Николай Иванов - Зачистка

— Хватит? — наконец, прозвучало первое слово.

Костя не стал смотреть, кто произнес его. С первых увольнений старшекурсники вдолбили: в драке есть только одно доказательство — сила. Если уверен, что выстоишь — бейся до последнего. Если нет — спусти все на тормозах, не боясь выглядеть проигравшим: в таком случае победой считается то, что отступил с наименьшими потерями.

Размахивать кулаками против десятерых было бесполезно. Тем более это не следовало делать накануне выпуска: собьют на землю, обработают ногами и что — получать диплом и лейтенантские погоны с расквашенной мордой лица? И чтобы из-за тебя потащили на ковер к начальнику училища командира взвода? И ради кого!

Словом, у Кости имелись причины чистосердечно признаться:

— Думаю, что хватит.

Общежитские переглянулись, пожали плечами: хватит так хватит. Значит, все понял. Хотя удивил своей невозмутимостью.

Свернулись опять в толпу и вернулись к Ларисе, с интересом наблюдавшей за избиением. Орешко же, увидев невдалеке спрятавшуюся под кустом лужу, шмыгая разбитым носом, неторопливо направился к ней. Теперь, как Ларисе на танцах, ему тоже требовалось выдержать паузу, чтобы уйти победителем. Или хотя бы не побежденным. Только кому и что доказывал?

Попытался разглядеть свое лицо в блестящей черноте воды, но ничего, кроме своей тени, не рассмотрел. Впрочем, для того, чтобы узнать, как распухли губы, в зеркало смотреться нужды не было — их буквально выпирало, разносило перед собственным носом.

И только тут он увидел рядом с собой остроносые белые туфли и край синего платья. Беззаботного вида сделать не успел и спросил то, о чем только что думалось:

— Вы этого хотели?

Девушка промолчала. А Орешко вновь заправился, пристроил по центру фуражку, соединив ребром ладони звездочку и распухший, ноющий от боли нос. И в наглую — такие мы, десантники! — предложил:

— Может, завтра встретимся? В восемь вечера первый танец за мной. Идет?

Впервые за вечер на Костю посмотрели с интересом. А вот теперь можно и уходить.

— До свидания.

— До завтра, — неуверенно произнесла Лариса.

Все же не такой важной персоной является выпускник училища, как ему кажется и мнится. Никто никого уже за рукав в строй не тащит, да если и строят, особо не считают по головам: завтра сами станут командирами, мамки-няньки кончились.

Отлежался в палатке, окуная разбитые губы в принесенную Борькой соленую холодную воду, и Костя. Ночью и поутру решил для себя: назначенное свидание — мальчишеская выходка, и ни на какую встречу с сумасшедшей Ларисой он не пойдет. Смысла нет. Зато есть шанс еще раз получить по морде.

Но к вечеру, отлежавшись от ран и обид, приподняла голову гордыня. Издергала, измотала, предлагая хозяину понаблюдать и насладиться, как отвиснет челюсть у учительницы, когда он, несмотря на всю абсурдность положения, заявится на танцы. Это ей не хухры-мухры: слово держит курсант Рязанского высшего воздушно-десантного командного дважды Краснознаменного имени Ленинского комсомола училища…

— Слушай, я тоже иду, — предупредил он Борьку перед ужином.

Они учились в разных взводах, никогда не числились в приятелях, но вот оказались к концу выпуска «безлошадными», сиречь — холостяками, и выяснилось, что могут понимать друг друга с полуслова.

Борис повернул к свету лицо Орешко и неодобрительно цыкнул. Приложил ладонь ко лбу — какую, дескать, температуру надо иметь, чтобы утерять чувство реальности. Но ему что, ему можно дурачиться. Его курноска в отличие от Ларисы проделала с ним, надо думать, прямо противоположное…

Но тем не менее Борис не возразил другу, отрубив тем самым последний путь к отступлению. Мог, конечно, и кто-то из офицеров поинтересоваться его состоянием и приказать никуда не выходить из лагеря, но это была бы уже «Педагогическая поэма» Макаренко, а не военный лагерь десантников, специально разбитый в лесах подальше от гражданской жизни.

Словом, безрассудство Орешко не встретило препятствий, и сразу после ужина он понес свое поджившее лицо навстречу тихому шуму поселка и новым превратностям судьбы.

Ларису увидел издали, одетую в другое, не столь броское, как в прошлый раз, черно-белое платье. Стояла она одна и, что Костю порадовало, непроизвольно поглядывала на часы. Ждет? Вот так-то, товарищи солдаты и матросы, сержанты и старшины, прапорщики и мичманы, а так же офицеры, генералы и адмиралы. И маршалы тоже! Блестящая победа на всех фронтах, взятие неприступной крепости всего лишь за две зуботычины и один подзатыльник. Это, право, блистательная виктория. Победа!

Выждав все до одной секундочки — для военного приходить раньше назначенного срока так же неприлично, как и опаздывать, — ровно в двадцать часов Орешко гордым победителем предстал перед взятой Бастилией:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, — по-прежнему врастяжку, словно еще не проснулась после вчерашнего вечера, но не без любопытства ответила Лариса. И добавила: — Вы точны.

Флаги. Повсюду белые флаги капитуляции!

— Извините, но я человек военный, — выпятил Орешко пока главное и видимое свое достоинство.

— А вот военных я как раз и не люблю.

Совершенно неожиданный удар картечью из засады. Первые потери. Значит, победа — это когда не тебе выбрасывают белые флаги, а ты сам водружаешь свой победный красный.

— У вас была причина невзлюбить их?

Чему Орешко удивлялся, так это своей выдержке. Может, она родилась и от безразличия: пропади, исчезни Лариса завтра или даже сегодня с глаз — никакой трагедии, слез и воплей. Никакой заминочки в пути.

— Была причина, — Лариса помахала кому-то рукой, но к ним никто не подошел, и она вынуждена была продолжить: — Год назад один такой же золотопогонненький обещал и луну с неба, и любовь до гроба, и письма каждый день.

— Но я же ничего не обещал.

— И на том спасибо. Крепко вас… вчера? — неожиданно поинтересовалась, ухитрившись безразлично отвести взгляд в сторону.

— Это за того, прошлогоднего? — спросил в свою очередь Костя.

Лариса неопределенно пожала плечами: может, и за того тоже. Зато Косте стало чуть легче: хоть за своего пострадал.

— Мы танцуем? — предпринял он новое контрнаступление, когда послышалась музыка.

Она вновь пожала плечами: все равно. Можно было только позавидовать избранной ею тактике — ничего конкретного и определенного. Что там умные говорят на сей счет? Горохом можно пробить даже каменную стену, но только не ватную.

Орешко угасал. Его первый порыв иссяк, еще несколько таких невнятных, безразличных минут — и он сам пошлет все к чертям. И — адью, аллюр три креста. Что надо, он доказал. Пусть и самому себе.

Хотя Лариса, несомненно, была иной. Что-то повлияло на нее или просто сделала выводы из вчерашнего, но вела себя без прежнего высокомерия. Это чувствовалось даже по танцплощадке, которая перестала обращать на нее внимание. Да и сама Лариса, когда Орешко присмотрелся к ней спокойнее, оказалась не такой уж, чтобы ах! И с чего это он вчера ошалел?

Видимо, миражи исчезают, когда человек успокаивается. Сегодня Орешко ни за какие коврижки не подставился бы из-за нее. Нет и нет. Так что тайный совет женщинам: ежели захотели овладеть мужчиной, берите его тепленьким, пока он не очухался и не закрыл распахнутый от восторга рот.

Лариса вдруг вновь встрепенулась, кого-то увидев в толпе. Косте даже показалась, что она непроизвольно отстранилась от него, хотя они и топтались в танце на пионерском расстоянии друг от друга. Длилось это лишь мгновение, потом она сама подалась к партнеру, притянув за плечи так, что Орешко почувствовал девичью грудь.

— А вечер сегодня неплохой, да? — наигранно весело спросила она, наклонившись к его уху. И, еще не дождавшись ответа, вызывающе расплылась в улыбке.

Наверное, вчера Костя не только умылся кровью, но еще и проштудировал на собственной шкуре прекрасную школу взаимоотношений с женщинами. Потому что не поверил в искренность внезапно проснувшихся любовных чувств к себе. Кому она играет на нервах, в очередной раз подставляя его? Кто тот, в кого летят мимо его плеча стрелы, громы и молнии, спрятанные за улыбками и нарочито показным весельем? Впрочем, если и узнает, что это даст ему?

Наивный. Еще как даст!

Лишь сумев немного передвинуть партнершу с места, Костя встретил испепеляющий взгляд капитана из учебного отдела.

Вот тебе и «ненавижу военных»! Да-а, товарищ Лариса. Утверждение еще не есть истина, тем паче, если оно исходит из уст женщины. Тут иногда глазам не веришь, а ушам-то и подавно предписано сомневаться. Неравнодушна ты к военным, Лара-Ларисонька. Летишь на них, как бабочка на огонь. И хотя, судя по всему, раз за разом обжигаешься, что немудрено с таким характером, свет погон манит тебя вновь и вновь…