Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Этиловый спирт опустошал наши ряды едва ли не хуже немецких пуль и осколков. Под Сталинградом, в 1942-ом году командиру соседней истребительно-авиационной дивизии полковнику Коновалову, начальнику штаба и начальнику политотдела, на квартиру ординарец принес графин, как сказал, с водкой, а вскоре все трое умерли от отравления этиловым спиртом.
До самого конца Крымской операции мы оставались на аэродроме в Сарабузах, где была отличная бетонная взлетно-посадочная полоса, с рулежными дорожками. А уже освобожденный аэродром «Седьмой километр» имел короткую, всего в 400 метров грунтовую взлетно-посадочную полосу и только в одном направлении, с севера на юг, которая заканчивалась оврагами, в которых и наши, и немцы поломали немало машин. Еще тринадцатого и четырнадцатого мая по ночам над Крымом кружились немецкие самолеты, прилетавшие, судя по всему, из Румынии или Болгарии. Немцы будто не верили, что полуостров потерян, и хотели в этом убедиться еще раз. Они заунывно гудели моторами в бархатной темноте южной майской ночи.
Неделю мы отдыхали, а потом получили приказ готовиться к переброске, очевидно, во вторую воздушную армию, под командованием генерала Красовского. Но еще до этого я побывал в дорогих моему сердцу местах — Ахтарях, где уже была моя семья, и в Киеве. В Ахтарях мои дела не очень заладились: Вера с младшей сестрой Серафимой, любившей купить и продать, подались в Краснодар, и я не знал, где их там искать. Три дня околачивался в родной станице у тестя и тещи, потребляя свежую рыбу и общаясь с дочерью. Наконец, какой-то знакомый встретил Веру в Краснодаре и сообщил ей обо мне: «Королева, ты ходишь здесь, а твой король прилетел и ждет тебя». Вера примчалась в Ахтари и мы все же почти сутки побыли вместе. Вся семья жила в старой хате у Серафимы.
Когда я вернулся в полк, то он уже собирался взлетать на Киев. Мы приземлились на полевом аэродроме в Бородянке, в 25 километрах западнее Киева, над которым прошли ясным погожим днем. В нашем полку «киевлян», начинавших здесь войну, осталось — кот наплакал. Но тем не менее, сердца у всех бились учащенно. Да и, наверное, нет человека, который равнодушно смотрел бы на Днепровские склоны и Лавру. Я пролетал над Васильковым и видел ДОС, в котором до войны жила моя семья. Но решил специально туда не ездить. Нельзя дважды войти в одну воду. Война отрезала прошлое под самый корень.
На аэродром в Бородянке под Киевом перелетела вся наша дивизия. Здесь нам предстояло прощаться с боевыми товарищами. Во-первых, на аэродроме в Кочерово, недалеко от Бородянки, погиб один из наших лучших летчиков, начальник воздушной стрельбы полка майор Иван Дмитриевич Леонов, москвич, похороненный ныне в Киеве на Холме Славы. Сначала мы похоронили его на Аскольдовой могиле, но потом прах был перенесен на Холм Славы. Вместе с ним погиб техник самолета, младший лейтенант Николай Ломакин. Каждый год я прихожу на их могилы и кладу на них цветы. Леонов был прекрасный парень и отличный летчик. Принося цветы на его могилу, я вспоминаю всех своих товарищей, погибших в боях и полетах на нашей несовершенной технике. Простые могилы их разбросаны чуть ли не на половине земного шара, а могила Леонова имеет адрес.
Хорошо помню день, когда погиб Леонов. Он пилотировал двухместный истребитель «ЯК-7», имевший конструктивную особенность: отработанные газы от моторных патрубков проходили через газовый фильтр и поступали для заполнения пустоты в бензобаке на место расходуемого бензина. По идее, это должно было устранять опасность взрыва бензиновых паров при попадании в бак зажигательной пули неприятеля. Идея конструкторов была неплохой, но, как всегда, не хватало малого, отчего в авиации зависит жизнь: хорошего исполнения, доводки и доработки. Эта особенность машины не позволяла ей заходить на посадку, планируя с крутым углом, в этом случае бензин из бензобака плескался навстречу поступавшему отработанному выхлопному газу, и, случалось, доходил до выхлопных патрубков, раскаленных докрасна. Конечно же, следовал взрыв всей газовой магистрали и бензобака, а дальше уже по закону пакости, пламя обязательно засасывалось в кабину летчика. Конструкторы, сами того не желая, разработали буквально идеальный вариант авиационной катастрофы. Все происходило мгновенно, и спасения не было.
В тот день мы со Смоляковым стояли на взлетном поле, наблюдая за посадкой наших перелетавших самолетов — сами только что сели и поставили свои самолеты на стоянку. Сели все эскадрильи, и заходил на посадку «ЯК-7», пилотируемый Леоновым, числящийся в звене при управлении полка. Когда он вошел в крутое планирование для посадки, сделал последний разворот и вышел на прямую, совершенно неожиданно для нас, «ЯК» загорелся. Сквозняком огонь засосало в кабину летчика и с высоты тридцати метров самолет, объятый пламенем, качнулся вправо, потом влево, и с углом планирования врезался в землю. Так погиб коммунист, Герой Советского Союза майор Леонов и его верный техник самолета, младший лейтенант Ломакин. Они защищали Киев, бились под Сталинградом, освобождали Ростов, Донбасс и Крым. Круг их судьбы замкнулся на аэродроме, под тем самым городом, откуда они начинали войну. Какие только дыры не затыкали наши ребята своей жизнью: даже недоработки конструкторов и инженеров. После этой катастрофы к нам на аэродром приезжали представители завода-изготовителя, и эта система больше не использовалась на наших самолетах.
Я привез в Киев гробы с телами ребят и, пробравшись через заваленный битым кирпичом Крещатик, нашел контору на углу проспекта Шевченко и улицы Короленко, в глубине двора, где написал подробную справку о наших ребятах и получил разрешения для их похорон на Аскольдовой Могиле. На месте почетного круга для захоронений были уже готовы ямы: совсем недавно наши выбросили из них гробы с телами немецких старших офицеров, погибших при взятии Киева, а потом вывезли их в район Броваров и сожгли. Мы слегка почистили эти ямы и в одной могиле похоронили наших ребят, поставив на ней скромную фанерную пирамидку с надписью. Рядом уже были похоронены наши генералы. Второй раз такую же справку, как в 1944-ом, мне пришлось писать уже в шестидесятые годы директору музея Великой Отечественной Войны, что был тогда по улице Киквидзе. И теперь наши ребята: Леонов и Ломакин, похоронены на Холме Славы. Сюда я приношу цветы. А тогда, в 1944-ом, мы поставили на свеженасыпанную могилу, накрыв ее белыми салфетками, две бутылки водки и две чарки. Мы стояли в сторонке, мысленно прощаясь с товарищами и на наших глазах к могиле подошел седобородый старик, поглаживающий правой рукой щеки и бороду, и покряхтывая, солидно, по славянскому обычаю, выпил одну рюмку, вернее стограммовую граненную стопку, за упокой души убиенных воинов. Подходили еще люди и все пили по одной, закусывая колбасой и яйцами из последнего, сухого пайка наших ребят. Здесь же осталась летная фуражка Леонова.
Лавина нашего наступления огромной дугой уже вдавливалась в Европу. И каждому в этих боях выпадало свое. Фактически Восьмая воздушная армия прекратила свое существование в прежнем составе. На Дукле, в Чехословакии, сражалась уже другая воздушная армия, от которой остался только номер. Дивизии растаскивали по другим фронтам. Командующие фронтов, вхожие к Сталину, выпрашивали себе то бомбардировочную, то истребительную, то штурмовую дивизию. Ушли от нас наши верные друзья-штурмовики Первой Сталинградской штурмовой дивизии, которой командовал Прутков — в другую армию. Ушла бомбардировочная дивизия Чучева. Получил назначение командующим первой воздушной армии генерал Хрюкин. Уже дрался на Дукле без нас наш родной 4-й Украинский фронт, совершивший стремительный марш через Карпаты. Поступил в распоряжение маршала авиации Новикова наш братский Девятый Гвардейский Одесский истребительно-авиационный полк Левы Шестакова, ставший «маршальским». А мы все сидели на аэродроме под Киевом, где мою душу томили воспоминания из 1941-го года, когда, воюя в составе 43-го истребительно-авиационного полка, сорок летчиков сложили здесь свои кости. Здесь я потерял своих товарищей из третьей эскадрильи: Бутова, Бондаря, Губичева, Берая, Шлемина, Куприянчика и многих других.
Чисто формально мы числились в системе ПВО Киева, но поскольку Киев никто не бомбил, то, в основном, отдыхали и набирались сил, пока наши войска на Западной Украине пополнялись и выходили на исходные позиции для решительного наступления. И только в середине июля поступил боевой приказ: перелететь на Западную Украину в состав второй воздушной армии генерала Красовского. По довоенным меркам это была уже заграница — территория Польши. Мы начинали свой большой заграничный поход, в котором русская армия не бывала с 1813 года.
Страница десятая
Заграничный поход
У России с Западом странные отношения. Это какая-то странная смесь зависти, пренебрежения и низкопоклонства. Скорее всего, эти противоположные чувства питают друг друга. Россия всегда пыталась урвать плоды западной цивилизации, но по возможности продвинуть подальше в Европу свои азиатские порядки. Примерно так себя ведет свинья под дубом вековым. Оторванная татарами от европейской культуры и проникшаяся свирепым культом власти богдыханов, она и к Азии толком не прибилась, и от Европы ушла. Общение с Западом всегда было для нее прибыльно, но и смертельно опасно. Русские офицеры, ходившие в предыдущий поход, в начале девятнадцатого столетия, и дошедшие до Парижа, принесли в страну не только немало новых манер и разнообразных изобретений, но и дух декабризма, поразивший даже самого императора. Сложно и тяжело идут отношения России с Западом. И отнюдь не Сталин творец железного занавеса. Он, возведенный еще царями, был всегда.
