Игорь Акимов - Легенда о малом гарнизоне
Эти трое игнорировали часового демонстративно. Всем своим поведением они показывали, что его недоверие их оскорбляет. Не впускаешь? – и не надо, не больно хотелось… Но уже одно их присутствие само по себе было величайшим искусом.
– Эй, ребята, что за чучело вы на себе волокете! – крикнул он.
Вот какое дело – он пытался шутить. Шутка – это ведь признак силы; по крайней мере – твердого духа. Ему так не хотелось показывать свою слабость, но голос был напряжен, едва не сорвался. Это была жалкая попытка обратить на себя внимание.
Залогин поглядел через плечо. Часового не было видно. Значит все еще в доте, говорит через какую-нибудь смотровую щель.
– Ты полегче на поворотах, дядя. Это наш командир.
– Ну да, наверное, маршал! – обрадовался часовой.
– Сволочь ты, дядя, понял? Думаешь, если немцы кругом, а ты в будке спрятался, так можно над сержантом потешаться?
– На нем написано, что он сержант, да? – Часовой заколебался, но отступать не хотел. – А если даже и сержант, так уж и пошутить нельзя? Вон как вырядился!
– Гимнастерку на нем немцы пожгли пулями! – крикнул Залогин и отвернулся.
Чапа тихо ахнул.
– Ото добре! Ото сказав – як картину написав!
Он даже позавидовал Залогину, что вообще-то за ним не водилось. Но как тут не позавидуешь? – мало того, что сказал красиво, еще и с ходу это получилось, без подготовки; раз – и пожалте. Что значит – человек образование имеет…
Видимо, на часового это тоже произвело впечатление, потому что он молчал несколько минут. Потом предложил:
– Слышь, сержант? У меня тут аптечка есть, в ней завал всякой медицины. Может, что надо – так я кину…
Бдительности он все еще не терял.
– Ромка готов, – шепнул Залогин.
Тимофей словно нехотя повернул голову. Ага, Страшных уже на месте.
– Ладно, сиди уж, – сказал Тимофей в сторону невидимого часового. – Если ты такой принципиальный, так нам от тебя не нужно ничего. А то не дай бог с нашей помощью в ад угодишь!
Он задохнулся: громко ему еще нельзя было говорить – грудь не выдерживала.
Когда боль поунялась, он сказал товарищам: «Пошли», – и они пошли вниз; осторожно, не спеша стали спускаться, придерживаясь за камни.
Часовой не выдержал. Понял, что это конец, что сейчас они уйдут – и своих больше не будет, потому что эти – точно последние. Он выскочил из дога.
– Эй, ребята! Подождите минуту.
Они продолжали спускаться.
– Ну постойте же! Одну минуту – подождите – что вам стоит! Я скажу что-то…
Только теперь они перестали спускаться, задрали головы. Часовой был здоровый детина, и совсем не промах: в руках у него была винтовка – прихватил на всякий случай. Молодец, мысленно похвалил его Тимофей, отметив затем, что остановились они рановато. Им бы еще спуститься немного, тогда и часовому пришлось бы отойти от дота; не станет же он орать во всю глотку, все-таки немцы рядом.
– Ну что же? Только покороче.
– Ребята, вы там, как до наших доберетесь, уж разыщите мою часть, а? Пусть они кого за мной пришлют.
– Ты что, дядя, совсем псих? – замахал руками Герка. – Сам посуди, кому ты сейчас нужен? Только твоей маме…
– Сообщить – это бы и без твоей просьбы сделали бы. Это наша обязанность, – негромко сказал Тимофей. – Однако тебе от этого легче не будет.
– Почему?
– А сам не понимаешь? Кто за тобой людей пошлет через линию фронта? Рисковать, скажем, целым отделением, чтобы тебя одного снять с поста?..
И они снова пошли вниз.
– Сержант, а сержант! Обожди!
Часовой затопал следом, по звуку шагов было слышно: еще метров на десять отошел от дота. Достаточно, решил Тимофей, и оглянулся, и с удовольствием убедился, что дело сделано.
– Может, заляжем на всякий случай, товарищ сержант? – предложил Залогин. – А то ведь сгоряча нас перестреляет.
– Ладно тебе, – сказал Тимофей.
И они пошли обратно к доту.
Часовой сначала откровенно обрадовался, его лицо так и разнесло вширь. Но потом что-то почуял – обернулся. Люк был закрыт. Еще не веря в свершившееся, но уже опустошенный, часовой метнулся к люку, рванул за ручку… еще раз… Конец.
Он замер на несколько мгновений, снова выскочил из приямника. Те трое поднимались вверх не спеша, как-то по-хозяйски. Действительно, понял часовой, они теперь хозяева положения. Победители. Мало того, они вооружены автоматами; значит, если даже не брать в расчет того типа, который проник в дот, в открытом огневом бою он не имеет никаких шансов на успех.
Выходит, это было спектаклем…
А вдруг они не наши? Вдруг – немцы?..
Мысль оглушила часового. И сразу предположение сменилось уверенностью. Конечно, враги. Нашим-то зачем спектакль? Не время розыгрыши устраивать и не место. Наши вели бы себя иначе, проще; наши подошли бы и попросили убежища и, когда бы он их не пустил, такими словами его приветили… Часовой забыл, что не пустил Залогина, вернее, это виделось ему уже совсем под иным углом; и он не знал, что имеет дело с пограничниками.
Часовой оглянулся на дот, потом на этих троих, снова на дот, попятился, выбирая позицию – так, чтобы из дота ею не расстреляли в спину… присел в одном месте, перебежал в другое… понял: бессмысленно… Его лицо исказилось отчаянием. Он вдруг метнулся к люку, с разгона – хрясть плечом, охнул и заколотил по нему изо всех сил ногами.
– Открой! Слышь ты, открой немедленно!
– Ой-ой, ты поосторожней! Еще дот развалишь, – заволновался за массивным бронированным люком Страшных.
– Открой!.. Открой, тебе говорят!..
Часовой совсем потерял голову и теперь бил по люку со всего маху прикладом винтовки. Удивительно, как не разнес ее с первого же удара. Детина огромный. Да что толку? – внутри еле отзывается – цок-цок, – никакого впечатления от такой шикарной работы.
– Не шуми, – сказал наконец Страшных; он жаждал разнообразия. – Оставь здесь винтовку и отойди в сторону.
Часовой замер. Стало слышно, как он дышит: глубоко, но ровно; словно не он только что здесь колотился. Вот это сердце! – изумился Страшных, наблюдая в глазок за парнем. Тот помедлил несколько секунд, потом дернул головой, сказал: «Твоя взяла», прислонил винтовку к брустверу, быстро отошел на несколько шагов и там стал: спиной к доту, с поднятыми руками.
Это произвело на Ромку впечатление. Конечно, он и на секунду не допускал, что часовой так вот просто примирится с поражением. Он мог бы признать свое поражение, рассуждал Ромка, хотя в конце концов ничего страшного не произошло: все свои. Но часовой сделал бы это не сразу. И уж наверняка не в такой форме. Он спешит, ухмыльнулся Страшных, он вынужден считаться, что сейчас подойдут остальные, и это безмерно усложнит его задачу. Вот он и спешит. Предлагается, чуть ли не навязывается: на, мол, бери, вот он я, весь перед тобой… А сам небось молится, чтобы я выглянул, вылез наружу раньше, чем ребята подойдут. Он думает: ему это что-то даст… Хорошо! Не буду обижать человека, – решил Страшных, – пусть испытает свой фарт до конца.
Открыл люк и вышел наружу.
Страшных знал, чем рискует. И Тимофей не простит – это точно. Еще два наряда, подумал он и засмеялся. О чем жалеть! Что такое два наряда по сравнению с неисполнившейся надеждой этого парня? Да и самому хотелось еще разок испытать судьбу и просто-напросто получить удовольствие.
– Вот так бы и давно, – сказал он и почувствовал, что голос звучит чуть неестественно. – Только ломаешься зачем? Руки поднял, сдается… К тебе по-человечески, со всем уважением, а ты…
Автомат он оставил в доте – уж если играть, так по-честному. Надо было бы и винтовку туда вкинуть, но из-за этого несколько мгновений Ромкины руки были бы заняты; на такое он не мог решиться. И так шансы не равны, парень во какой здоровенный – раза в полтора тяжелее. А если еще винтовкой заняться… Нет! – руки должны быть свободны, рассуждал Страшных, продолжая говорить часовому какие-то нейтральные, благодушные слова.
Тот мешкал, и это разочаровало Ромку. «Ну же! ну давай, прыгай!» – мысленно подбадривал он парня, а самого так и передергивало: нервы. Он знал все наперед. Ребята уже подходили к часовому, чтобы ворваться в дот, у него была единственная возможность – прыгнуть. Пробиться за счет инерции. Ах, как это скучно, когда все знаешь наперед, успел еще подумать Страшных, остальное заняло не больше секунды. Часовой вдруг развернулся, сделал шаг, чуть присел – и словно катапульта его метнула – настоящее карате! – в отличном стиле прыгнул вперед ногами. Страшных едва увернулся – и часовой врезался в бронированный косяк. Другой бы без ног остался, но это был такой парень, что Ромке, как ни жаль, пришлось еще дважды хорошенько рубануть его по шее ребром ладони.
Тимофей спросил только:
– Ты ему ничего не повредил?
– Что ты, комод, кому говоришь! Я что – не понимаю?
– Ладно. Напомнишь мне потом: два наряда вне очереди за провокацию, – и вошел в люк.
