Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
— Это очень важно, пан бургомистр, — просопел Сломка. — Очень важно.
Свенцкий опять кому-то поклонился.
— Не спорю. Тогда с сегодняшнего дня, вот с этой минуты, если угодно, называйте меня…
— Как, пан бургомистр? — чуть слышно прошептал Сломка.
— Увы, министром, дорогой пан Сломка.
Сломка был до того ошарашен, что даже споткнулся.
— Осторожней, — предостерег его Свенцкий.
Сломка просиял от счастья, и теперь казалось, будто он весь состоит из нескольких блестящих шаров. Голова, глаза, рот, туловище, маленькие ручки — все было правильной округлой формы.
— Как я рад, пан бургомистр… простите, пан министр! Это знаменательный день для меня.
В банкетном зале, ярко освещенном хрустальными люстрами, кроме двух лакеев во фраках, которые при виде вошедших поспешили удалиться, еще никого не было.
Свенцкий обвел глазами зал.
— Мы, кажется, первые. Тем лучше. Кстати, пан Сломка, мой секретарь здесь не появлялся?
Но внимание Сломки поглотил роскошно накрытый стол. На фоне зеркал в позолоченных рамах и немного выцветших, но все еще красных обоев выделялся белоснежный стол с букетами алых роз, ломившийся под тяжестью яств и посуды. Зрелище было поистине великолепное. Свенцкому пришлось повторить вопрос.
— Пан Древновский? — очнувшись, переспросил Сломка. — Нет, пан министр, не появлялся.
Свенцкий самодовольно улыбнулся и тихо сказал своим спутникам:
— Слышали? Уже «пан министр». От здешних сплетников ничего не утаишь.
— А тебе очень важно сохранить это в тайне? — Вейхерт рассмеялся.
— В данном случае нет. Но мой слух еще не привык к этому.
— Не беспокойся, — Вейхерт похлопал его по плечу, — скоро привыкнет.
— Я тоже так думаю. — Довольный шуткой, он снова обратился к Сломке: — Благодарю, пан Сломка. Вы отлично все устроили. Стол выглядит совсем по-довоенному.
Сломка просиял от удовольствия и поклонился. Он всегда молча выслушивал похвалы своему кулинарному искусству, принимая их как должное. Вдруг он засуетился.
— Одну минуточку, пан министр…— пробормотал он и вперевалку засеменил в глубину зала, где стояли лакеи.
— Какие вина заказаны? — спросил он ближайшего.
— Рейнское, пан шеф. У нас его очень много.
Сломка поморщился и замахал маленькими ручками.
— Переменить, немедленно переменить и подать самое дорогое — французское. Белое и красное. Только французское.
«Пусть платят», — не без злорадства подумал он.
— Уже десятый час, — сказал Свенцкий, угощая Вейхерта и Калицкого сигаретами. — Боюсь, наши гости опоздают. Эта дурацкая гроза испортила нам все дело.
— Щука живет в «Монополе», — отозвался стоявший рядом Калицкий.
— Ну и что? — пожал плечами Свенцкий. — С одним товарищем Щукой за стол ведь не сядешь. Не знаю, как вы, а я порядком проголодался.
— Я тоже, — подтвердил Вейхерт.
— Не понимаю, куда девался Древновский? Я специально просил его прийти пораньше. Интересно, какого ты о нем мнения?
— О Древновском?
— Ага!
— Что ж, он, кажется, ловкий малый.
— Да? Я думаю, стоит взять его с собой в Варшаву.
— Вот и он, легок на помине…
Древновский, ослепленный ярким светом, стоял в дверях и с глуповатым видом потирал руки, точно не зная, куда их девать. Внезапно он почувствовал себя совершенно пьяным. Зал со столом, зеркалами, красными стенами завертелся у него перед глазами, сливаясь в водоворот света, теней и каких-то непонятных фигур. Но еще не совсем потеряв над собой власть, он заставил себя выпрямиться и неестественно твердым шагом двинулся к стоявшим возле стола мужчинам. За ним, как тень, проскользнул в дверь Грошик и, одергивая на ходу куцый пиджачишко, заковылял за своим приятелем на мягко гнущихся ногах.
Свенцкий не поверил своим глазам.
— А это еще кто? — с любопытством спросил Вейхерт.
— Пся крев! — выругался министр.
Между тем Древновский благополучно добрался до стола и, хотя во всем теле чувствовал скованность, безупречно поздоровался с начальством. Свенцкий отозвал его в сторону.
— Что это значит? Что вы вытворяете? Почему здесь этот мерзавец?
— Грошик? — удивился Древновский. — А… так получилось… я думал, пан бургомистр, что пресса… и вообще…
Он запутался и замолчал. Сквозь шум в голове, который то усиливался, то утихал, он почувствовал, как всем его существом овладевает одно желание: съездить Свенцкого по морде. Когда'он понял это, его прошиб холодный пот.
— Я думал, — с трудом выдавил он из себя, — со всех точек зрения…
Свенцкий побагровел.
— Что вы мелете? Что с вами происходит?
Тут из-за спины Древновского высунулась угодливо улыбающаяся физиономия Грошика.
— Па…здравляю! — пробормотал он и бесстыдно икнул. — Раз…раз…решите, пан министр, поздравить вас от имени демократической прессы…
В дверях послышались голоса. В зал входили гости.
В одноэтажном деревянном доме, где Щука на обратном пути в гостиницу укрылся от дождя, были узкие, низкие сени, выходившие во двор. А двор был совсем как в деревне — с колодцем посредине и садом в глубине. В сенях и во дворе никого не было. Но вот в ворота вбежали двое — мужчина и женщина. Судя по всему, супружеская чета, возвращавшаяся из гостей. Он — высокий, худощавый, в шляпе и черном пальто, она тоже худая, выше среднего роста, в коричневом весеннем костюме. Наверно, как и Щуку, внезапно хлынувший ливень настиг их на незастроенном участке улицы и порядком вымочил, пока они успели добежать до ближайшего дома. Дождь лил как из ведра. Потоки воды с шумом обрушивались на землю, гудели водосточные трубы, вслед за оглушительными раскатами грома в темноте то и дело вспыхивали ослепительные молнии. Это была первая весенняя гроза.
Щука стоял у самого входа, по своему обыкновению опершись на палку. Ходьба и жара утомили его. Сломанная во время следствия нога срослась неправильно и с тех пор болела, когда приходилось много ходить. А в последнее время стало пошаливать сердце. Зато сейчас дышалось легко. Духоты как не бывало, воздух посвежел, из сада в глубине двора потянуло прохладой и запахом влажной зелени и земли.
Те двое, еще не отдышавшись от быстрого бега, стряхивали дождевые капли с одежды. В темных сенях они казались огромными птицами, судорожно взмахивавшими крыльями.
— Вот видишь, — с упреком сказала женщина, — я говорила тебе, возьми на всякий случай зонтик…
Мужчина молча разглаживал отвороты пальто. Сверкнула молния, и почти сразу грянул гром.
— О боже! — Женщина вздрогнула. — Смотри, шляпа совсем испорчена. Мне всегда везет — в кои-то веки оделась прилично — и на тебе…
— Не преувеличивай, — проговорил мужчина. — Ничего с твоей шляпой не сделается.
Огненные сполохи то и дело прорезали мрак. Дождь припустил еще сильней.
— Хорошо, что дождь пошел, — заметил мужчина, — а то просто дышать было нечем.
— Интересно, как ты думаешь добираться домой?
— Не волнуйся, как-нибудь доберемся. Дождь скоро пройдет. Не правда ли, у Гаевских было очень мило?
Они разговаривали вполголоса, но Щука отчетливо слышал каждое слово.
— Не знаю, — недовольным голосом сказала женщина. — Когда голова идет кругом от всяких хлопот, тут уж не до светских разговоров.
— Опять преувеличение…
— По-твоему, я всегда преувеличиваю.
— А разве нет?
— Конечно, тебе легко говорить. А мне все это стоит немало здоровья.
— Что «все»? Шляпа?
— Ах, оставь! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Когда дом превращают в богадельню…
Щука не любил подслушивать чужие разговоры и, чтобы выдать свое присутствие, достал папиросу и чиркнул спичкой.
Мужчина понизил голос:
— Что же делать, дорогая? Я знаю, что это неудобно, но ведь другого выхода нет…
— Ты должен поговорить серьезно с Иреной.
— О чем?
— Уговорить ее лечь в больницу.
— Но, дорогая…
— Так будет лучше и для нее и для нас.
— Для нас, но не для нее. Подумай, что ты говоришь, она ведь всего неделю как вернулась из лагеря, и у нее никого, кроме нас, нет. Легко себе представить, какие сейчас условия в больницах.
Щука стал прислушиваться.
— А у нас, по-твоему, условия замечательные?
— Во всяком случае, лучше, чем в больнице.
Дождь лил не переставая, но гроза ушла, и удары грома раздавались все глуше. Щука с минуту колебался. Но он знал, что, если сейчас не выяснит того, что его тревожит, потом будет жалеть. И он решился.
Подойдя к супружеской чете, стоявшей в противоположном углу сеней, он приподнял шляпу и сказал:
— Простите, но вы, кажется, говорили о ком-то, кто вернулся из лагеря…
В первое мгновение они от неожиданности растерялись, а потом немного смутились.
— Да, — неуверенно сказал мужчина, — вернулась моя сестра.
