Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Хорошо, – наконец проговорил он не очень ясно. – Что же вы, Зимин, а? Ну ладно, ладно. – И, подозвав застывшего в отдалении дежурного, приказал: – Убрать все! Навести образцовый порядок.
Он направился к лестнице, но тут взгляд его остановился на стеклянной банке, валявшейся в пене возле опрокинутой тумбочки.
– Что за банка? Откуда?
– С вареньем. Мне мама прислала, – пролепетал Зимин, – моя.
– И тумбочка ваша?
– Моя.
– Принести сюда тумбочку!
Шагая через пену, Витя Зимин принес тумбочку, поставил ее перед Градусовым, несмело поднял свои косящие от волнения глаза Тумбочка была вся в пене. Он думал, что это спасет его, но ошибся.
Градусов с кряхтением нагнулся, двумя пальцами вытащил из тумбочки мокрый пакет с печеньем, вслед за этим кулек с конфетами; затем зеленую школьную тетрадь, совершенно сухую. При виде этой тетради Зимин подался к Градусову, сейчас же проговорил тоненько и жалобно:
– Товарищ майор…
– Вы любите сладкое? – тихо спросил Градусов, указывая на печенье и конфеты. – Откуда это?
– Это… мама прислала посылку, – сникая весь, прошептал Зимин. – Товарищ майор, а это… не надо. Это дневник.
– Вы ведете дневник? – проговорил Градусов. – Это дневник? Конечно, я вам верну этот дневник, хорошо. Потом зайдите ко мне.
Больше он ничего не сказал.
На обложке написано аккуратным почерком:
«Дневник Виктора Зимина. 1944–1945 гг.»
«Ну, вот и я, самый ярый противник дневников и вообще записей своих личных мыслей на бумагу, начал писать дневник. Начал не потому, что мне не с кем поделиться мыслями, нет!!! Просто для самого себя. На носу экзамен на аттестат зрелости! Очень интересно будет потом, когда я стану офицером, прочитать это, посмеяться над тем, каким я был в прошлом, какие мысли у меня были.
15.5–44.
Литература – моя любимая! Зашел разговор о вере Толстого. Верить в бога – это происходит от недостатка душевных качеств у людей. Ведь верить можно во что угодно. Об этом и говорил Лев Н. Толстой: „Вот вы и вера“. Я в этом согласен с Л. Н., а непротивление – этого не могу понять. Как мог Л. Н. верить в это! Сейчас война идет, бить фашистов до победы! Какое же это непротивление?
Жить и бороться, любить Зину – разве может быть что-либо лучше этого!
25.5–44.
Встретил сержанта Ж. Тот сказал, что, кажется, приехала Зина. Во всяком случае, он видел косы. Оказалось, не она, и сержант долго извинялся.
28.5–44.
Ура! В Белоруссии наступление. Бьют немцев вовсю! Был салют.
29.6–44.
Майор Коршунов снимал серж. Ж. с помкомвзводов. „Вы думаете, из-за вас, серж., буду марать шесть лет своей службы в армии? Ошибаетесь!“ Серж. сказал мне: „Для меня наступил период жестокой реакции, как написали бы в романе“.
30.6–44.
Вечер. Дождь. Смотришь вокруг, слушаешь, вдыхаешь свежий воздух, и становится на душе как-то спокойно и грустно. От этого все воспринимается острее и глубже, и спокойствие у меня сменяется тихой тревогой, когда опять и опять начинаешь думать о Зиночке. Я каждый день жду, что Зина приедет. А сам ведь понимаю – не приедет. Она, конечно, по-своему права. (О Зине Григорьев сказал: „У-у, характер!“)
Ну ладно. Хватит. Это действительно как у мальчишки получается.
В разговоре сказал Славке: „Ведь мы с Зинушей опять поссорились!“ – и сказал это с дурацкой, конечно, улыбкой и наконец покраснел. Глупая привычка! Когда я перестану краснеть? Краснели ли великие люди? Как-то не вяжется.
1.7–44.
Оставалось две минуты. Две минуты учения в спецшколе! Подумать только! Преподаватель, капитан П., вышел из класса. Невыразимое чувство радости. Хочется кричать, выражая восторг. Прощай, спецшкола!
Будем ожидать распределения по артучилищам! Ура, впереди – неизвестное! Я люблю неизвестное. С какими встретишься людьми? Я люблю мужественных людей.
4.7–44.
Вдруг возле спецшколы встретились с Зиной! Покраснел, как лопух и осел! О прошлой ссоре ни слова, а потом вспомнили, поговорили и посмеялись. Зина ужасно загорела. Волосы совсем как рожь. Шли куда глаза глядят, а попали на „Свинарку и пастуха“ в „Ударнике“. Я, как военный, без очереди раздобыл билеты, и Зина даже изумилась: „Ого! Ты настоящий кавалер!“ А почему нет?
Веселая, жизнерадостная картина. Мы смеялись, смотрели на экран… и друг на друга…»
В дверь постучали.
– Да, войдите!
– Товарищ майор, ваше приказание выполнено. Лейтенант Чернецов будет у вас через двадцать минут.
Градусов, не отвечая, в раздумье водил пальцами по кресельным ручкам, а Борис стоял у двери в той позе решительного ожидания, которая говорила, что он готов выслушать следующее приказание.
– Садитесь, старшина, и давайте поговорим. Садитесь, пожалуйста, – с мягкой настойчивостью пригласил майор. – Не стесняйтесь.
Борис сел. С тех пор как он стал старшиной дивизиона, то есть по своему положению на целую голову поднялся над курсантами, Градусов, казалось, приблизил его к себе, но в то же время не допускал эту близость настолько, чтобы быть откровенным.
– Вот что, старшина, мне нравится ваш взвод, – медленно проговорил Градусов и, положив крупную руку свою на страницу Витиного дневника, пояснил точнее: – Во взводе много интересных, способных курсантов, с ясной целью… – Он закряхтел, снова погладил кресельные ручки. – Ну, расскажите мне подробнее о Зимине…
– Я готов отвечать, товарищ майор, то, что знаю, – сдержанно произнес Борис, безошибочно угадывая, что майор сейчас ищет откровенности и ищет ее неловко. Этот порыв у людей, привыкших надеяться на свою власть, мог быть минутным порывом настроения, и Борис знал, что это быстро проходит. – Курсант Зимин очень молод, наивен. В нем еще много детства. Опыта военного – никакого. Правда, начитан. Учится неплохо.
Борис замолк: этот откровенный разговор с командиром дивизиона настораживал его.
– Так, – неопределенно сказал Градусов, кресло под ним скрипнуло. – А скажите… вот меня интересует: Зимин способный курсант? У него есть желание стать офицером?
– Товарищ майор, мне трудно ответить на этот вопрос.
– Вы можете не отвечать. Попросите ко мне курсанта Зимина. Временно подмените его другим дневальным.
Он сказал не «вызвать», а «попросите», и это тоже было непонятно: майор приказывал, но без прежнего жесткого выражения, и взгляд его был размягчен, текуч.
– Слушаюсь! – преувеличенно покорно произнес Борис.
– Подождите, старшина. – Градусов выпрямился за столом. – У вас, старшина, большая власть, – заговорил он глуховатым голосом. – Но вы мало, мало требуете с людей. А я хочу сделать дивизион образцовым. Сегодняшний случай с матчастью непростителен. Вы должны быть безупречны, старшина. Требуйте, тщательно проверяйте выполнение приказаний. И все будет отлично.
– Больше этого не повторится, товарищ майор! – ответил Борис и, выйдя из канцелярии в коридор, подумал озадаченно: «Чудны дела
