорьев радиограмму. Он быстро спрятал рацию в чемоданчик и вопросительно посмотрел на Фаренкрога.
— Бендеру и Хейдеману держать под контролем «хорьх». В случае возникновения непредвиденных обстоятельств Бендер должен самостоятельно принять решение. Ты же немедленно приведёшь сюда Шехтинга, втроём и посоветуемся.
Григорьев кивнул и, щёлкнув каблуками, вышел из палаты.
Фаренкрог отчётливо слышал каждый удар собственного сердца. Под койкой, на которой он спал, находится рация. Сегодня ночью они будут жертвовать своей жизнью, чтобы спасти жизнь товарища. А он, Фаренкрог, должен вот с этой кровати руководить всей операцией, не имея возможности активно участвовать в ней.
