Александр Лысёв - Не отступать! Не сдаваться!
Глыба ударил немца еще, на этот раз в живот, и тот, вдруг изогнувшись всем телом, издал душераздирающий крик.
— Ой! — сморщившись и глядя на немца с таким выражением лица, как будто сейчас заплачет, воскликнул Глыба. — Он же раненый.
Переполнявшая его ненависть мгновенно уступила место обыкновенному человеческому состраданию.
— Ему надо помочь, — решительно заявил Петро и сделал шаг к немцу.
— Прочь! Прочь! — поводя вокруг себя рукой и извиваясь по полу, простонал немец.
— Ну и дурак, — искренне высказался Глыба и отошел в сторону.
Немец не ответил и лишь, закрыв глаза, шептал что-то неразборчивое на своем языке.
— Так ему и надо, — злорадствовал из своего угла Синченко. — Пусть теперь загибается.
Егорьев подошел к немцу, вытащил из кармана бинт, но как только нагнулся, тот мгновенно перевернулся на спину и принялся ногами отбиваться от лейтенанта, не давая себя перевязывать.
— Помогите, подержите его! — крикнул Егорьев солдатам.
Глыба и Золин подошли, Синченко не сдвинулся с места. Втроем обмотали немца бинтом, уложили на стоящую тут же кровать, привязав руки и ноги к металлическому каркасу.
— А кто-то позвонить собирался, — невзначай напомнил Золин, когда с немцем закончили.
— Эх ты, совсем забыл, — хлопнул себя по лбу Егорьев и направился к оставленному Глыбой на полу телефону. На полпути остановился, обернувшись и показывая на немца, приказал:
— Этого подушкой накройте, чтобы не подслушивал.
— А не задохнется? — спросил Глыба.
— Ну и черт с ним! — в сердцах ответил лейтенант, раздосадованный тем, что с этим проклятым немцем совсем вылетело из головы связаться с ротным.
Поставив телефон на стол и покрутив ручку долго ждал ответа, пока наконец сквозь гул и трескотню помех не прозвучало:
— Кто на проводе?
— Говорит Четвертый, — закричал в трубку Егорьев. — Четвертый!
— Минуту!
На мгновение вдруг все стихло, и тут же послышался голос Полесьева.
— Четвертый, как там у тебя?
— Порядок, — радостно сообщил Егорьев, — взяли.
— Немцы не контратакуют?
— Никак нет, драпанули за реку.
— Высылаем к вам Второго. Как поняли?
— Отлично! — воскликнул лейтенант, но тут же поправился: — Я хотел сказать, понял отлично. — Это означало, что на подмогу идет второй взвод.
— Что еще? — спросил в трубке приглушенный голос ротного.
— Взяли «языка», но нужна медицинская помощь. Ему, и не только ему.
— Фельдшер будет, — заверил Полесьев. — Какие потери?
Орать в трубку, что потерял убитыми и ранеными треть личного состава, было бы по крайней мере неосторожно, поэтому Егорьев ответил:
— Доложу в письменном виде.
— Добро, конец связи.
Егорьев повесил трубку, подкрутив рукоятку телефона, и, потирая друг о друга ладони, обернулся к солдатам.
— Ну, теперь полный порядок.
22
Синченко, Золин и Глыба принялись за осмотр немецкого блиндажа, а Егорьев попытался допросить пленного. Но тот молчал, будто язык проглотил, а может, ему было плохо, во всяком случае, отворачивался всякий раз к стене, лишь только лейтенант пробовал с ним заговорить. Убедившись, что из немца и клещами слова не вытянешь, Егорьев отошел к столу и присел на табуретку, наблюдая за действиями солдат. Те времени даром не теряли: шуровали по полкам и стоящим около кровати тумбочкам, вытаскивая наружу содержимое.
— Вы не очень-то тут, — предупредил Егорьев, опасаясь, как бы его воины не устроили в блиндаже порядочного погрома.
— Да мы так, только взглянуть, — заверил лейтенанта Золин.
— Эх черт, жаль, вещмешков не взяли, — сокрушался Синченко при виде выгребаемого из тумбочек добра. Он, видимо, был настроен иначе.
— О, лейтенант! — весело кричал Глыба, держа перед собой за воротник серый армейский мундир, найденный на соседней кровати. — Китель не нужен?
Егорьев отрицательно покачал головой.
— А это уж точно пригодится. — Глыба поднял над собой ремень с маленькой замшевой кобурой. Расстегнув кобуру, вынул оттуда легкий удобный «вальтер». — Берите, лейтенант, глядите, вещь какая.
Егорьев и от этого хотел было отказаться, но вспомнив, что револьвера у него теперь нет, а кроме автомата не иметь никакого личного оружия командиру как-то не солидно, сказал:
— Давай.
Глыба кинул лейтенанту ремень с кобурой, предварительно всунув туда «вальтер», и Егорьев, расстегнув свой ремень, принялся насаживать на него кобуру. Но ремень был слишком широкий, и кобура налезать не хотела.
— Да вы возьмите этот ремень, — посоветовал Глыба.
— А куда я портупею прицеплять буду? — возразил лейтенант.
— Да вот же колечки…
— Эти малы.
Глыба порылся по кровати еще и извлек оттуда портупею.
— Вот! — обрадовался он. — Как раз подойдет.
И передал лейтенанту новенький, приятно пахнущий недавно выделанной кожей ремешок. Егорьев снял свой ремень и портупею и облачился в ремни немецкие.
— Красота! — воскликнул довольный Глыба, глядя, как лейтенант, поскрипывая амуницией, оправляет гимнастерку. — Просто заглядение!
И тут же оба, и Глыба и Егорьев, обернулись на донесшийся из угла блиндажа треск. То Синченко и Золин пытались штыком винтовки вскрыть запертый на ключ кованный железом сундук.
— Осторожно, а вдруг там бомба, — предупредил Егорьев.
— В запертых на ключ сундуках бомбы не держат, — налегая на штык, с натугой ответил Синченко.
— Эй, эй, да вы же сейчас все тут разломаете, — сказал Егорьев, глядя, как Синченко отдирает от сундука прибитое к нему железо.
— Не наше, не жалко, — не оборачиваясь, бросил Синченко.
— Нет, так не возьмешь, — качая головой, сказал Золин.
— Тогда так…
И прежде чем лейтенант успел что-либо сообразить, Синченко выхватил у Золина свой автомат и длинной очередью по кругу выстрочил из сундука замок. Затем ударом ноги отбросил крышку назад.
— Что там? — кинулись к сундуку Золин и Глыба. И в ту же секунду оба с восхищением и изумлением воскликнули: — Ах!
Синченко достал из сундука бутылку французского коньяка, в другой руке держал две банки консервов.
— Вот так бомба, — заглянув в сундук, сказал Золин.
Егорьев подошел к сундуку и, нагнувшись, тоже посмотрел. На его дне вдоль стенки стояло полдюжины бутылок, таких же, как и та, что была сейчас в руках у Синченко. Около бутылок ровными рядами разместились банки всевозможных консервов, остальное пространство, чуть ли не до половины высоты сундука, было завалено плитками шоколада, коробочками с какими-то разноцветными кубиками, вафлями в бумажной обертке, пачками сигарет и еще чем-то, небольшим, продолговатым, завернутым в фольгу.
У всех, не исключая и лейтенанта, при виде такого богатства пооткрывались рты.
— Эт-то что, все наше теперь? — заикаясь от волнения, тихо спросил шокированный найденным Глыба.
— Нет, его! — с хохотом кивая головой на привязанного к кровати немца, сказал Синченко. — Конечно, наше.
И принялся набивать себе карманы. Золин взял всего лишь несколько пачек сигарет, мотивировав отказ от остального тем, что он-де сладкое не любит. Зато Глыба как с цепи сорвался: греб все без разбору и остановился лишь тогда, когда класть было уже решительно некуда.
Егорьев хотел было уже сказать: «Прекратите мародерствовать», но потом передумал, решив, что пусть берут — заслужили. Сам лейтенант из чистого любопытства взял одну плитку шоколада и, надорвав красочную обертку и отломив маленький кусочек, принялся жевать. Шоколад оказался горький и невкусный и с нашим ни в какое сравнение не шел. Егорьев поморщился и со словами «Ну и дрянь» бросил плитку обратно в сундук.
— У них все такое, — сказал Синченко. — Обертка там, упаковка, это красиво, все рационально, продумано, а начнешь есть — вырви глаз.
— А это что? — спросил Егорьев, повертев в руках небольшую коробочку и высыпая себе на ладонь из нее горсть разноцветных кубиков.
— Напитки разные, — отозвался Синченко.
— Напитки? — удивленно переспросил лейтенант.
— Ага. В воду кладешь, оно там растворяется. Ну, конечно, в определенных пропорциях, знать надо. И пей себе на здоровье.
Золин презрительно покосился на содержимое егорьевской ладони, бросил:
— Химикат.
Однако лейтенант коробочку со столь удивительными напитками положил в карман и, достав из сундука нечто облаченное в фольгу, принялся разворачивать.
— Смотрите-ка, хлеб, — еще больше, чем по поводу напитков, удивился Егорьев.
— Конечно, хлеб, — сказал Синченко таким тоном, будто для него вскрывать и осматривать подобные сундуки было каждодневным и давно уже привычным делом. — Видите, какой он мягкий. Годами храниться может.
Егорьев пощупал хлеб: тот действительно не уступал по качеству свежевыпеченному. Однако один недостаток лейтенант все же отметил:
