Александр Проханов - Война с Востока. Книга об афганском походе
Каждый раз, проезжая городок, пронзая его заостренной броней, проводя по нему стволом пулемета, Оковалков чувствовал, что проходит сквозь податливый, рыхлый слой живой материи, которая расступается, пропускает его сквозь себя и тут же смыкается сзади, заживляет след, проведенный железом. Иногда, если было время, они останавливались у дуканов, покупали или выменивали сигареты, напитки, воду. И пока стояли, вдыхая запах красного перца, ванили и тмина, другие солдаты с брони зорко наблюдали за сделкой, держали пальцы на спусках.
И теперь, выглядывая из люка, Оковалков всматривался в тарахтящую впереди моторикшу, в лазурные наклейки, в золотокрылых птиц и алых зверей и думал, что вовек не узнать ему, куда торопятся белобородый пышнотелый старик и маленький, прижавшийся в его плечу мальчуган.
– Сворачивай в ХАД! – скомандовал он водителю.
Попутный визит в службу афганской безопасности ХАД был частью задуманной инсценировки. Офицеры ХАД, и это знали в батальоне, были связаны с моджахедами, сплетены узами родства и соседства, страха и выгоды, земельными и денежными интересами. Спецназ, пользуясь информацией ХАД, часто убеждался, что эта информация заведомо неверна и устарела. Посвящая ХАД в свои боевые планы, открывая замыслы своих операций, обнаруживали, что эти планы и замыслы попадали в руки полевых командиров. Караваны меняли маршруты, засадные группы сами попадали в засады и теряли людей. Из ХАД к полевым командирам постоянно уходила «утечка». На эти утечки, на тайное вероломство афганской разведки рассчитывал Оковалков, сворачивая в резиденцию ХАД.
«Бэтээры» встали у высокой глинобитной ограды. Майор прошел в узкую калитку, где навстречу ему вытянулись, отдали честь два афганских сорбоса.
Горстка худых, пропыленных, в блеклых одеждах афганцев сидела в тени, под стеной, выставив колючие коленки, затравленно глядя на охранников. Арестанты терпеливо ожидали свой участи – допросов, дознаний, быть может, побоев, на которые был горазд начальник местной ХАД Азис Сайд.
Он сам шел навстречу Оковалкову, улыбался белоснежно из-под черно-синих пышных усов. Выпуклые, красивые под смуглыми веками глаза сияли дружелюбно и нежно.
– Салям алейкум! – Они обменялись приветствиями, сжимая руки, соприкасаясь троекратно щеками.
Майор ощутил на щеке щекочущее прикосновение усов.
– Сайд, дорогой, только на минуту заехал! Только на два слова! – Оковалков поднимался вслед за Азисом Саидом в прохладную комнату, где на знакомом низеньком столике стояла пепельница из зеленой яшмы и вращался хромированный вентилятор. – Только два слова!
Бесшумный, с плавными движениями прислужник поставил перед ним два маленьких хромированных чайника, пиалки, стеклянную сахарницу.
– Сайд, я хотел спросить: есть ли у тебя свежая информация о докторе Надире? Говорят, он вернулся в «зеленую зону». Его люди готовят проход каравана в районе Мардука и Эсхоля.
Оба селения – в самой сердцевине «зеленки», в стороне от кишлаков Усвали и Шинколь. Оковалков, упомянув их, надеялся отвлечь чужую разведку от истинной цели похода.
– Доктор Надир в Пакистане, лечит рану, – ответил Азис Сайд. Его влажные ласковые глаза полузакрылись бархатными смуглыми веками. – Его племянник Фарид вернулся в «зеленку», живет в Эсхоле. Тихо живет, не стреляет.
Оковалков был уверен: разведка душманов узнает о выходе бронегруппы, о его визите в ХАД и о том, что его интересуют кишлаки Мардук и Эсхоль. Азис Сайд с отрядами ХАД ходил на операцию в «зеленку», воевал с моджахедами, нес потери, но при этом находился с полевым командиром в сложных, рассчитанных на будущее отношениях, на то неизбежное время, когда советские войска уйдут из страны и Азис Сайд останется один на один со своими противниками.
Тогда пригодятся ему тайные связи с доктором Надиром. Тогда он напомнит командиру о тайных услугах, надеясь избежать расплаты. Уже сегодня, и это знал Оковалков, Азис Сайд сколотил военный отряд из двух сотен стрелков, запасся деньгами, оружием, подчинил себе несколько кишлаков с плодородной землей и водой. И как только уйдут войска, он оставит свою службу в ХАД, забудет о Советском Союзе, превратится в князька-феодала. Станет собирать дань с кишлаков, возьмет под контроль часть пути, по которому из Пакистана движутся товары и деньги, начнет соперничать с такими же, как и он, феодалами. Все это знал Оковалков, отхлебывая чай из пиалки, беседуя с начальником ХАД.
– Дорогой Сайд, если ты выставишь своих людей на тропах в районе Эсхоля, мне будет спокойней. Буду знать, что ты рядом.
– Вышлю своих людей! Усилю посты у Эсхоля! – охотно обещал Азис Сайд, глядя на майора внимательными ласковыми глазами.
Намеками, с оговорками, с доверительным умолчанием Оковалков посвятил Азиса Сайда в мнимый план операции с мнимым местом засады. Если операция завершится удачей, трофейное оружие, продовольствие попадут, как обычно, в ХАД к Азису Сайду, и тот вправе распорядиться им по своему усмотрению.
– Мы обязательно будем в районе Эсхоля, – пообещал Азис Сайд, – будем тебе помогать.
Оковалков благодарно улыбнулся, поднес пиалу к губам, уловив на лице хозяина легкую тень вероломства. Лукавство и хитрость витали за этим столом. Лукавство и хитрость сопутствовали этой войне. Он и сам, Оковалков, был лукав, хитер, вероломен, воюя среди сожженных садов, разрушенных очагов и колодцев.
Год назад во время засады в плен к спецназу попал кровожадный Феруз, наводивший ужас на всю окрестность. Феруз лично казнил пленных афганских солдат, убивал незадачливых, попавших ему в руки партийцев. Феруз называл свои казни «танцами кафиров». В замкнутый, окруженный дувалом двор приводился пленный. Зрители рассаживались на плоских кровлях. Пленного обливали бензином, включали кассетник с музыкой, бросали зажженную спичку, и кричащий, превращенный в факел человек метался по замкнутому двору, пытался сбить пламя и умирал под гремящую восточную музыку. Палач Феруз после допроса в батальоне был передан в ХАД для суда, но тайным образом ускользнул, снова оказался в отряде доктора Надира. Прислал в батальон насмешливую косноязычную записку с глумливым оскорблением Оковалкову.
Майор, уловив легчайшую тень вероломства на лице начальника ХАД, вспомнил об этой записке. Сделал последний глоток из пиалки.
– Когда придешь из «зеленки», буду звать тебя в гости! – сказал, прощаясь, начальник ХАД. – Будем хорошо сидеть, кушать афганский плов, о войне говорить не будем!
Они вышли из помещения. Обнялись, касаясь друг друга щеками. Оковалков, чувствуя щекочущее прикосновение усов, видел, как смотрят на них сидящие на земле арестанты. Пыльный солнечный двор, глиняная стена, и в тонкой полоске тени изможденные люди с приподнятыми худыми коленками.
Они шли четырьмя «бэтээрами», отрываясь от городка, по пустому, залитому ровным солнцем пространству, минуя редкие размалеванные грузовики, велосипедистов в долгополых хламидах, маленькие бегущие по обочинам отары коз и овец. Оковалков чувствовал давление горячего ветра, приближение розоватых предгорий. Видел сквозь люк стиснутых под броней солдат, складки «мапуту», чью-то щиколотку с грязной кроссовкой, лысый ствол «агаэса», банку с собачьей кровью в руках у Щукина. Не было кишлаков по обочинам, не было движения по трассе, исчезли на склонах белые черточки пастушьих троп. Не было вокруг соглядатаев.
Слева придвинулись горы, морщили мягкие овальные складки. Открывались ложбины с меловыми руслами пересохших ручьев, ржавые камнепады, голые, опаленные синим жаром распадки. Справа возник солончак, бело-золотистые гривы высохших тростников, блестящая пудра соли, ослепительная запекшаяся вдоль обочины короста. Здесь предстояло «отцепить» группу, увести ее в горы. Здесь разыграется задуманный Разумовским спектакль.
– Стой! – крикнул в люк Оковалков. – Глуши!
Спрыгнул, пропуская над головой несущуюся вперед по инерции горячую копоть и пыль.
Два «бэтээра» ушли в разные стороны, закупоривая трассу, защищая участок от случайных проезжих машин.
– Начали! – сказал майор, оглядываясь на Разумовского, на его золотистые усики, округлившиеся кошачьи глаза, чувствуя в нем веселую прыть и дерзость. – Валяй свой театр!
Группа выскочила из бортовых люков, гибкой цепочкой сбегала с обочины. Продавливала корочку соли, вламывалась в белую стену тростников, пропадала в седой золотистой гриве. Легкое шевеление стеблей трепетало по солончаку в том месте, где двигалась группа.
Сержант Щукин, прижимая к груди банку с кровью, бежал перед Оковалковым. Кровь колыхалась, лизала стекло. Собачья душа плескалась в банке, билась о стеклянные стенки.
– Здесь! – Разумовский остановился в зарослях. – Крещеных, лупи первый ты!
Прапорщик косолапо, ловко пробежал вперед, неся на могучем плече трубу гранатомета. Припал на колено, выставив стертую подошву кроссовки. Крутанулся пару раз, выбирая точку на далеком, сквозь метелки тростника склоне. Грохнул выстрел. Красный уголь гранаты, протягивая дымную трассу, умчался на склон, превращаясь в слепое око взрыва, словно на горе открылся и захлопнулся огненный глаз, растворилось и опало каменное веко.
