Эркман-Шатриан - Рекрут Великой армии
— Я… я… Я утверждаю, что вера, религия, права королей и все прочее — одни предрассудки. Я утверждаю, что Республика — самый справедливый образ правления и нет ничего лучше «Культа Разума».
Он говорил в таком духе и дальше. Все были возмущены. Давно не слышали ничего подобного. Когда оратор закончил, я поглядел на дядюшку Гульдена. Он тихо смеялся, повторяя: «Слушай! Слушай!»
Затем стал говорить проповедник. Он попросил Бога просветить этого нечестивца и затем произнес такую блестящую проповедь, что весь народ пришел в восторг. Проповеднику снова отвечал тот высокий худой человек. Он заявил, что «очень хорошо сделали, гильотинировав Людовика XVI, Марию-Антуанетту и всю эту семейку».
Негодование слушателей во время его речи все возрастало. Женщины хотели растерзать его. Старый Кекли, в красном стихаре, кинулся к нему, и человек скрылся в ризницу и там, воздевая руки к небу, закричал, что он отрекается от сатаны и его деяний. Проповедник помолился за душу грешника. Это было настоящее торжество религии.
Часов около одиннадцати народ стал расходиться. В церкви было объявлено, что процессия состоится на следующий день, в воскресенье.
Когда мы вернулись домой, дядюшка Гульден сказал мне:
— Да, эти проповедники говорят недурно, особенно для молодых людей, ничего на свете не видавших. Но если бы здесь был старик Колэн, он бы изрядно прижучил этого проповедника.
Глава IV. Pазрешение получено
Когда я однажды вернулся из города, где чинил часы, дядюшка Гульден протянул мне большой конверт с красной маркой и сказал:
— Бригадир Вернер поручил передать этот пакет тебе.
Мое сердце замерло, я открыл конверт и сперва ничего не мог разобрать от волнения. Вдруг я воскликнул:
— Дядюшка Гульден, это разрешение! Это разрешение! Надо сейчас же послать кого-нибудь известить о нем Катрин и тетю Гредель.
— Иди-ка ты сам — дело будет лучше!
— А как же с работой, дядюшка Гредель?
— Ради такой оказии можно забыть о работе. Иди, иди! Ты ведь все равно ничего не можешь видеть от радости…
Не разговаривая больше, я полетел в деревню Четырех Ветров. Я распахнул дверь домика тети и закричал:
— Разрешение получено!
Тетя мела кухню, Катрин спускалась по деревянной лестнице из своей комнаты. Услышав меня, они замерли. Я, поднимая руки, кричал: «Разрешение! Разрешение!»
Вдруг тетя Гредель тоже подняла руки и воскликнула:
— Да здравствует король!
Я бросился к побледневшей Катрин и стал целовать ее. Я почти на руках принес ее вниз с лестницы. Тетя носилась вокруг нас, не переставая вопить:
— Да здравствует король! Да здравствует министр!
Я никогда не видел ничего подобного. Наши соседи, напуганные, криками, стали приходить и спрашивать, что случилось. Комната наполнилась народом. Катрин плакала от волнения, а тетя повторяла:
— Этот министр — лучший из людей. Если бы он был здесь, я бы расцеловала его и пригласила на свадьбу. Он бы сидел на самом почетном месте, рядом с дядюшкой Гульденом.
Я провел радостный день в доме тети и, вернувшись домой поздно, почти всю ночь не мог заснуть.
Свадьба была назначена на 8 июля. Добряк Гульден позволял мне почти каждый день бегать к Катрин, и я проводил там целые дни. Я не замечал ничего на свете и думал только о Катрин.
Утром шестого июля я вдруг услышал звук труб и барабанов. Я вздрогнул, волосы стали дыбом — я узнал музыку шестого полка, где служил когда-то. Оказывается, полк уже давно ждали в городе, и один я не знал об этом. Разумеется, я стремглав слетел с нашей лестницы и помчался на встречу с однополчанами.
Я снова увидел командира Жемо, своих старых товарищей в длинных старых шинелях и простреленных пулями киверах. Я стоял, охваченный волнением, и глядел наряды солдат, проходившие мимо. Вдруг я увидел Зебеде. Он так исхудал, что его длинный крючковатый нос стал походить на клюв птицы. На нем была старая шинель, но зато на ней блестели нашивки сержанта.
— Зебеде! — крикнул я так громко, что заглушил грохот барабанов.
Зебеде обернулся, я бросился ему на шею. Мы обменялись несколькими фразами и пошли вслед за батальоном. Я тотчас же рассказал Зебеде, что я женюсь, и пригласил его быть моим шафером.
Старый Фюрст со слезами на глазах глядел на полк из окна и, вероятно, думал, что и его сын вернулся бы теперь домой, будь он еще жив. На площади стоял Клинпфель и пять-шесть других стариков. Все они получили уже известие о смерти их детей, но они все-таки вглядывались в ряды солдат, думая, что, быть может, произошла ошибка и сыновья их остались в живых.
Уже во время переклички к полку подошел старый могильщик, отец Зебеде. Зебеде, разговаривавший со мной, обернулся и побледнел. Отец и сын обнялись и поцеловались. Полк уже должен был идти в казарму, но капитан Видель позволил Зебеде пойти к отцу. Я пригласил обоих обедать к нам и распрощался.
Мы готовили в тот день торжественный обед и ждали Катрин и тетю Гредель. Дядюшка Гульден надел свою праздничную одежду, парик и башмаки с большими пряжками, а я — свой голубой костюм.
Часов около двенадцати пришла тетя Гредель с Катрин, а немного позже — Зебеде с отцом. Увидев моего товарища, дядюшка Гульден сказал ему:
— Я рад тебя видеть. Ты был хорошим товарищем Жозефу в самые опасные минуты.
Затем он пожал руку старому могильщику со словами:
— Вы можете гордиться таким сыном!
Катрин поцеловала Зебеде и тоже приветствовала его:
— Когда Жозеф обессилел у Ханау, вы хотели нести его на руках… Вы для меня, как родной брат.
Зебеде был очень взволнован всеми этими приветствиями.
Тетушка Гредель привела в порядок наш стол и блюда, принесенные из гостиницы, и мы уселись кругом.
Обед прошел весело. Разумеется, распили не одну бутылку вина. Все смеялись и шутили.
— Если бы нам дали хоть четверть такого обеда у Ханау, мы бы не свалились без сил на дороге, — сказал Зебеде, подмигивая в мою сторону.
Потом Зебеде рассказывал нам о своих походах, и особенно об ужасном отступлении от Рейна к Парижу. Когда он говорил, перед нашими глазами проходили все эти горящие деревни, полуобнаженные женщины, старики и дети, спешащие спрятаться от врага, отряды налетающих, как вихрь, казаков, все эти ужасные схватки.
Мы слушали Зебеде, затаив дыхание, позабыв о стаканах с вином. Дядюшка Гульден замечал:
— Да, вот она военная слава! Мы не только потеряли свободу и все завоеванные права, но наши дома ограблены, сожжены, разрушены, а теперь нами правят какие-то банды разбойников.
Так за беседой мы просидели до глубокой ночи.
Глава V. Тревожные слухи
Через два дня состоялась наша свадьба. Дядюшка Гульден был моим посаженным отцом, Зебеде — шафером. Я пригласил на свадьбу еще нескольких товарищей по полку.
После свадьбы мы с Катрин поселились у дядюшки Гульдена, в двух комнатках наверху. Старик сделал меня компаньоном своего дела.
Много лет прошло с тех пор, дядюшка Гульден и тетя Гредель давно умерли, Катрин стала совсем седой, а я как сейчас вижу эти наши две комнатки с цветами на окнах и слышу, как Катрин тихо напевает, как мы здороваемся с дядюшкой Гульденом утром, как он ласково отвечает нам… Никогда нельзя забыть того счастливого времени!
Наша жизнь текла мирно. Тетя Гредель часто приходила к нам и любила поговорить и поспорить с дядюшкой Гульденом о разных новостях и газетных известиях.
Газеты вошли в привычку. И дядюшка Гульден, например, не пропускал ни одного дня, чтобы не пойти к трактирщику Колэну и не почитать свежего номера газеты.
Дядюшка Гульден рассказывал нам по вечерам все новости, и поэтому мы были в курсе всех событий.
Как-то раз старик сообщил, что герцог Беррийский прибывает в наш город. Мы были очень удивлены.
— Что же он будет здесь делать? — спросила Катрин.
— Он произведет смотр полка.
Вы понимаете, что весть о прибытии герцога взбудоражила весь город. Начали строить триумфальные арки, заготовлять белые флаги, ну и всякое подобное. Полк готовился к смотру.
Герцог Беррийский прибыл 1 октября. Площадь была полна народа. Отовсюду неслись крики: «Да здравствует король! Да здравствует герцог Беррийский!». Мы видели въезд герцога лишь издали, так как толпа и солдаты помешали нам подойти ближе.
Вечером герцогу представили офицеров. Полк устроил ему торжественный ужин. После пиршества герцог присутствовал на балу, устроенном в его честь дворянством. Бал шел всю ночь.
На другой день состоялся смотр. Герцог был в дурном настроении. Может быть, причиной этого было то, что крики в его честь были довольно жидкими и все солдаты хранили молчание.
После смотра состоялось распределение наград. Кому они достались, вы можете судить уже по одному тому, что бездельник Пинакль получил крест. Это был настоящий скандал.
