Юрий Лебедев - Уходящие в вечность

Осенью 1942 года в оккупированной Старой Руссе немцы готовились к отражению наступления советских войск. Командир саперного батальона решил проверить на прочность стены церкви святого Мины, чтобы использовать ее в качестве наблюдательного пункта. Поднявшись наверх, он обнаружил небольшой колокол с надписью на латинском языке:

Немецкий офицер когда-то жил в этом ганзейском городе. Поэтому он предложил отправить колокол обратно в Любек. В начале декабря 1942 года его погрузили в вагон. Пока колокол ехал в Германию, между Любеком и Берлином шла оживленная переписка. Планировалось установить его в церкви на Глокенштрассе (Колокольная улица), как только она будет отремонтирована после налета английской авиации. Но город все больше разрушался, и о колоколе постепенно вообще забыли. Не вспоминали о нем и в послевоенное время, и он пылился на чердаке церковного городского музея.

Это продолжалось до 1991 года, когда история получила неожиданное продолжение. Бывший солдат Волховского фронта Николай Михайлович Поликашев рассказал старорусским краеведам о том, как он в войну нашел в немецком блиндаже газету со статьей о транспортировке колокола из Старой Руссы в Любек.

Так потянулась ниточка к его возвращению. Надо отдать должное администрации немецкого ганзейского города: она не только решила возвратить колокол, но делегировала нескольких своих представителей для этой цели. В январе 2001 года в сопровождении немецкого генерального консула в Санкт-Петербурге Ульриха Шеннинга чиновники и общественные деятели из Любека в торжественной обстановке передали колокол жителям Старой Руссы.

В этой истории можно было поставить точку, если бы не одно «но». Колокол по-прежнему находится в здании музея Северо-Западного фронта. Церковь святого Мины, постройки XV века, еще не полностью отреставрирована, хотя благодаря немецкому жесту доброй воли сразу же после возвращения колокола она стала подниматься из руин. Находится она рядом с домом, где жил и творил великий Достоевский. Каждый день он ходил мимо этой церкви и наслаждался чистым звуком колокола, раздававшимся с башни. Внешне церковь уже в порядке. Хочется надеяться, что совсем скоро колокол зазвучит как в эпоху Достоевского, прямо с церковной башни.

Во всей этой истории с колоколом есть все же что-то мистическое. В ней удивительным образом переплелись события, факты и имена. Почему, к примеру, именно житель немецкого Любека обнаружил колокол, изготовленный в этом городе? Не странно ли совпадение, что в грамоте, врученной любекскими властями жителям Старой Руссы, были приведены строки из «Песни о колоколе» Шиллера в переводе Дмитрия Мина. Поэт-переводчик опубликовал их в 1856 году. Его фамилия почти полностью совпадает с названием церкви, носящей имя святого Мины. Строки оказались на редкость символичными. Звучат они подобно набату:

Пусть зовет он город к пиру,Первый звон, да будет к миру!

Символичным является и то, что Старая Русса и Любек обязаны созданию великих литературных произведений на примерах жизни семей и династий в каждом из этих городов. Это «Братья Карамазовы» Федора Достоевского и «Будденброки» Томаса Манна.

В Старой Руссе жил некоторое время выдающийся писатель, почетный гражданин Петербурга Даниил Гранин. Любек является родным городом другого писателя, лауреата Нобелевской премии Гюнтера Грасса. Оба пришли в литературу через войну, ей они посвятили многие свои произведения.

Свою «Песню о колоколе» Фридрих Шиллер препроводил эпиграфом: «Призываю живых, оплакиваю мертвых, ломаю молнии». Сегодня старорусский колокол, возвращенный из долгой неволи, снова начинает выполнять благородную миссию, взывая к миру.

Соединенные войной

Эта история никогда не получила бы своего завершения, если бы не настойчивость Рихарда Бартельса. С ним судьба свела меня в начале 1990-х годов. Его давно уже нет в живых, но мне нередко кажется, что мы продолжаем общаться. Ведь его мечты о примирении над солдатскими могилами стали сегодня реальностью. Он был инициатором первой встречи в 1989 году в Гамбурге между советскими и немецкими ветеранами. Они встретились, чтобы попытаться понять друг друга и найти пути примирения. Инициатива Бартельса запомнилась еще и тем, что он стал первым немецким партнером в контактах между городами-побратимами Ленинградом и Гамбургом, выступившим со словами покаяния за то, что был орудием в руках нацистов. Это было совершенно необычно для наших ветеранов: во-первых, потому что не укладывалось в привычную схему «немецкий оккупант-фашист», а во-вторых, потому, что о прощении просил немец из благополучной и сытой Западной Германии. У него имелось все: дом, машина, достойная пенсия. Подошла спокойная старость, когда можно было удалиться на покой, по утрам, не торопясь, подстригать кусты и поливать цветы в уютном садике, прилегающем к дому. А вместо этого Бартельс не только повинился перед бывшим своим противником по войне, но и начал движение, направленное на развитие контактов между бывшими врагами.

С его легкой руки такие встречи стали традиционными. В 1992 году в Санкт-Петербург прибыла большая группа бывших солдат вермахта из Гамбурга и Бремена. Они представляли ветеранские союзы нескольких немецких дивизий, воевавших под Ленинградом. Неожиданным откровением стало то, что, сохраняя верность войсковому товариществу, они решили через полвека посетить могилы земляков, лежавших в ленинградской земле.

Меня как офицера-переводчика, уже закончившего службу в Ленинградском военном округе, пригласили на Кутузовскую набережную в городской Совет ветеранов. Бартельс тоже участвовал в этой встрече. Сухонький, среднего роста, в огромных роговых очках, которые ему явно не шли, и оттого он казался каким-то нелепым, – бывший солдат вермахта тем не менее постоянно оказывался в центре внимания. Его энергетика притягивала, хотелось его слушать, тем более что и слова он произносил непривычные: «Примирение, покаяние, взаимопонимание». Для людей советской закалки, воспитанных по принципу «кто не с нами, тот против нас», они звучали диссонансом. Но это одновременно завораживало и привлекало, потому что сопровождалось доброй, искренней улыбкой, внушавшей доверие. Благодаря этой первой встрече в Петербурге лед вражды между бывшими солдатами начал таять. Завязалась переписка между ветеранами, в которой я тоже участвовал, помогая в переводах.

Видимо, знание немецкого языка сыграло свою роль и в том, что Бартельс пригласил меня приехать к нему в Гамбург. Люди, увлеченные важной для них идеей, нередко переносят ее на свою повседневную жизнь. Интерес к России выражается у них в коллекционировании матрешек, собирании народных песен, чтении книг о нашей стране, наконец, в изучении русского языка. Не стал исключением и Бартельс, которого с Россией соединила война. С первых дней блокады Ленинграда он в звании ефрейтора оказался со своей 93-й пехотной дивизией в Петергофе, а после войны еще несколько лет провел в плену в наших лагерях. Его привязанность к России выразилась в том, что в начале 1990-х годов он приобрел «Ладу» восьмой модели и лихо раскатывал на ней по своему Гамбургу. Скорее всего, он был в этом смысле исключением из правил, так как, когда мы с ним вместе ехали на этой машине, на нее с интересом оглядывались другие водители.

В одну из поездок Бартельс неожиданно свернул с оживленной улицы Гамбурга, и мы оказались в парке. Сначала все в нем было естественным: деревья, цветы, лужайки, однако затем я понял, что парк необычный. На аккуратно подстриженных лужайках виднелись многочисленные кресты и надгробия. Это было центральное городское кладбище Ольсдорф, по территории самое крупное в Европе. Здесь проложены асфальтированные дороги – люди прямо подъезжают на машине в нужное им место.

Оказывается, Бартельс завез меня сюда совсем не случайно, ему хотелось показать, как немцы достойно ухаживают за военными могилами. В данном случае он имел в виду не своих соотечественников, а советских военнопленных. Им отведены два отдельных участка. Чувствовалось, что немецкий ветеран испытывал удовлетворение от того, что именно эти могилы поддерживаются в надлежащем состоянии. Надписи на плитах были четкие, не размытые или затертые, как на многих наших солдатских кладбищах, трава подстрижена, везде росли цветы. Это производило впечатление, и Бартельс явно рассчитывал на подобный эффект. Не спеша, шли мы мимо надгробных плит, вглядываясь в имена, и я воочию ощущал, насколько расточительно богата была советская страна своими людскими ресурсами. Здесь лежали в основном наши русские солдаты, но бок о бок с ними покоились украинцы, прибалты, казахи, белорусы, грузины. Всех их, военнопленных концлагеря Нойенгамме, смерть соединила на немецкой земле. Внезапно мне показалось, что одну из солдатских фамилий я только что видел. Действительно, через могилу находилась плита точно с такими же данными. Латинскими буквами там было высечено: