Владимир Дубровский - На фарватерах Севастополя
Он чувствовал, что это опытный разведчик, упускать его нельзя, и решил идти на таран. Карасев зашел фашистскому «юнкерсу» в хвост. Тот дал полный газ.
— Врешь, не уйдешь! — крикнул, не слыша самого себя. Карасев и, выжав всю скорость из своего «яка», ударил бешено вращающимся пропеллером по хвосту «юнкерса».
Замечательный «як», десятки раз пробитый и израненный, задрожал, Карасев успел увидеть, как опрокинулся куцый «юнкерс», как, блеснув на солнце, раскрылись три парашюта. За спиной Карасева был Севастополь. Он хотел дотянуть до своего аэродрома. Но самолет било и трясло, как в лихорадке, сваливало в крутой штопор. Блеснула зеленая вода, освещенная солнцем, стеной приближаясь к самолету. Потом Карасев почувствовал толчок, словно самолет развалился, и его с силой выбросило из кабины. Карасев резко дернул кольцо, но парашют почему–то не раскрылся. Засвистел ветер в ушах, тело закружило в воздушном потоке. Карасев падал с высоты шесть тысяч метров. У него хватило самообладания рвануть запасное кольцо — на этот раз парашют раскрылся. Карасева сильно встряхнуло, и он закачался над куполом. Под ним была бесконечная равнина моря, а рядом на востоке лежала крымская родная земля и аэродром Кача (сейчас захваченный немцами), куда впервые пришел служить светлоглазый, улыбчивый юноша Семен Карасев.
Но вот жесткий удар о твердую зеленую воду, и внезапно наступила тишина. Карасев попытался освободиться от лямок и отстегнуть парашют, но пальцы не слушались. Парашют, надуваясь ветром, как парус, тащил Карасева в открытое море. Его напарник, летчик Иванов, снизившись, кружил над ним, не имея возможности помочь.
Долго бы еще пришлось Карасеву плыть, захлебываясь в холодной воде, если бы из Севастополя не наблюдали за этим боем.
Лейтенант Владимир Москалюк только недавно вернулся из дозора, ошвартовал свой катер у пирса и спустился к себе в каюту. В это время все находившиеся на верхней палубе заметили необычный бой в утреннем небе, гибель самолетов и падающие в море парашюты. И через несколько минут лейтенант Москалюк уже шел на своем катере–охотнике туда, где кружил низко над водой самолет Иванова.
Катер–охотник подошел к плававшему в воде летчику, матросы ловко подняли его, бросив концы, и через несколько минут Карасев, завернутый в одеяло, лежал в носовом кубрике. Весело гудели на полных оборотах моторы, катер–охотник возвращался в базу.
Вернувшись, Москалюк доложил, что летчик Карасев в добром здоровье находится в нашей санчасти.
— Где же немецкие летчики, выбросившиеся на парашютах? — спросил начальник штаба Морозов. Москалюк отрапортовал:
— Не обнаружил… видимо, утонули…
Вскоре санитарная машина прибыла из штаба ВВС за старшим лейтенантом Карасевым. Он стоял в полосатой морской тельняшке, бушлате и флотских брюках на крыльце нашего штаба, курил и улыбался. После растираний в санчасти он уже успел познакомиться с начальником штаба и контр–адмиралом. Пообедал в салоне и теперь жмурился на полуденном солнце.
— Карась–то ведь рыба, а вы думали, что я утонул, — шутил он с приехавшим врачом, который немедленно стал прощупывать его пульс. — Пульс что надо… а вот машину свою потерял, это жалко. Будет мне от хозяина, — добавил Карасев.
Севастопольские летчики очень уважали и любили своего «хозяина» — прекрасного летчика, храброго и умелого руководителя, не раз участвовавшего в штурмовках переднего края обороны немцев, командующего ВВС флота генерала Острякова. Он действительно был хозяином воздуха, когда, отрываясь от земли, взлетал ввысь его острокрылый самолет.
На другой день в сатирическом отделе «Рында» в газете «Красный черноморец» было напечатано объявление: «Черноморский летчик старший лейтенант Карасев дает уроки подводного плавания специально для господ фашистских летчиков со скидкой с высоты 6500 метров».
Этот таран летчика Карасева сделал большое дело. Он словно подтвердил решимость севастопольских летчиков не упускать врага ни при каких обстоятельствах. И еще надо сказать: после знаменитого русского летчика Нестерова, впервые применившего воздушный таран, только наши советские авиаторы блестяще применяли этот прием. Ни один зарубежный летчик по сей день не решился на воздушный таран.
Кризис под Севастополем миновал 9 ноября. Немцы, понеся большие потери, остановились.
Этот первый натиск фашистов, может быть, самый опасный для Севастополя, был отбит только своими силами, благодаря исключительной стойкости и мужеству моряков Севастопольского гарнизона — морской пехоты, как их называли теперь, благодаря мощному огню береговых батарей и корабельной артиллерии, самоотверженной борьбе флотской авиации.
Но, получив чувствительный отпор, немцы не успокоились. Не овладев Севастополем с ходу, они перешли к подготовке планомерного наступления. Началось, оно утром 11 ноября. Главный удар фашисты теперь наносили вдоль ялтинского шоссе. И снова железная стойкость и массовый героизм севастопольцев сорвали и это наступление. Оборона у нас теперь была устойчивой, прибыли воинские соединения с Большой земли, пробились в Севастополь части Приморской армии, где ее доукомплектовали. Корабли «Красный Крым», «Червона Украина» и береговые батареи снова били врага. Сильно досаждали фашистам корабельная артиллерия и батареи береговой обороны. Успешный огонь вели крейсеры «Красный Крым» и особенно «Червона Украина». В течение трех дней с 10 по 12 ноября было уничтожено много техники и живой силы противника. Поэтому фашистское командование бросило против кораблей свою бомбардировочную и торпедоносную авиацию. Самолеты специально охотились за крупными кораблями. Показательна в этом отношении история с линкором «Парижская коммуна». Первый раз его пытались разбомбить в Севастополе в конце октября. Командование флотом предугадало это, линкор ушел на Кавказ, а на следующий день фашистские самолеты бомбили покинутое место стоянки, бомбили средства маскировки, оставленные на воде.
Второй раз, когда линкор стоял в Новороссийске, его обнаружила воздушная разведка. Линкор ночью ушел в море, а днем был нанесен массированный удар по причалам и месту стоянки линкора.
Глава шестнадцатая
Вражеское наступление на Севастополь было остановлено. Двадцать первого ноября противник был вынужден прекратить атаки Севастополя и перейти к обороне.
В эти дни мне снова пришлось отправиться на КП СОР, что находился в Южной бухте. Мы медленно ехали по улицам, и я всматривался, угадывал, что же нового произошло в городе за эти тревожные дни первого наступления немцев.
Севастополь сильно изменился. Полуразрушенные потемневшие здания, у стеклянных витрин магазинов мешки с песком, на улицах патрули. На Приморском бульваре, традиционном месте отдыха севастопольцев, там, где по вечерам играл оркестр и веселыми огнями светились рестораны, сейчас жители отрывали щели и убежища.
Часть учреждений эвакуировалась, но в основном севастопольцы уезжать из родного города не хотели. Цехи Морского завода, гордости севастопольцев, перебрались в штольни на берегу Северной бухты, там был создан спецкомбинат. Он обслуживал фронт, производя мины, гранаты и минометы. В Инкерманских же штольнях, где был завод шампанских вин, создали второй подземный комбинат — шили и ремонтировали армейское и флотское обмундирование, обувь и белье.
Налеты фашистской авиации продолжались. Иногда Севастополю приходилось отражать до десяти нападений «юнкерсов» в сутки, но главными объектами налетов по–прежнему оставались корабли, причалы, доки, Морской завод и железнодорожный узел.
…Приближалась ранняя в том году зима. Над Севастополем непрерывно висели вражеские самолеты. Все укрывались теперь под землей в тоннелях, выдолбленных в скалах, в подвалах зданий в подземных пещерах. С каждым днем резкие завывания сирен и густой рев гудков раздавались все чаще, тревоги становились продолжительней. После ухода из Севастополя больших кораблей все чаще немецкая авиация стала наведываться в нашу бухту.
Резко и тревожно воют сирены. Стая пикирующих «Ю-87» быстро приближается к нашей бухте. Корабли — тральщики и катера–охотники — едва успевают открыть огонь, как с раздирающим визгом, включив сирены, самолеты начинают пикировать, сбрасывая бомбы.
Уходим мы по–прежнему в свое по существу «психологическое» убежище. Оно ненадежно и неустойчиво.
Со звоном и хрустом вылетают стекла в здании нашего штаба, где на КП остались дежурный офицер и телефонист.
И тем не менее к частым налетам и тревогам стали привыкать, и, если воздушная тревога была объявлена в городе, мы продолжали работать до тех пор, пока соседняя зенитная батарея и корабли, стоящие на рейде, звонко лязгая затворами орудий, не начинали пятнать светлое небо черными разрывами снарядов.
