Вадим Кожевников - Щит и меч
Фрау Вильму Иоганн спросил, как она полагает, не наградит ли фюрер вождя английских фашистов Освальда Мосли рыцарским крестом за деятельность в пользу Германии, На это Вильма ответила, что господин Мосли, несомненно, достоин такой высокой награды, но, по ее мнению, наградить его следует тогда, когда войска вермахта высадятся на побережье Англии, или тогда, когда Мосли, как он обещал Риббентропу, совершит в Англии фашистский переворот.
В разговор вмешался Пауль — спросил Иоганна, в какой стране он хотел бы воевать. Иоганн сказал шутливо:
— Там, где амазонки.
Все рассмеялись.
Пауль предложил:
— Не забудьте тогда пригласить меня с собой. Я научу их сбивать коктейли.
Герберт спросил Еву:
— Ну как, толстушка, твой генерал все еще ревнует тебя к каждому встречному солдату? И не без оснований?
— Ах, Герберт, — вздохнула Ева, — какой ты все-таки циник! — Но так победно улыбнулась, глядя в тусклые глаза Герберта, что можно было не сомневаться, Герберт попал в точку.
Фрейлен Ангелика, девушка с болезненно бледным лицом, сохранила нескладную долговязость подростка. Казалось, худые, тонкие ноги и длинные вялые руки чем-то мешают ей. Маленькое личико с тугой, прозрачной, будто покрытой парафином кожей застыло в неподвижности. Большие синие глаза с чуть голубоватыми белками и туманным взглядом придавали ее лицу такое выражение, словно говорит она не о том, о чем думает.
За столом Иоганн оказался рядом с Ангеликой. Она равнодушно улыбнулась ему и сказала, лениво растягивая слова:
— Вам приятно сидеть рядом со мной?
Иоганн, озабоченно разворачивая салфетку и кладя ее себе на колени, воскликнул:
— О фрейлен, я в восторге! — Осведомился: — Что можно вам предложить?
Тем же ленивым тоном она протянула:
— Я почти ничего не ем.
— Несколько листиков салата позволите?
— Только чтобы доставить вам удовольствие. Налейте, пожалуйста, вина. — И впервые внимательно взглянула на него спросила: — Вы фронтовик?
Иоганн отрицательно качнул головой.
— Ничего, вы им будете, — твердо пообещала Ангелика. Подняла глаза, сказала значительно: — Но учтите, робких и неумелых убивают в первую очередь.
— Ну к чему такие мрачные мысли за веселым столом! — автоматически заметил Иоганн.
— А мне таких не жалко. Никогда! Я не могу жалеть тех, кто не хочет или не умеет драться.
Вначале такая откровенность показалась Иоганну подозрительной. И он сказал елейно:
— Все мы смертны, фрейлейн, но души наши бессмертны. И там, наверху, — он закатил глаза, — ждет нас всевышний…
— Ерунда! — брезгливо бросила девушка. — Никто нигде нас не ждет.
— Ангелика! — ласково напомнила с противоположного конца фрау Бюхер. — Положи, пожалуйста, господину Вайсу вот этот кусочек. — И робко взглянула на дочь.
Ангелика даже головы не повернула в ее сторону. С усилием раздвигая бледные губы, спросила:
— О, я могу еще любезничать с мужчиной, не правда ли? — Помедлив, сказала серьезно: — Мы с вами принадлежим к одному поколению. У наших родителей поражение в той войне убило душу. Это у одних. У других — отняло жизнь… — Добавила с усмешкой: — Мне еще повезло: мама говорила, что в те годы рождались младенцы без ногтей и волос — уроды. И у матерей не было молока, детей выкармливали искусственно. Этакие вагнеровские гомункулусы. И мы имеем право мстить за это. Да, мстить, — жестко повторила она. — И я бы хотела служить во вспомогательных женских частях, чтобы отомстить за все.
— Кому? — осведомился Вайс.
— Всем. Всем.
— Вы член Союза немецких девушек?
— Да, — решительно ответила Ангелика и так мотнула при этом головой, что пышные, цвета осенней травы волосы рассыпались по плечам. Поправляя прическу, она сказала: — Но я не люблю слушать радио. Не выношу кричащих дикторов. Мы имеем право говорить со всем миром даже шепотом, но весь мир должен с благоговением слушать нас.
— Простите, фрейлейн, но я будущий солдат и считаю: команда должна быть громкой.
— Значит, я тоже должна кричать? — усмехнулась Ангелика.
— Если захотите мной командовать…
— А вы любите, чтобы вами повелевали? — спросила девушка.
Фрау Бюхер громогласно поинтересовалась:
— О чем беседует молодежь?
Иоганн улыбнулся и так же громко спросил:
— Разрешите, фрау Бюхер, поднять этот бокал за здоровье вашей дочери?
Гости зааплодировали.
Ангелика бросила недовольный взгляд на Иоганна и, опуская глаза, прошептала:
— Вы чересчур любезны.
Девушка демонстративно повернулась к соседке и больше уже не разговаривала с Вайсом, не обращала на него внимания.
Фрау Бюхер, зорко наблюдавшая за всеми, сразу увидела, что между ее дочерью и Вайсом что-то произошло: на лице гостя появилось виноватое выражение. Она громко спросила:
— Господин Вайс, вы, кажется, хотели приобрести гараж или авторемонтную мастерскую?
Иоганн понял, что фрау Бюхер хочет подать его гостям как юношу с солидными деловыми намерениями. И чтобы зарекомендовать себя перед этими людьми с лучшей стороны и доставить удовольствие мадам Бюхер, он с воодушевлением стал делиться своими жизненными планами.
Однако его слова произвели на гостей впечатление, противоположное тому, на какое он рассчитывал.
Пришлось признаваться себе, что он сильно промахнулся: недооценил богатого опыта собравшихся в лицемерии. Ведь эти люди не только сами постоянно лицемерили, но изо дня в день пытливо подмечали малейшее проявление лицемерия у других — тех, с кем они постоянно соприкасались. Видя низости, уловки, ложь своих хозяев, зная их грязненькие тайны, мелочное тщеславие, эти люди, с человеческим достоинством которых господа никогда не считались, выработали в себе чуткую способность к притворству и умение молчаливо, с глубоко скрытым презрением обличать его у других.
Вайс быстро уловил смысл того иронического молчания, с каким гости слушали его рассуждения. Да, он совершил ошибку и понял это, еще продолжая говорить о своих жизненных планах.
Искренность для этих людей — признак глупости. И если его не посчитают глупцом, то лицемером, скрывающим истинные свои намерения, уж наверно. А это еще хуже, чем прослыть наивным дурачком. Никто здесь, кроме него, не пытался привлечь внимания к своей особе рассуждениями о чем-нибудь личном. А Вайс сделал это с непродуманной поспешностью и, пожалуй, бесцельно. Только для того, чтобы проверить, примут ли его в этой среде за своего. И просчитался. Переиграл. То есть сделал ошибку, о которой не однажды предупреждал его инструктор-наставник: забыл о самоконтроле, допустил распущенность воображения, утратил беспощадную, но единственно надежную опору — понимание реальной обстановки.
И, продолжая говорить, Вайс напряженно искал лазейку, чтобы выскользнуть из созданного им опасного положения. Вайс вдруг мило улыбнулся и спросил:
— Как вам нравятся мечты эдакого «Михеля»? — И серьезно добавил: — Что касается меня, то я буду там, где мне прикажут интересы рейха.
— Браво, — сказала фрау Бюхер, — вы ловко над нами подшутили, господин Вайс!
— Этот юноша знает, за какой конец надо держать винтовку, — одобрительно заметил Пауль.
— Господин Вайс, — воскликнула фрейлейн Ева, — вы будете отлично выглядеть в офицерском мундире!
Пауль предупредил:
— Берегитесь, она захочет вам его отутюжить утром!
— Вы циник, Пауль, — томно сказала Ева.
После этого интерес к Вайсу иссяк, никто больше не обращал на него внимания.
Предоставленные самому себе, Иоганн сел за столик в углу и стал перелистывать альбом с цветными видовыми открытками. На одной из низ он увидел изображение столь хорошо знакомого ему Рижского порта… Мысли его невольно перенеслись в этот город, который он так недавно покинул. Ему вспомнилась Лина Иорд, дочь судового механика, студентка Политехнического института, с кукольным, гладким, будто эмалированным, лицом, миниатюрная, с крохотной фуражкой на светлых волосах, с вдумчивыми темно-серыми глазами.
Она упрекала Иоганна за его приверженность ко всем мероприятиям «Немецко-балтийского народного объединения».
— Мне кажется, — говорила она насмешливо, — вы хотите уподобиться типам, которые изо всех сил стараются походить на коричневых парней из рейха.
— Но мне просто приятно бывать в кругу своих соотечественников.
— Странно! — произносила она недоверчиво. — Вы такой серьезный и, мне кажется, думающий человек — и вдруг с благоговейным вниманием слушаете глупейшие рассуждения об исключительности немецкой натуры и эти ужасные доклады, полные зловещих намеков.
— Но вы тоже их слушаете.
— Ради папы.
— Он вас заставляет ходить на эти доклады?
