За правое дело - Василий Семёнович Гроссман
«Ну, Николай, дошагай положенное тебе на земле». Но спокойно дошагать Крымову не пришлось. Тяжелый снаряд разорвался в лозняке – красный, рваный огонь засветился в огромном клубе дыма, и оглушенные люди, кто где стоял, попадали на холодный сыпучий прибрежный песок.
– Сюда, в лодку давайте! – крикнул сопровождавший связной, точно в лодке было безопасней, чем на земле.
Никто не пострадал, только в оглушенной голове шумели, шуршали, позванивали пузырьки.
Громко стуча по дощатому дну сапогами, люди прыгали в лодку.
К Крымову наклонилось худое, молодое лицо человека в замасленной телогрейке, и голос, полный непередаваемого спокойствия и дружелюбия, произнес:
– Вы здесь не садитесь, запачкаетесь маслом, на той скамеечке вам удобнее будет.
Тот же необычайно спокойный человек обратился к стоящему среди лозняка связному:
– Вася, ты ко второму рейсу принеси сегодняшнюю газетку, я ребятам в Сталинграде обещал, а то к ним только завтра она попадет.
«Удивительный парень», – подумал Крымов, и ему захотелось сесть поближе к мотористу, расспросить его – как зовут, какого он года, женат ли.
Подполковник протянул мотористу портсигар и сказал:
– Закуривай, герой, какого года?
Моторист усмехнулся:
– Не все ли равно, какого года? – и взял папиросу.
Застучал мотор, ветки лозы похлопали по борту, распрямляясь с шуршащим шумом, и лодка стала выходить из затона на волжский простор. Запах бензина и горячего масла заглушил речную свежесть, но вскоре спокойное и ровное дыхание ночной воды пересилило все другие запахи.
56
Крымов напряженно вслушивался в похлопывание мотора – не барахлит ли, не заглохнет ли. Он слышал уж несколько рассказов о том, как катера с внезапно испортившимися либо разбитыми снарядным осколком моторами прибивало к центральной пристани, прямо в лапы к немцам.
И, видимо, спутники его думали о том же.
Капитан спросил:
– А весел у вас, на всякий случай, нету?
– Нету, – ответил моторист.
Подполковник, поглядывая на худое лицо моториста, на его длинные тонкие пальцы, запачканные в масле, ласково сказал:
– Видать, наш механик спец, зачем ему весла?
Моторист кивнул:
– Вы не беспокойтесь, мотор хороший.
Крымов посмотрел вокруг. И картина, которую он увидел, так захватила его, что он забыл о своих тревогах.
На широком волжском плесе дышало и переливалось продолговатое, суживающееся к югу, серебристое поле. Волны, поднятые моторной лодкой, как дивные, голубоватые подвижные зеркала струились за кормой. Огромное небо, светлое и легкое, в звездной пыли, стояло над рекой и широкими землями, лежащими на восток и на запад.
Картина ясного ночного неба, торжественно блещущей реки, могучих, светлых в ночной час, холмистых и равнинных земель обычно связывается с ощущением величавого покоя, тишины, плавного, медлительного движения. Но не была тиха русская волжская ночь! Раскаленный отсвет боевого огня дрожал над холмами Сталинграда, над белыми, залитыми лунным светом зданиями, раскинутыми на десятки километров вдоль Волги.
Как мрачные крепости, высились черные заводские цехи. Медленный грохот, сотрясая небо, воду и землю, шел из Заволжья, – то вела огонь советская артиллерия. Голубизна осенней ночи была прошита тысячами красных нитей, это двигались трассирующие снаряды и пули, то одиночные, то густым роем, то вонзающиеся коротким копьем в землю и стены домов, то плавно растягивающиеся на половину ясного небосвода. Глухо гудели, кружа над Сталинградом, тяжелые ночные бомбардировщики. Пучки цветных, красных и зеленых нитей, прорезая воздух расходящимся конусом, плыли к самолетам от земных зенитных полуавтоматов, причудливо скрещивались с теми расходящимися конусами трассирующих пуль и снарядов, которыми ночные бомбардировщики пытались подавить зенитную оборону на земле.
Разрывы тяжелых бомб розовыми зарницами вспыхивали среди залитых лунным светом улиц и мгновенно растворялись в светлом воздухе. А над Волгой свистело и выло железо, мины рвались в воде, и сиреневые, синие куски пламени вспыхивали и гасли среди бегущей воды, среди вдруг вскипавшей золотисто-белой пены.
В первый миг казалось, что эту гремящую, раскинувшуюся на десятки километров кузницу, полную огня и движения, нельзя объять, нельзя понять. Но это не было так. Наоборот, с удивительной рельефностью выступали, становились видны не только главные силы – два молота и две наковальни битвы, – но и отдельные быстро текущие схватки между домами, между двумя окнами, между кружащим в небе бомбардировщиком и зенитной батареей на земле, все это вдруг делалось понятным, ощущалось в своем движении, развитии, напряжении. Это был дышащий, живой чертеж войны, где пунктирные огненные трассы, огни взрывов и пулеметных очередей прочерчивали на темно-синей кальке лунного неба контуры и силовые узлы огромной битвы.
Один из холмистых участков северней заводов особенно ярко и густо рдел вспышками артиллерийских залпов, они возникали то длинной чеканной цепочкой, то отдельными пучками, то вдруг весь кусок земли мерцал, пылал переливающимися огнями. Видимо, это было место сосредоточения немецких артиллерийских средств, подготавливающих ночную атаку в районе заводов.
И вот из Заволжья поднялись сотни огненных, искрящихся парабол, они широким фронтом вознеслись над темным лесом, поползли к Волге, красной, широкой дугой встали над ней. В этот миг до сидевших в лодке достиг протяжный, воющий звук, который трудно с чем-либо сравнить, кроме оглушающего свиста пара, одновременно выпущенного десятками, а может быть, сотнями паровозов.
Светлые параболы, достигнув высшей точки над Волгой, плавно устремились вниз, вонзились в землю, и огневое кипение поднялось на холмах, как раз там, где немцы сосредоточили тяжелые калибры своей артиллерии. И тотчас затрещали железные барабаны, забив все звуки битвы, – это воздух, судорожно сжимаясь и растягиваясь, передавал грохотанье того града, каждая градина которого способна сокрушить железобетонную стену…
Когда рассеялся светящийся туман, земля на холмах уже более не рдела ядовитыми вспышками немецких артиллерийских залпов, их выбило сводным залпом нескольких гвардейских дивизионов реактивных минометов – «катюш».
Как ясно глаза, уши и радостно холодевшее сердце Крымова поняли все, что происходило в эти секунды. Он точно увидел и быстроглазых наблюдателей, кричащих данные для прицела, и радистов, передающих через Волгу эти данные, и нахмурившихся командиров дивизионов и полков, ждущих приказа, и седенького артиллерийского генерала в блиндаже, следящего за стрелкой часов-хронометра, и гвардейцев-минометчиков, отбегающих от запущенных «катюш».
В моторке все заговорили, стали закуривать, только красноармеец, везущий молоко, сидел молча, не двигаясь, прижимая к груди термосы, похожий на кормилицу, держащую на руках младенцев.
Когда моторная лодка вышла на середину Волги, началась борьба между темными бастионами заводских цехов. Издали казалось, что высокие стены цехов расположены очень близко одна от другой. Вот на одной из них вспыхнул огонек, и короткая трасса вонзилась в стену соседнего цеха. Очевидно, немецкий артиллерист выстрелил прямой наводкой по цеху, в котором засели красноармейцы. Тотчас от темной стены советского
