Карл Кноблаух - Кровавый кошмар Восточного фронта. Откровения офицера парашютно-танковой дивизии «Герман Геринг»
В этот момент принесли раненого. Он лежал на носилках, лицо его было бледно-зеленого цвета. Доктор обратился к носильщикам:
— Что с ним?
— Ранение в живот, господин капитан медслужбы!
Доктор Науман посмотрел на раненого. Под пупком было небольшое входное отверстие от пули. Крови не было. Доктор стал ощупывать живот раненого и вдруг, к моему удивлению, извлек из раны пулю. Она попала под кожу живота и застряла там, не причинив других повреждений. Раненый узнан о счастливом исходе дела, и цвет его лица сразу изменился на здоровый.
По дороге подъехало штурмовое орудие. На нем сидел лейтенант Шнайдер. Орудие остановилось, Шнайдер соскочил и подошел ко мне:
— Мы сейчас атакуем. Опушку леса вон там необходимо отбить, пока на ней не закрепились русские!
Мы попрощались с ним. Я пожелал Герту Шнайдеру всего хорошего и отправился на сборный пункт раненых.
Путь из Восточнопрусского котла в Рейх
В помещении небольшого дома лежали и сидели раненые. Выдавали теплый напиток. Все ждали, когда их отвезут на санитарных машинах дальше.
16.00. До сих пор не подъехала ни одна машина. Я забеспокоился. Если русские прорвутся под Вандлакеном, то перебьют здесь нас всех. Ветер доносил до нас шум боя. Я разыскал обер-фельдфебеля, управлявшего этим заведением:
— Вы рассчитываете отправить всех на санитарных машинах или другим транспортом?
Он печально посмотрел на меня:
— Я больше уже об этом не думаю, господин старший лейтенант!
Этого мне было достаточно. Я захватил кусок черствого хлеба и отправился по дороге в Гердауэн. Багажа у меня давно уже не было.
16.40. Стемнело. Передо мной справа от дороги располагалась маленькая деревенька. Я подошел поближе и прочитал на указателе название: «Претлак». В затемненном окне я увидел лучик света. Я подошел к дому, постучался и вошел. На кухне я застал супружескую пару и дочь. Мужу было лет пятьдесят, дочери — лет пятнадцать. Женщина была неопределенного возраста. Они сидели за столом и смотрели на пламя догорающей свечи. Когда я вошел, мужчина поднялся и придвинул мне стул.
Эти люди были беженцы. По ним было видно, что они находятся в безвыходном положении и должны принять тяжелое решение. Чтобы прервать молчание, я спросил, одновременно обращаясь к родителям и дочери:
— Вы хотите здесь переночевать или сегодня же пойдете дальше на восток?
— Этого мы еще не знаем, — ответил мужчина на грубом восточнопрусском диалекте, — мы вообще больше ничего не знаем!
Он резко встал и стал ходить тяжелыми шагами взад и вперед по комнате. Вдруг он остановился и обратился ко мне:
— Но вам я, конечно, могу сказать. Я был ортсгруппенляйтером[5] неподалеку отсюда. Жители нашей деревни уже неделю назад эвакуировались. Я со своей семьей остался. Я как ортсгруппенляйтер ведь не мог же убежать просто так. И уж конечно же, не в первой колонне! А теперь мы здесь и не знаем, что будет дальше. До последнего момента я думал, что фюрер не бросит нас в беде.
А потом тихо добавил:
— Он нас предал!
Я не прерывал речь этого человека, годившегося мне в отцы. Этот человек потерял не только свою родину. Он потерял веру во все, что прежде кйзалось ему священным.
Чтобы не продолжать дальше этот разговор, я спросил о дороге на Гердауэн — Шиппенбаль.
Мужчина схватился за свой портфель. Когда он вынимал карту, на стол выпал пистолет калибра 7,65. Мы посмотрели друг на друга, и мой собеседник, указывая на пистолет, опять начал говорить:
— И это вы должны знать! В руки русским мы не дадимся!
Эти слова за последние месяцы я слышал очень часто. Здесь я ничего поделать не мог. И помочь этим людям тоже мне было нечем. Я медленно поднялся. В дверях я еще раз обернулся и глянул в печальные глаза. Не прощаясь, я вышел на улицу. Меня знобило.
У обочины остановился грузовик. Водитель, обер-ефрейтор, изъявил готовность меня подвезти. Мы проехали через Альтендорф на Гердауэн. На окраине населенного пункта нас остановили. По Металлическим горжетам на груди издалека было видно, что это пост полевой жандармерии. Водитель показал свою путевку, а я — карточку раненого. Не было никаких вопросов, и мы смогли ехать дальше. Гердауэн остался позади. Теперь мы были на дороге в Бартенитайн. Еще через десять километров водитель остановил грузовик.
— Господин старший лейтенант, здесь моя часть. Дальше я не поеду.
Я поблагодарил и вышел из машины.
По дороге длинной колонной на юго-запад тянулись повозки беженцев. Подморозило. Снежная каша на дороге превратилась в гладкий лед. В таких условиях я мог идти только очень медленно. Чтобы уберечься от резкого ветра, я шел за телегой. Лошадям на копыта намотали платки, чтобы они не скользили. Вместе со мной группами и поодиночке по направлению на Шиппенбайль шло еще несколько солдат.
То, что я здесь видел, потрясало: апатично ковылявшие солдаты разваливающейся армии и колонна беженцев, понимавших, что потеряли свою родину и двигаются навстречу неизвестности.
Мы проезжали через какой-то хутор. Старик на козлах телеги сказал мне, что это — Дитрихсдорф. Через полчаса я почувствовал, что идти дальше у меня не остается сил. Ноги меня не слушались. Я стоял на пороге полного истощения. Если я здесь упаду, помощи мне ждать не от кого. Я не мог больше примеряться к ходу лошади и остановился. Повозка двигалась дальше. Горизонт за мной светился от артиллерийского огня. Несмотря на темноту, в стороне от дороги я разглядел здание и пошел к нему. Это был сарай.
Я понял, что здесь надо остановиться, чтобы набраться сил. Голод усилился. Я осторожно открыл дверь и вошел. К своему удивлению, я увидел, что сарай полон солдат. Все места на полу были заняты. Я не мог поставить ногу, чтобы на кого-нибудь не наступить. Я закрыл за собой дверь и остался стоять, чтобы послушать. Хотя я ничего не видел, но чувствовал, что сарай до отказа наполнен. Дышать было нечем. Я присел на корточки, а минут через пятнадцать отвоевал место на полу. Несмотря на усталость, сначала я не мог уснуть. Я думал о моем положении. Если я хочу выбраться из Восточнопрусского котла, мне необходимо достаточно сил и смелости, чтобы идти на риск. Тот, кто позволяет событиям увлечь себя, наверняка погибнет. Наконец сон сморил меня.
27 января
От холода меня начало трясти. Я проснулся и глянул на светящийся циферблат моих часов: без чего-то пять! Я медленно поднялся, осторожно пробрался к двери и вышел на улицу. Было еще темно. Перед сараем я размял свои затекшие ноги и пошел к дороге.
Далеко позади в небе висели осветительные ракеты. Южнее слышался шум боя. Если солдаты в сарае своевременно не проснутся, их разбудят «Иваны».
Дорога была пустынной. Ни единого человека и ни единой повозки. Я медленно шел дальше и, не доходя Шиппенбайля, наткнулся на стоящий на обочине грузовик. Водитель взял меня с собой.
6.30. Мы приехали в Бартенштайн. Перед зданием больницы я вылез. Больница была переполнена. Я получил место на матрасе, на полу, и первую горячую пищу за много дней: перловый суп. Потом я завалился на матрас и сразу уснул.
Я проснулся от шума. Я вышел в вестибюль, чтобы выяснить, что случилось. Фельдфебель-санитар сказал мне, что сегодня утром тяжело раненных отправляют на импровизированном санитарном поезде в Хаф.
— К чему такая спешка, — хотел бы я знать.
— Русские вчера взяли Лётцен и наступают на Растенбург. До Бартенштайна им осталось только два дневных перехода. Я слышал, что «Иваны» стоят у Эльбинга. Если это так, то мы отрезаны от рейха. На самом деле!
Способные идти длинной колонной отправились к вокзалу. У многих были ранения ног. На самом деле они были вовсе не ходячие. Понятный страх перед русскими заставил их идти. На станции стоял товарный поезд. Мы забрались в товарные вагоны. В них лежала солома. Старая прелая солома. Я сразу лег и вытянулся, чтобы отдохнуть. Я сказал себе, что сейчас самое главное — набраться сил для тех трудностей, которые, без сомнения, мне еще предстоят.
11.30. Поезд тронулся. Стало теплее, пошел сильный снег. Поезд шел очень медленно. Мы проехали Хайльсберг и в 22.00 прибыли в Ландсберг. Поезд остановился.
Я взял свою маленькую карту Восточной Пруссии и карманный фонарик. Я заметил, что мы ехали не на запад, а на север. Неужели русские заняли уже Вормдитт?
Через час поезд пошел дальше. Голод становился все сильнее. Пить тоже было нечего. Незадолго до полуночи мы остановились на перегоне. Я попытался заснуть.
28 января
Я проснулся от голода. 7.00. Мы по-прежнему стоим на перегоне посреди леса. Я ужасно замерз. Ветер доносил шум боя.
У стены вагона на ящике сидели майор генерального штаба и пожилой капитан. Из разговора двух офицеров я понял, что 4-я армия, в которую мы входили, окружена. Русские стоят под Кёнигсбергом и западнее Фрауэнбурга вышли к Фрише Хаф. Так точно и ясно я еще не слышал, чтобы говорили об обстановке.
