Николай Далекий - Ядовитое жало
— Товарищ капитан, — порывисто дыша, начал докладывать он. — Орест Чернецкий явился. Мы его задержали. На бричке с сестрой приехал, оружие привез, документы и одного фрица–мертвяка.
— Где он? — спросил побледневший начальник разведки.
— На посту у нас. Я его бричкой приехал. Кони хорошие, садитесь, мигом домчу.
— Поехали! — крикнул капитан своему помощнику и выбежал из хаты.
13. Отмщение
На улице у ворот стояла забрызганная жидкой грязью рессорная повозка, запряженная парой сытых, но, видимо, измученных долгим пробегом рыжих лошадей в отделанной медной насечкой кожаной сбруе.
Серовол сел рядом с правящим лошадьми Шерстюком, Юра устроился позади. Щелкнул кнут, и кони, с места тронув рысью, понесли повозку по мягкой дороге. Юра вспомнил о втором Когуте и наклонился к Сероволу.
— А как же с этим?..
Начальник разведки понял своего помощника с первого слова.
— Никуда не денется! — крикнул он и повернулся Шерстюку. — Как все было?
— Обыкновенно. Мы смотрим — кто‑то едет по дороге. Бричка, кони добрые. На бричке вроде Чернец с пулеметом на коленях. А позади девчонка в голубом платьице, у этой автомат в руках. Взяли на всякий случай на мушку, окликнули. Чернец узнал меня и аж заплакал от радости.
— Ты говорил о каком‑то немце–мертвяке?
— Они привезли убитого немца, привязанный был к бричке позади. А с полицаев убитых они только верхнюю одежду поснимали. Целый мешок барахла. И оружие, конечно, документы. Чернец говорит — четырех прикончил. По одежде и оружию, что привезли, — получается… А сестра у него — писаная красавица.
— Сколько ей лет?
— Молодая. Меньше его года на три–четыре. Сильно перепуганная. Молчит, только глазами стрижет.
— Он говорил, что это его сестра?
— Говорил, и так видно — похожая.
— Что он еще говорил?
— Сказал: «Все, что надо, я Третьему скажу». Ехали лесом, колеса то стучали по корневищам, то
булькали в колдобинах, наполненных черной торфяной водой. Наконец лес как бы поредел, и за тонкими стволами сосен показались поросшие, купами ивняка луга, тянувшиеся широкой полосой вдоль маленькой речки. Выше были поля, а за полями синели далекие леса. Шерстюк, не выезжая на луг, свернул с дороги вправо, и Юра увидел сидевших за кустами на опушке бойцов. Рядом с ними сидела девушка в голубом.
Первым торопливо вскочил на ноги Орест, шагнул навстречу повозке. Тотчас же поднялась и девушка. Орест, кажется, похудел за эти дни, лицо заросло недельной щетиной, было темным, почти черным, глаза блестели радостно, виновато, горделиво. Да, он гордился тем, что сделал, радовался встрече со своими и все же чувствовал, видимо, себя виноватым, знал, что ему достанется за самовольную отлучку. За его плечом стояла девушка с грустными глазами на усталом обветренном лице.
Серовол спрыгнул с брички и, бросив взгляд на лежавшие в сторонке мешки, оружие, а еще дальше ― обернутый в рядно труп, сурово, испытующе посмотрел на Ореста.
— Где был?
— Дома, товарищ капитан, — ответил Орест, и уголок его рта дрогнул в улыбке. — Побывал в родном селе Коровичах. Наведался…
— Тебе кто‑нибудь разрешал отлучаться?
— Нет, никто не разрешал. Я сам.
Орест Чернецкий покорно, но безбоязненно глядел на начальника разведки. Он не страшился наказания, а может быть, был уверен, что оно не будет суровым.
— Идем с нами, — сказал Серовол и окликнул помощника: — Юра!
Девушка поняла, что Ореста хотят увести куда‑то, рванулась к нему, уже готовая заплакать.
— Подожди, Галя, — успокоил ее хлопец. — Я вернусь.. Вернусь, тебе говорят…
Он кивнул головой, ласково, одобрительно улыбнулся: не пугайся, мол, все будет хорошо.
Отошли метров на сто, и Серовол начал допрос.
— Говорить правду, ничего не утаивать. Почему покинул отряд?
— Товарищ капитан, тут длинная история… — вздохнул Орест.
— Ты покороче, основное…
— Вы знаете, что моего отца и мать убили полицаи. Полицаи искали меня, спрашивали, где я прячусь, но ни отец, ни мать не сказали. А я в это время стоял в простенке сарая, там такое место за досками, что никому и в голову не придет. Я стоял там, и все видел в щель, и все слышал.
Полицаи вытащили моих родителей на крыльцо, начали бить их прикладами, пинать ногами. Мать кричала, плакала, умоляла Петра Федюка…
— Кто такой Федюк?
Орест наклонил голову, закусил губу. Несколько секунд он простоял так, с закушенной губой, судорожно дыша, и веки его полуприкрытых глаз вздрагивали. Видимо, ему тяжело было говорить. Но он пересилил себя, достал из кармана пачку документов, выбрал один и подал Сероволу.
— Вот он, Петр Федюк. Это человек из нашего села. Заместитель начальника кустовой полиции.
Юра заглянул в раскрытую книжечку, которую держал в руках капитан, и увидел прихваченную печатью со свастикой фотографию ― лицо самодовольного человека лет двадцати пяти, старающегося придать своей физиономии выражение многозначительности.
— Это Федюк, — повторил Орест и удовлетворенно вздохнул. — Тогда он был только старшим полицаем. Мама
ноги ему целовала, а он бил ее сапогами в лицо, требовал, чтобы она сказала, где прячусь я. Я все это видел, все перед моими глазами происходило. И то, как Федюк сперва в мать выстрелил, а потом в отца… Мои родители тоже знали, что я вижу их конец. И я тогда там, за досками, поклялся, что убью Федюка своими руками. Только я должен сделать это, иначе мне жить на свете не стоит. И стал я думать, как мне рассчитаться с Федюком. С этой мыслью и в отряд пришел. Не было дня, часа, чтобы я об этом не думал.
Орест Чернецкий взглянул на Серовола и Художника, по их настороженным глазам понял, что они сомневаются в чем‑то, понимающе усмехнулся.
— Признаюсь, воевал я в партизанах слабо и все только потому, что боялся: убьют меня раньше, чем я смогу Федюку за отца и маму отомстить. Это меня сильно сдерживало, правду вам говорю. В этом я виноват…
Чернецкий перевел дыхание, облизал запекшиеся губы, снова усмехнулся и продолжал в более быстром темпе, стараясь поскорей досказать свою историю.
— Придумал я план, достал у фельдшера Богданюка усыпительные таблетки — можете спросить у него, он подтвердит… Вот они, тут еще их много осталось.
Орест достал из внутреннего кармана пиджака помятую коробочку, раскрыл ее и показал таблетки.
— Тут как раз бой был в Будовлянах, а от Будовлян к моему селу всего шестьдесят километров, и я не то что дороги, а тропинки кругом как свои пять пальцев знаю. Кончился наш счастливый бой в Будовлянах, и я подался в свои Коровичи. Карабин свой спрятал. При мне был трофейный пистолет и три гранаты. Через два дня был на хуторе, где жила у тети сестра Галя. Расспросил ее обо всем, рассказал, что и как надо сделать, под каким соусом. Оказалось, Шельц, немец этот, что я привез, сильный ухажор, ни одну красивую женщину, девушку пропустить не может, но старается делать это тайком, потому что у него жена — тигр лютый. А Федюк ему в таком занятии — первый помощник. Через два дня Галя меня предупредила, где собираются гулять Шельц с Федюком. Я дал ей таблеток, чтобы она подмешала в самогон.
— Откуда твоя сестра знала, где будут гулять Федюк и Шельц? — прервал бойца Серовол.
— Знала… —помрачнел Орест. —Она была главной приманкой для немца, она должна была гулять там, напоить всех, а потом, как заснут, открыть двери и впустить меня в хату.
— Но ведь и ее могли напоить.
— Так и вышло. Заставили выпить… Чуть было все не сорвалось. Галя вышла к дверям, а руки поднять не может. Насилу открыла дверь, а сама так и свалилась в сенцах у порога. Я вскочил в хату — их четверо. Двое на скамьях лежат, двое на пол со стульев свалились. Значит, Федюк, Шельц и два их охранника–полицая. Я с них одежду, сапоги поснимал — зачем же добру пропадать — сложил в мешок, а их заколол.
— Заколол? — вырвалось у Юры.
Орест сердито покосился на помощника Серовола.
— Да, заколол как кабанов, — сказал он, ожесточаясь, — под левый сосок — ножом. А что мне было делать? Стрелять нельзя, нужно было тихо оформить, без шума. После этого вынес все на бричку — кони с бричкой во дворе стояли, — немца привязал позади. Галю положил впереди себя. За вожжи и — «вье!»
— Куда?
—N Вас искать, ― засмеялся Орест. ― Я ведь понимал, что вы где‑нибудь здесь, возле старого места будете.
— И по дороге тебя нигде не задержали?
— Два раза было что‑то похожее. Я дам очередь из пулемета, припугну, коней огрею кнутом — и проскакиваю. Не могут понять, что за черт едет… Потом Галя проснулась, я ей автомат дал, стало веселее. Так и ехали. Кони добрые, змеи, коляска крепкая.
Серовол уже слушал рассеянно, он просматривал привезенные Чернецким документы, и Юра понял, что капитан верит Оресту, но для большего успокоения совести будет уточнять некоторые детали.
