#Ихтамнет - Илья Мазаев
– Если у вас после этого не появляются яхты и бляди, – парировал он с усмешкой.
– Ой ли!
– Ну, ладно – только бляди. – Он вдруг посмотрел на нее пронзительно и серьезно. – А кто знает, что за чем стоит? Как принимаются решения? Кто мне это объяснит, ты? Или твой петух Валера? Ты сейчас меня послушаешь, покиваешь, поиграешь в дуру, а потом напишешь лютую дичь про кровавых наймитов режима. Вот только возражать не надо! Ты отвечаешь за благую мотивацию тех, кто вас танцует, какие цели у него? Вот только не надо про правду для пипла. В чем разница? Они ловят меня на деньги и имперский дух, а ты – на свой пельмень. Имперский дух дороже, а деньги все мои. А пизда в дуплете с деньгами – фу, Ира, мне это будет грустно вспоминать. Записывай, записывай!
Она резко переключилась:
– Ты убивал?
– Как неожиданно. – Он тихо рассмеялся. – Обычно в этом месте Дудь спрашивает: «Ты дрочишь?»
– И?
– Какой скупой набор: дрочишь, убивал – нет, целовался с мужчиной. Тьфу.
– Убивал?
– Убивал. Нет – не чувствовал, нет – не жалею, нет – во сне не приходят. А теперь откровенность за откровенность.
– Идет, – осторожно согласилась она.
– Ты симпатичная…
– И на том спасибо.
Он прервал ее движением, будто зиганул. И вдруг оглушил неожиданным вопросом:
– Аборт делала?
Она было спрятала глаза, но затем с вызовом процедила:
– Ну. Даже если так.
– Тоже убийство, есть разница?
– Я так не думаю.
– Тебе так удобно. Ты выскребла пилотку от детеныша, облегчая себе жизнь, избегая ответственности. Жалеешь себя и пинаешь каждого, кто скажет обратное. Потому что однажды ты поверишь, что они правы. И станешь противна сама себе – отличный повод увидеть кровавых мальчиков…
– Закрой рот! – Она швырнула в него стакан, граненое стекло ударило в лоб, в районе виска. Мужчина откинул голову, между пальцев потекла струйка крови, но как ни в чем не бывало он продолжил:
– Хотела интервью – ешь. Конечно, удобнее видеть ужратого дуболома, только у меня, голуба, мнение есть про все – давно живу. Убивал? Конечно. Только я для этого преодолевал по лысому горному склону два километра, загибая фланг. Под огнем, блядь. С азартом. Чтобы абортировать утырка с той стороны. – Дорожка крови дошла до подбородка, капля массивно набухла и наконец упала на футболку. Заструилось. – Деревень не жег, котят не обижал.
Женщина смотрела на расплывающуюся кляксу.
– Кровь, – сказала она.
– Ага. Ты думала, оттуда вода пойдет? – Он не спеша снял со стены вафельное полотенце, сложил вчетверо одной рукой и приложил к ране.
– Я не думала, – ответила она рассеяно, пальцы произвольно тискают смартфон. Мужчина заметил – диктофон работает. Она проследила за его взглядом и спрятала руки под стол.
– А ты говоришь – «дрочите», – усмехнулся он. Нащупав стакан на подушке, очистил его о наволочку. Налил. – Будешь?
Она отрицательно замотала головой.
– Нет. Может, перевязать?
– Нет. Пусть будет. Как Щорс.
– Кто?
– О боже! – Он закатил глаза. И вдруг возбужденно предложил: – Что меня на самом деле на войне поразило! Я когда увидел, чуть не заплакал. Обещай, что расскажешь про это. Это должны знать все.
– Ну… – Она подалась вперед.
– Ирок, ты не нукай. Это реально бомба, это всегда будет жить со мной. Это лучше кровавых мальчиков.
Она бесстрастно проглотила пошлость, телефон оказался между ними – среди одноразовых тарелок с закуской и почти убитым вискарем. Мужчина наклонился, в руке его оказалась пустая пластиковая бутылка. Он отнял полотенце от головы, чтобы взять бутылку двумя руками, из обнажившейся раны – глубокого рассечения – густо потекло. Но он не обратил внимания ни на кровь, ни на полуобморочное состояние собеседницы. Даже бледные глаза Валеры, что заглядывал в купе через щель, не вызвали реакции. Мужчина ослабил крышку бутылки, а затем начал ее беспощадно сжимать, выпуская воздух. Заляпанные кровью руки оставляют размазанные отпечатки. В стенах СВ звучит резкий и противный треск ломающейся пластмассы. Мгновение – и двухлитровая емкость превратилась в крохотный, блестящий гранями комок. Мужчина затянул пробку, чтобы не пустить воздух обратно.
– Смотри! Разве не чудо! Наперекор законам пространства-времени. Эйнштейн бы оценил. Это же волшебство, Ирок…
Она молчала, закусив губу. Он положил рукоделие рядом с медалью, свободная рука взяла стакан, в мрачной задумчивости мужчина поднес его к губам, они прошептали темному окну беззвучное послание. Ладонь накрыла медаль.
– Свободны все, – расслышала она. Мужчина потерял к ней интерес, но прежде осушил стакан, пожирая глазами ночь.
Glock и Кречет
Это был долговязый мужчина, спрятавшийся в пространстве черного драпового пальто, он топил руки в глубоких карманах. Черная вязаная шапочка натянута до бровей, лицо сухое, не по сезону смуглое, подбородок в окантовке запущенной щетины. Он протиснулся между бывалым грузовичком и гаражом. Через узкую щель в воротах гремела рэперская муть. Певцы тараторили про адскую жизнь в каменных джунглях. Кречет сплюнул:
– Есть хотел, хлеб украл.
Правая рука потянула ворота, расширяя дверной проем. Левая – за спиной. Осторожно заглянул. Оппонент, сидя на табурете, что-то полощет в ведре. Между стоек подъемника красуется свежий внедорожник Prado. Сердце подпрыгнуло, Кречет прислонился к стене, пытаясь успокоиться. Глубокий вдох, затяжной выдох. Повторил – ярость не отпускала. Хватит. Он мгновенно оценил обстановку – никого. Пора. Затем чисто проник в гараж, сразу смещаясь влево, под стену. Человек выпрямился, но Кречет в два шага оказался рядом, правая рука фиксирует горло, а левая упирает в почку острие ножа. Оппонент не удивился:
– Кто? – Но сочится страхом. – Кто ты, нах?
– Гутен морген, комараден, – сказал Кречет, указывая на машину. – На мои купил, гнида?
Мужчина вдруг завился ужом, будто только понял, что с ним произошло.
– Я… отдам… все… забирай, – прохрипело через раздавленную гортань. – Кто? Кому? Сколько?
– Так я не один? – изумился Кречет. Мужчина завыл. Кречет сухо пояснил: – Ты у семьи последнее забрал.
– Кто?! Деньги? Я отдам! – взвыл мужчина. Кречет надавил, нож легко погрузился, руке стало сыро и липко. Нога выбила табурет, отчего мужчина повис на захвате, как в петле. Кречет опустился вместе с ним, не ослабляя хватки, – нож строчил через спецовку. Затем Кречет отжал его голову к правому плечу, оголяя шею и уколол над ключицей.
– Я за них в песках друзей терял. – Кречет отпустил его. Обтер нож. Встал. – Отдавать не надо. Прощаю.
Он снял с вешалки грязное полотенце и, завернув в него оружие, спрятал во внутренний карман. Уже перед воротами он обернулся.
– В аду встретимся. Все расскажешь.
* * *Слева-справа: гаражные ворота, сугробы, потеки масла, воронки из мочи. Мороз вливается в расстегнутое пальто и вымывает из-под полы дух сырого мяса, на который, кажется, реагируют даже обморочные воробьи. Мерзлая колея заставляет семенить, чтобы не упасть. Посмеялся бы, но… Кречет оступился и воткнулся плечом с ледяной надолб. Чертыхнулся, прежде чем перевернуться. Зафиксировался, широко растопырив руки-ноги. Неожиданно за спиной спросили:
– Вам плохо?
Кречет встал и, спрятав лицо, начал отряхиваться.
– Прекрасно. – Он украдкой оценил прохожего: парень лет тридцати, в яркой лыжной куртке. Кречет нехотя отпустил нож. Притворился любезным. – Благодарю. Нормально, братец.
– Точно? Кровь у тебя.
Он показал на манжет рубашки. Кречет пробормотал:
– Монтировкой ободрал, – угадывая реакцию собеседника. «Лыжник» участливо предложил:
– Может, перевязать? Кажется, серьезно…
Кречет ответил нарочито грубо:
– А может – не надо?
Парень пожал плечами.
– Как знаешь. – И пошел своей дорогой. Кречет проводил его глазами, взгляд впился в яркий капюшон. Воочию жизнь, и без того покатая, с каждым шагом «лыжника» срывалась в крутое пике.
– Да, в тюрьме еще я не сидел. – Рука коснулась свертка. Он сделал неуверенный шаг, но… испытал облегчение, когда открылись соседние ворота. Вышел мужичок и потянулся, купаясь в бьющих из гаража клубах дыма. Решение далось легко: Кречет сиганул в подвернувшийся между гаражами проход.
Оказавшись на улице, он перешел на шаг. Солнце слепило. Кречет сложил ладонь козырьком. Вдох, выдох – спокойнее, спокойнее.
