Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть
Прикурив, Богатырь повертел зажигалку в руках и как бы нехотя вернул ее солдату. Румын тоже начал рассматривать зажигалку, пытаясь, видно, понять, чем это она заинтересовала немецкого офицера. А Иван — чтоб ему сдохнуть! — продолжал опасную игру. Он осторожно, почти нежно надвинул солдату его глубокую пилотку на самые глаза и только тогда медленно пошел от крыльца.
Моя рука за бортом кителя горела огнем, кровь — это чувствовал — продолжала течь, и салфетка так набухла, что рубашка прилипла к телу. Нужно было уходить, уходить немедленно!
Мы было направились в тот конец села, откуда приехали, но к нашему счастью, нас тут же догнали несколько машин, идущих по дороге к станции. Задний грузовик мы остановили и на виду у часового быстро забрались в кузов. Отъехав от села километра два, мы на ходу спрыгнули и, выждав минуту-две, пока машины скрылись, спустились в глубокий придорожный овраг и побежали сторону фронта. Спустя восемь-десять минут после того, — как мы оставили машину, по дороге пронеслась к станции набитая солдатами грузовая машина, а за ней легковая. Не знаю, может быть, это была погоня за нами — ведь в селе видели, как мы садились в грузовик.
Через полчаса мы уже были далеко от опасного района и смогли чуточку передохнуть, а заодно выложить Богатырю то, что было на душе.
Я прямо заявил Ивану: операция провалилась исключительно по его вине.
— Почему ты решил сыграть в Олеко Дундича? — поддержал меня Власов. — Почему ты думаешь, что тебе дозволено рисковать своей и нашими жизнями? Ради чего ты это делал?
Иван не стал и оправдываться. Видимо, он только сейчас стал ясно понимать, что произошло, и только сейчас, после наших упреков, смог взглянуть на свое поведение со стороны. Он лишь повторял:
— Виноват, ребята, виноват.
— Чего ты рисовался перед часовым? — добивался ответа Власов
Богатырь молчал, понимая, что мы правы. И действительно, мы ведь могли, выдавая себя за эсэсовцев или, в крайнем случае, угрожая оружием, попытаться увести с собой немецкого полковника и выполнить задание. Из-за выходки Ивана мы даже не сделали такой попытки. Сознаюсь, что с того времени мы с Сергеем Власовым стали иначе относиться к нашему другу, ушли куда-то восхищение, теплота и близость, хотя мы долго не признавались себе в этом.
Из вражеского тыла мы вышли глубокой ночью, использовав овраги и свой немалый заполярный опыт ползать у врага под носом.
Через полтора часа мы уже находились в штабе дивизии, откуда уходили на операцию, и сдали добытые бумаги. На другой день утром начальник разведотдела устроил разбор операции. Иван Богатырь подробно и точно рассказал все, как было, что произошло, и заявил, что в срыве задания больше всего виноват он.
Услышав это, майор вдруг спросил:
— А почему вы решили, что задание не выполнено?
— Мы не привели, как было обусловлено, командира полка, которого можно было взять без шума, — объяснил я.
— Да, но вы доставили документы.
Оказалось, что среди бумаг, захваченных нами в штабе румынского полка, были секретные приказы и донесения, рассказавшие командованию больше, чем мог бы сообщить пленный офицер. Такой поворот дела удивил и обрадовал.
Когда мы пришли к себе в избу, Иван неожиданно вытащил из-за борта кителя офицерский кортик, тот самый, что развалил мне ладонь.
— Ну что, возьмешь своего крестного?
— Возьму.
И я спрятал в чемодан на память нож с серебряной рукояткой и гравировкой на лезвии: «Великая Германия».
Прошло несколько дней. Я подлечил свою руку, и прибыли люди майора с той стороны. Они сообщили, что в румынском полку наша диверсия вызвала большой переполох. Начальник штаба румынского полка, которого мы стукнули и оставили с кляпом во рту, арестован: немцы посчитали, что убийство и похищение из штаба важных документов произошло не без его ведома. Полковника, как важную персону, увезли хоронить в Германию. Вместе с этими хорошими вестями разведка принесла и печальную новость — в руки гестапо попала и была замучена там наша проводница — Нина Петровна. Это сообщение тяжело сразило майора — он посерел, был молчалив и задумчив, отвечал невпопад. Мы догадались, что маленькая учительница значила для него больше, чем просто умная разведчица.
Операция «Румынский блюз» была закончена, и вскоре мы выехали в Москву.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ЧТО ТАКОЕ «НЕ ВЕЗЕТ»
Новый, 1943 год мы с Власовым встречали в Москве. Морозы стояли крепкие. В нашей маленькой гостинице было холодно, неуютно, и мы очень обрадовались, получив записку Богатыря с приглашением на праздничный вечер, тем более что на другой день нам предстояло проститься с Москвой и нашим другом. Прифрантившись насколько позволяло наше походное обмундирование, мы отправились по указанному Иваном адресу.
Ехали сначала на трамвае, потом на метро, долго шли пешком и, наконец, очутились в доме, где мы никого не знали, нас никто не знал, но ждали, как дорогих гостей.
Кроме Богатыря здесь были несколько парней лет по семнадцати, работавших на военном заводе, хозяйка квартиры, приветливая и еще не старая женщина, и добрый десяток девушек с того же номерного завода, что пареньки и хозяйка дома.
В этой сугубо штатской компании мы представляли армию и не без смущения принимали знаки внимания, положенные фронтовикам.
Девчата военных лет. У них не было нейлоновых блузок и узорчатых чулок. В передней рядком стояли подшитые валенки, а на вешалке наши шинели обнимались с короткими женскими стеганками. И танцевали девчата какое-то патефонное танго, и руки у них были сухие и шершавые. И не искрилось в новогодних бокалах шампанское — в граненых стаканах был налит спирт, разведенный водой. Но, как и теперь, били тогда московские куранты, и мы пили за то, чтоб пришло счастье, чтобы в наступающем году пришла победе.
А на другой день, 1 января 1943 года, мы поехали на Ярославский вокзал, сели в поезд, следовавший до Вологды, и на четвертые сутки высадились на станции Кола.
Здесь было белым-бело от снега. Раздобыв лыжи, мы с Сергеем резво побежали в сторону фронта. Заночевали на развилке дорог у артиллеристов, а на другой день попутной машиной добрались до родного Шпиля. Как сладко заныло сердце, когда я увидел наши невзрачные, занесенные снегом землянки, когда из дверей начали выскакивать знакомые разведчики. Вот, спрямляя путь, лезет через сугроб Дима Дорофеев, с радостным криком бросается навстречу Ваня Ромахин. Тут же бесом крутится и хлопает себя по бокам Петя Гришкин — Дудочка. В своем белом маскировочном халате нараспашку он до смешного похож на пингвина. Вот ждет очереди обняться степенный Дима Иванов.
Ребята искренне рады нашему возвращению и, не давая опомниться, засыпают вопросами:
— Ну что?
— Как съездили?
— Как там столица? Стоит?
Милые вы мои други!
Неуклюжие, неповоротливые в своих зимних доспехах и близкие, родные!
Но встреча встречей, а служба службой. Вот и сейчас, завидя капитана Терещенко, как всегда подтянутого, ладного, красивого, Дима Дорофеев вполне командирским голосом кричит:
— Станови-ись! Смирно!
И, приложив руку к ушанке, Дима стучит валенками навстречу офицеру:
— Товарищ гвардии капитан, взвод готов к выполнению задания!
А потом, кивнув в нашу сторону, весело добавляет:
— Тут, товарищ капитан, подкрепление бог послал. Заметно обрадовался нашему возвращению и капитан Терещенко.
— Вовремя прибыли, товарищи, — говорит он, пожимая нам руки. — Но разговоры потом, а сейчас приказываю отдыхать.
Минут через двадцать, когда разведчики отправились в очередной поиск за передний край, Терещенко зашел к нам в землянку и пробыл не меньше часа. Мы рассказали ему о своем путешествии на Донской фронт, а он — о делах в полку. Оказывается, наш взвод вот уже больше месяца делает попытки взять «языка» — и все впустую. Неудачи измучили ребят: разведчики измотали нервы, стали терять уверенность в свои силы, а это хуже всего. Капитан сказал, что он собирается просить командование на несколько дней отправить взвод разведки в дивизионный дом отдыха, чтобы поднять настроение у ребят, отвлечь их от невеселых мыслей.
Дима Дорофеев и другие разведчики вернулись угрюмые, злые, подавленные: и на этот раз поиск не удался. К обеду взвод был поднят по тревоге. Когда мы построились, начальник штаба полковник Каширский объявил, что командование полка дает разведчикам три дня на отдых и всякие личные дела.
— Думать о «языке» запрещается, — добавил капитан Терещенко, — и прежде всего приведите себя в порядок. Обтрепались, что смотреть стыдно.
Прошли три дня отдыха, но разведчики по-прежнему глядели невесело. Вечером взвод построился, чтобы получить задание. Капитан Терещенко, отдавая приказ, и не вспомнил о «языке» — взвод получил задачу наблюдать и слушать противника в районе высоты 168. Это было куда проще, и ребята заметно приободрились, хотя каждый из нас понимал, что Терещенко попросту удлиняет разведчикам передышку.
