Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
Дитрих прошелся вдоль строя, продолжая чеканить фразы:
– Подтверждаю – курсант Пастухов раньше действительно служил в советских органах НКВД. Но каждый из вас тоже являлся советским гражданином. У кого-то даже были партийные билеты, вы выступали на собраниях, клеймили и обвиняли, хлопали врагов народа, при этом восхваляли гений Сталина. Теперь все вы сделали свой выбор. Сделал его и Пастухов. Я провел с ним немало времени. Как, впрочем, однажды беседовал лично с каждым из вас. Но готов согласиться, – капитан остановился, повернулся к виновникам, картинно щелкнул пальцами. – Да, готов согласиться и признать право каждого из вас, бывших советских граждан, ненавидеть карательные органы большевиков. И допускаю – всю злость рано или поздно кто-то вновь захочет выместить на курсанте Пастухове. Который, повторяю, один из вас, так или иначе. Что вы можете сказать, Пастухов?
– Разве я должен что-то говорить? – вырвалось у Николая.
– Вы можете отказаться работать в школе. Тогда вас ждет концлагерь, пока я не придумаю, как с вами быть. И пока мое руководство не примет решения в отношении вас с учетом обстоятельств. Хотя, честно говоря, – пальцы снова щелкнули, – я не думаю, что вокруг вашей персоны, Пастухов, особенно с учетом обстоятельств, возникнут такие уж серьезные споры. Вам предложат стать надзирателем, и вы согласитесь.
– А если не соглашусь?
– Во-первых, здесь вас никто не спрашивает, – проговорил Дитрих. – И, во-вторых, мне не нужны проблемные курсанты. То, что я упомянул о вашем праве отказаться… Так, обычная формальность, либеральная шелуха, ведь либерал во мне умирает медленно. Но есть выход. Инструктор Мельник должен пообещать при всех, что с этой минуты ни он, ни кто-либо другой не станет посягать на вас. Мельник, вы готовы к заявлению?
– Извините, господин капитан. Либо вы эту красную суку отсюда уберете, либо придется отправить в лагерь половину школы. Это в лучшем случае. Я готов, мне не привыкать. Он, – инструктор кивнул на Николая, – все равно раньше меня сдохнет.
– Ага, – сказал скорее самому себе, чем кому-то конкретно Дитрих. – Как я понимаю, даже ради общего дела примирение невозможно?
– Не с ним. Вот Бубнов – он красный, командир танка, но мы с ним лучшие кореша. Потому что Бубнов не чекист, не комсячья морда. И с ним я куда хошь пойду. Правда, господин капитан! Не дразнили бы вы этим подонком наших гусей, а?!
Пока Мельник говорил, Дерябин физически ощутил исходящие от него волны ненависти.
– Ладно, – как-то очень легко согласился Отто. – Тогда другое предложение. Так сказать, третий путь, который часто ищут в подобных ситуациях и редко находят. Я пока не знаю, насколько курсант Пастухов ценен для школы и для меня лично. У него любопытная биография, да. Только это не главное в той работе, которую вы готовитесь выполнять. Мельник и Пастухов, вы будете решать все сами.
– Это как? – вырвалось у Николая.
– Я сейчас дам инструктору возможность закончить начатое, – просто объяснил Дитрих. – И вы получите возможность убить Мельника. Раз не уживетесь друг с другом, проблему лучше решить так. Habe ich Recht?[8]
Не сговариваясь, противники переглянулись.
Инструктор прочел на лице Николая недоумение, Дерябин на лице врага – неприкрытое злорадство. На плацу стола тишина.
– Если удача улыбнется Пастухову, значит, он не безнадежен. Я сочту его ценным кадром, а вы все должны будете с ним смириться и забыть о его прошлом. Если случится так, как того хочет Мельник… Значит, потеря невелика, я зря делал на него ставку, жалеть не о ком.
Похоже, поступить именно так Отто Дитрих придумал изначально. Дерябин даже не попытался понять ход его мыслей, и вообще – для чего нужен весь этот дешевый спектакль. Впрочем, нет, не дешевый, даже слишком дорогой: он мог стоить Николаю жизни.
Тем временем двое курсантов уже протягивали противникам финские ножи. Лишний раз убедив Дерябина: своим подопечным Дитрих решил преподнести зрелище, и оно не стало для них такой уж неожиданностью. Свою финку бандит взял уверенно, театральным жестом подкинул на ладони, дав ножу перевернуться в воздухе вокруг своей оси и ловко поймав его за рукоятку. Подобным умением Николай похвастаться не мог, потому просто оглядел присутствующих, задержал взгляд на ничего не выражавшем лице Дитриха, шагнул назад, принял боевую стойку и выставил руку с ножом перед собой.
Ряд курсантов уже перестал быть стройным. Не дожидаясь специальной команды, зрители рассредоточились, образовали широкий круг с неровными краями, капитан устроился среди курсантов, уже не выделяясь особо из толпы. Перед предстоящим зрелищем все оказались равны, словно патриции и плебеи в Древнем Риме, стянувшись посмотреть на очередной гладиаторский бой.
Читал Дерябин мало. Но книга о Спартаке была среди читанных в юности, даже не один раз. Тогда Николай нет-нет да и представлял себя на арене, конечно же, в роли отважного бесстрашного предводителя восставших рабов. Сейчас ему уже так не казалось.
Мельник напал первым, без предупреждения. Даже если кто-то собирался подать сигнал, его не было, или же тот просто не дождался отмашки.
Он прыгнул, подавшись вперед всем телом, далеко выбросив руку с финкой перед собой, и, не подтолкни Дерябина инстинкт шагнуть в сторону, вчерашний бандит насадил бы его на нож. Отступая, Николай сделал по инерции еще несколько шагов и потерял равновесие. Устоять на ногах не удалось, он упал, чудом не выронив при этом нож, и сразу же бросил тело в сторону – Мельник уже летел на врага, решив воспользоваться моментом в полной мере.
Дерябин откатился, в движении развернувшись ногами к нападавшему, и ловко, вспомнив, чему учили на занятиях, подцепил носком сапога голень противника. Следующим должен стать удар другой ногой пониже колена либо в идеале – по коленной чашечке, однако Николай попал в пустоту: Мельник вывернулся, попытался в прыжке достать лежащего, и тому снова пришлось перекатываться по плацу. Он слышал над собой крики, так и не поняв, за него ли болеют зрители, подбадривают ли инструктора, или просто орут. Адреналин плескался через край, вокруг уже ничего и никого не существовало.
Дерябин понял, что подняться Мельник ему не даст. Терять такое явное преимущество он не собирался. Потому оставалось сделать еще одну попытку сбить его с ног тем же приемом, только теперь подпустить максимально близко и стараться действовать наверняка. Когда Николаю это удалось, он невольно удивился сам себе – вот противник навис, собираясь, наконец, ударить ножом, и вот он уже падает на спину, нелепо взмахнув руками. Вскочили они одновременно, Мельник не собирался давать врагу ни секунды передышки, только и Николай уже обрел хладнокровие. Вновь подпустив инструктора к себе, решил больше не прыгать от него по кругу – ушел влево, нырнул под правую руку, плавным движением левой перехватил ее, рванул, не столько беря на прием, сколько пытаясь огорошить противника.
Удалось. Под воздействием полученного эффекта рычага инструктор невольно развернулся к Дерябину спиной. Он мог выйти из предполагаемого клинча, что и сделал – только для этого нужно было занести свою правую руку вверх, чтобы освободить ее из захвата. Не помня, где и когда наблюдал именно такой прием, Николай тут же переместил тело за спину Мельнику, левая рука змеей устремилась к шее противника – и вот уже локоть сильным движением принял ее в захват.
Природа наделила Мельника короткой шеей, которую не всякому удобно обхватить, тем более – в такой ситуации, когда противники не стоят на месте. Ему достаточно было двинуть плечом, ослабляя хватку, у Дерябина оставалась всего секунда, чтобы усилить захват, и Николай воспользовался ею в полной мере: помогла всецело охватившая злость за все, что происходило с ним в последнее время. Кто-то должен ответить, и этим человеком оказался инструктор Мельник.
Крепко сдавив руку в локте, Дерябин подался назад, повалил противника чуть на себя, согнув при этом ноги в коленях, и, в один миг очистив голову от мыслей, ударил финкой неуклюже, сверху вниз. Бил не в какое-то одно место – важно сделать противнику больно. Получилось – Мельник заорал, маша руками и пытаясь освободиться, ему почти удалось, видно, боль только придала силы. Но все же рана сделала свое дело: Дерябин ударил снова, теперь метя в грудь, а когда выдернул нож – уже совсем не сдерживался: позволив Мельнику рухнуть на колени, с силой резанул по горлу, сразу же отскочив в сторону.
Пачкаться в крови не хотелось.
Тело тут же охватила странная слабость. Рука продолжала сжимать нож. Дерябин устоял на ногах, но с этой минуты словно не он, а кто-то другой его глазами смотрел, как двое курсантов волокут окровавленного Мельника с плаца, как остальные галдят, обступив его, и сквозь непонятный звон в ушах до него донеслись слова Отто Дитриха:
