Иван Дедюля - Партизанский фронт
С грохотом над автострадой взвился красно-черный смерч. Вздрогнул лес, прошитый осколками. Когда развеялось облако дыма и снега, на автостраде не было видно ни коляски, ни двух грузовиков, замыкавших колонну. За спиной у Пети раздался топот. К нему бежали его друзья.
— Вы куда, черти? — прокричал он.
— За трофеями, — последовал ответ.
— Отходить! За мной! — приказал Петя и поспешил в глубь леса. Вскоре на автостраде застрочили немецкие автоматы. Пальба не утихала до поздней ночи.
Когда группа приблизилась к деревне Остров, впереди вдруг появилась одинокая фигура.
— Кто идет? — окликнул Шиенок.
— Свои. Мне нужно видеть вашего комиссара, — прозвучал в ответ грудной женский голос.
Маруся Ободовская тут же узнала незнакомку и бросилась к ней:
— Здравствуй, Катя! Ты что здесь делаешь в такое ненастье?
— Иду в отряд, — последовал ответ.
Это была Катя Мальцева, сестра Пети Мальцева. На следующее утро она рассказала в штабе о встрече со своим братом, работавшим на водокачке в Смолевичах, но отстраненном от работы по неизвестным причинам. Сказала и об опасности для нее оставаться в деревне. Катя просила взять ее в отряд.
— Что же вы будете делать у нас без оружия? — спросил Катю командир отряда.
— Сначала добуду оружие, а потом буду бить оккупантов, — не задумываясь ответила Катя. — Прошу с первой же группой направить меня на боевое задание. Пойду без оружия, а там будет видно.
Командир распорядился включить Катю в группу лейтенанта Фоминкова, отправлявшуюся в засаду на шоссе Логойск — Минск. В ходе боя она захватила винтовку и из нее уничтожила двух гитлеровцев. Это было ее первое боевое крещение.
Потребность в динамите выросла настолько, что нам пришлось создать отдельную команду опытных подрывников, которая тем только и занималась, что разыскивала снаряды и невзорвавшиеся авиабомбы, обезвреживала их и передавала в подразделения. Среди умельцев по обезвреживанию бомб хочется назвать подрывника и бесстрашного стрелка из ПТР Ивана Степановича Мархеля и немца-антифашиста Курта Ланге. Добытую взрывчатку партизаны использовали изобретательно и экономно. Непревзойденным мастером по замысловатым «сюрпризам», скромным по затратам, но эффективным по результатам, слыл у нас комсомолец Василий Евсеевич Лаврухин. О нем и некоторых его делах расскажу подробнее.
Лохматые снежные тучи заволокли небо. Позже обычного пробивался слабый рассвет. Дозорные, поглубже зарывшись в окопчик у кладбища у Заречья, сильно продрогли. Морозный ветер, дувший со стороны покрытого льдом болота, точно огнем, обжигал лицо Урупова, одного из дозорных. Вдруг послышался отдаленный конский топот. Партизан насторожился.
— Слышишь, Николай, кого-то несет спозаранок, — проворчал Урупов, толкнув дремавшего Мазура.
Сухо щелкнул затвор пулемета, из-за надгробной каменной плиты высунулась лохматая шапка-ушанка Мазура. Еле слышный вначале топот быстро нарастал, становился отчетливым. Наконец на дороге показался всадник. Заметив человека у пулемета, он резко осадил коня.
— Не спеши, дура, раньше батьки в пекло, — спокойно сказал Мазур. — И не вздумай удирать, перережу одним махом! — угрожающе добавил он, не отрываясь от ручного пулемета.
— Смотри, как бы я тебя раньше не резанул! — смело бросил в ответ незнакомец.
— Ишь какой горячий! — одобрительно заметил Мазур.
— Если полицаи, живым не сдамся! — крикнул всадник, сжимая оружие.
— Мы партизаны, а ты кто?
— Партизан-одиночка Василий Лаврухин! — громко ответил всадник. Посиневшие руки крепко вцепились в немецкий автомат. Из-под ремня торчали длинные деревянные ручки двух гранат.
Бойцы переглянулись, и Урупов спросил:
— Откуда пожаловал, браток?
— Из Косино.
Партизаны еще больше насторожились, ибо хорошо знали, что бывший совхоз «Косино» стал опорным пунктом оккупантов и полицаев.
— Что ж, парень, слезай, гостем будешь, — пригласил его как ни в чем не бывало Урупов. — Смена подойдет — проведем в штаб.
Лаврухин лихо соскочил, привязал скакуна к толстой березе, подошел, присел, достал из кармана туго набитый кисет и не торопясь стал закуривать:
— Вы из отряда «Смерть фашизму»?
— Возможно, и так, — ответил Мазур, приседая рядом с Лаврухиным.
— Порядочек! Закурим, — подошел Урупов. Протягивая руки как бы за кисетом, он рванул из рук Лаврухина автомат. Парень, как ужаленный, вскочил, попятился и, выхватив гранату, крикнул:
— Вы что, полицаи?
— Тише ты, перец! — громко, но незлобиво осадил его Мазур. — Полицаи так не цацкались бы с тобой. Остынь.
— Не бойся, партизаны мы, — подтвердил Урупов. — И если ты настоящий партизан — не обидишься. В штабе разберутся.
Спокойствие и уверенность, а главное, что ни один из партизан не схватился за оружие, убедили Василия, что он попал к своим. Он заулыбался.
— Чего ж ты тогда рванул у меня автомат, как у какого-нибудь бандита? — покосился он в сторону Урупова. — Или вы не видите, кто перед вами?
— Видеть-то мы видим, а только проверить лишний раз не мешает. Ведь ты откуда привалил к нам, а? То-то же! Нет, брат, ты уж потерпи, придет смена, в штабе разберутся что к чему.
Через полчаса его доставили в лагерь. Сидя в штабной землянке на еловой колоде перед Василием Федоровичем, мной, Кисляковым и Соляником, Лаврухин заметно волновался: то теребил треух, то отбрасывал с высокого лба длинные пряди русых волос. А из-под широких бровей глядели умные упрямые глаза.
— В 1939 году взят в армию, — докладывал он, — служил рядовым в 109-й дивизии, а потом сапером. На фронте с первого дня войны истреблял танки. В Белоруссии в бою под Минском тяжело ранило осколками снаряда в голову, руки и ногу. Сельские ребятишки обнаружили еле живого, колхозники затащили в деревню Боровцы и спрятали в погребе. Вылечили. Окрепнув, связался с патриотами на местных торфоразработках. Помогал жечь мосты, и сам жег, рвал линии связи. Однажды гитлеровские шпики выследили одного из подпольщиков и схватили его. Узнав об этом, я бежал из деревни в лес. Пробродил трое суток, голодал, замерзал. В поисках партизан забрел в Косино и там «временно», до встречи с партизанами, «прижился». Пообвыкнув, снова тайком уходил по ночам на шоссе и, действуя уже в одиночку, взрывал вражеские машины, мосты, нападал на одиночных немцев.
— Где же ты брал взрывчатку? — заинтересовался Василий Федорович, которому Лаврухин сразу пришелся по душе.
— Так я же сапер, товарищ командир! Находил в лесу мины, снаряды и пускал в дело.
— Ну и много ли ты натворил дел? — не вытерпел новый начальник штаба отряда Кисляков.
— Хвалиться особо нечем, — ответил Лаврухин. — Малых мостков пяток сжег, пару машин на минах взорвал да семерых фрицев прикончил. По одному. Вот пока и все…
— Не так уж мало для одного, — похвалил командир отряда.
— А не трудно было воевать в одиночку? — спросил я у Лаврухина.
— Очень трудно, товарищ комиссар. Ни поговорить, ни посоветоваться, а ранят — и подобрать некому. Да я бы давно пришел к вам, если бы не этот гад, косинский комендант Вилли Куш. Ведь это он виноват в уничтожении жителей поселков Сарнацкое и Прилепы. Я, как узнал, сразу решил: убью негодяя, и не пулей, а взрывом, так, чтобы и потрохов от него не осталось, чтобы на всю округу разнеслась весть об этом. Так он же, гад, словно догадался. Встретил меня на днях и спрашивает: «Скоро уйдешь в партизаны?» А я сдуру взял и шутя ляпнул: «Пока не собираюсь, а как только надумаю, то не уйду, а уеду на вашем жеребце, господин комендант». Сказал и закаялся, думал, схватит. Нет, только рассмеялся, Ну а я все же понял, что дело дрянь, подкрался ночью к его конюшне, кокнул часового, сорвал замок с двери, вскочил на жеребца — и к вам. Но я еще доберусь до него, все припомню и ему, и его дружку логойскому коменданту Андре Фюрстеру.
Мы оставили Василия Лаврухина в отряде.
Бежали неспокойные дни. Все рассказанное им подтвердилось. К этому времени Василий прочно вошел в нашу дружную семью, ни одной ночи он не оставался в лагере. Вместе с подрывниками пускал под откос вражеские эшелоны, минировал шоссейную дорогу Минск — Москва, участвовал в боях, засадах. Все время рвался в Косино, чтобы расправиться с комендантом. Но ему пока не разрешали.
Василий высоко ценил силу коллектива, но стремление действовать в одиночку так и не покидало его. Примерно за неделю до Нового года мне доложили, что с Николаем что-то неладно: перестал шутить, уединяется и о чем-то задумывается. Вызвал его к себе.
— Я уже сам хотел идти к вам, товарищ комиссар. Скажу по секрету, я не дурачусь, а заела меня думка послать новогодние «подарки» комендантам Логойска и Косино. Голова идет кругом, товарищ комиссар, но ничего дельного никак не придумаю, — пожаловался он.
