Михаил Крикуненко - Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

— Приехали военные, сказали, что здания находятся в аварийном состоянии и подлежат немедленному сносу. Дали на сборы полчаса, сказали взять только документы и теплую одежду. Выгнали всех на улицу. Два дома уже взорвали, — рассказала Ольга Ивановна.

— Да, мы видели, — сказал я.

— В одном доме женщина немного не в себе была. Одна в квартире жила, у нее погибли все. Она военным дверь не открыла, так они дом прямо вместе с ней и взорвали, — сказала Ольга. — Здесь в каждом доме пять-шесть семей осталось, не больше. Это же самые целые дома, наверное, во всем Грозном! Пусть и разрушены немного, но с другими не сравнишь. Почему они тогда вообще не взорвут все, что еще хоть как-то стоит? — и тут же, будто спохватившись она взяла на руки кошку: — Кстати, познакомься, это Кассандра. Можно Кася, — Ольга наконец-то чуть заметно улыбнулась.

— Ты мне про нее не рассказывала.

— Не успела, — она сдвинула платок назад, почти на самую макушку, открыв лицо.

Кассандра оказалась пушистой зеленоглазой красавицей. Судя по всему, она довольно своенравная, как и ее хозяйка. И, конечно, избалованная. Видно, что до сего момента война обходила кошку стороной. Она выглядит вполне упитанной, с лоснящейся, будто шелковой шерстью. Уверен, Ольга с матерью, скорее, себе откажут в куске, чем своей любимице, названной в честь героини греческого эпоса, пророчицы Кассандры. Словно прочитав мои мысли, Ольга сказала:

— Она уже в почтенном возрасте. Ей восемнадцать. По кошачьим меркам долгожительница.

— Это от горного воздуха, дыхание которого доходит и до равнины, — попытался пошутить я.

Ольга улыбнулась:

— Каська помнит всех членов нашей семьи. Бабушку, дедушку. Она помнит меня маленькую и этот город совсем другим. Мы купили ее с дедом еще в Москве, на Птичьем рынке, перед переездом в Грозный.

Из-за угла дома выбежали трое в камуфляже и бросились к Гусеву, снимающему людей на снегу. Я направился к оператору. За солдатами в нашу сторону быстрой походкой шагает офицер. Один из бегущих орет Пашке:

— Убрал, на хрен, камеру!

Я понимаю, что действовать надо быстро и нагло. В таких ситуациях это иногда срабатывает.

— Иди сюда! — ору в ответ военному, хотя он и так к нам бежит. На его лице мелькнуло замешательство, военный даже слегка тормознул, как осаженный конь. Это хорошо.

— Кто старший, кто руководит взрывами? — продолжаю входить в роль, понижая голос на полтона, придавая ему зычности и чуть растягивая слова, как это делал генерал Лебедь. Планов в голове никаких, придется импровизировать. Вижу, как Гусев растерянно опустил камеру. Наверное, решил, что я свихнулся.

— Старший вон, подполковник, сюда идет, — отвечает тот, который орал. Он оказался сержатом-контрактником.

— Не идет, а ползет, как таракан беременный! — вспомнил я расхожую армейскую фразу.

Подполковник, худой, простуженный, уставший до чертиков, с красными прожилками в воспаленных глазах, со впалыми небритыми щеками, приблизившись, покашлял и безразлично спросил, даже не матерясь:

— Что здесь происходит? Кто вам разрешил снимать?

— Это я вас хочу спросить, что здесь происходит и кто вам дал право взрывать дома мирных жителей? — не давая подполковнику опомниться, я достаю из внутреннего кармана белый прямоугольник бумаги с печатью и своей фотографией. Сунув ему в лицо, гаркнул:

— Аппарат помощника президента! Как ваша фамилия, товарищ подполковник? Какое подразделение?

Слово «президент» имеет для военных магическую силу. Президент главнее любых генералов. А значит, человек с удостоверением президентской структуры, несомненно, имеет право вздрючить кого угодно. Особенно если он так нагло себя ведет.

Лицо подполковника вытянулось, он заговорил, немного заикаясь:

— П-подполковник Селезнев, Н-ский полк. У меня приказ. Вчера с крыши одного из этих домов были сбиты два наших вертолета. Мне приказано уничтожить эти дома, так как они стоят недалеко от аэродрома и занимают стратегическую позицию.

— Эти дома не находятся в непосредственной близости от Ханкалы. Перед ними еще много домов. Вы их все будете уничтожать? — на этот вопрос действительно хотелось бы получить ответ.

— Пока что у меня приказ снести только эти дома. Повторяю, по нашим данным, ракеты были пущены именно отсюда, — ответил офицер.

— А при чем тут мирные жители? Вы же не можете уничтожать все объекты, откуда атакуют боевики!

— Я просто выполняю приказ. Да и какие это мирные жители? Среди них половина боевики, а остальные — сочувствующие или укрывающие.

— Кто боевики — вот эти старухи? Тетки эти боевики? — Мне даже играть не надо. Возмущение само рвется наружу.

— Здесь присутствуют не все жильцы. Есть и молодые мужчины. Мы думаем, они связаны с боевиками. Сейчас они где-то укрылись.

— А этим куда деваться? — я кивнул в сторону женщин, расположившихся прямо на снегу, среди которых и Ольга с матерью. Чеченки, увидев камеру, начали, как обычно, с причитаниями подвывать.

— Эти могут разместиться по родственникам, у кого есть. Остальных отправим в лагеря для беженцев.

— Иди сюда, — грубо бросил я Гусю. Тот, подыгрывая, повиновался. — Снимай! Снимай все тут и подполковника тоже! Так, еще раз, товарищ подполковник, на камеру: имя, фамилия, звание, подразделение! Кто конкретно отдал вам такой приказ и на каком основании?

Подполковник как грач втянул голову в плечи. Отвернулся, подняв воротник бушлата, и пробубнил, что без разрешения своего начальства интервью давать не может. На самом деле Гусь и так снял наш диалог. Незаметно, как обычно, в таких случаях.

— Немедленно отменить взрывы домов! — ору я. — А за те, что уже уничтожили, вы еще ответите! Вы и ваши начальники, это я вам гарантирую! — здесь я уже начал переигрывать. Но подполковник, досадно махнув рукой, распорядился дома разминировать. Видно, офицеру самому не по душе такой приказ. И вся эта чертова война давно уже давит ему на кадык.

Саперы бросились внутрь домов. Я убрал в карман белый прямоугольник с печатью и фото. Это всего лишь журналистская аккредитация, позволяющая работать в зоне боевых действий. Маленькими красными буквами вверху на ней действительно написано: «Аппарат помощника президента». Но означает это лишь то, что этот аппарат такие аккредитации выдает. Я не раз пользовался документом в Москве, когда нарушал правила дорожного движения. На гибэдэдэшников действует также безотказно. Но сейчас эта мятая бумажка с тремя волшебными словами и печатью оказалась по-настоящему полезной. В то же время я понимаю, что казнь домов лишь отсрочена.

— Ты что творишь? — шипит сзади Гусь, когда мы повернули обратно к сидящим на снегу людям. — Они же могли нас просто шлепнуть здесь, и никто бы не нашел никогда!

— Теоретически могли, — спокойно отвечаю я. — Только кто же их разберет? Ты видел, как подполковник смотрел на нас? Ему настолько все осточертело, что он сам себя уже шлепнуть готов, не то что нас с тобой.

Отряхнув от снега узлы с вещами, жильцы засеменили к домам. Неуверенно, будто не веря, что снова увидят свои квартиры, вновь обретут крышу над головой. Даже если крыша эта дырявая и выбиты все окна, это всегда лучше, чем ничего.

Ни Ольга с матерью, ни их соседки не слышали, о чем мы говорили с похожим на грача подполковником. Все решили, что он просто не решился взрывать дома при журналистах. А завтра, когда нас не будет, вернется с саперами. Снова всех выгонят на снег, а дома заминируют. И тогда уж точно взорвут. Взорвут зло, чтобы камня на камне не осталось, превратят дома в груду пыльных обломков. И двор, в котором они прожили вечность — каждый свою, превратится в пустырь, усеянный битым кирпичом. Скорее всего, так и будет. Все-таки подполковник не выполнил приказ. Военные выяснят, что к аппарату помощника президента я имею такое же отношение, как к Большому театру.

Существует только один способ спасти эти дома — сегодня же выдать сюжет в эфир. Я задаю себе вопрос — стал бы я все это затевать, если бы в одном из этих домов не жила Ольга с матерью? Не знаю. Наверное, стал бы. Все-таки война идет не с «мирными», а с боевиками. Хотя отличить одних от других подчас невозможно. Тут подполковник прав.

Журналистам нелегко работать на войне, где нет линии фронта и четкого деления на своих и чужих. Ты сочувствуешь военным. Среди них много знакомых и даже друзей. Но и мирных жалко. Они всегда между жерновами. Военные взрывают дома, с крыш которых были сбиты их вертолеты. Такая тактика применялась и применяется на многих войнах по всему миру разными армиями, в том числе и Советской в Афганистане. Если из кишлака раздавался выстрел, его нередко стирали с лица земли. Жители других селений в следующий раз сто раз подумают, помогать ли боевикам и пускать ли их в свои села. Если в частном чеченском доме обнаружена спрятанная взрывчатка, ее уничтожают на месте под предлогом неизвлекаемости. Вместе с домом. Семья боевика остается на улице. В Израиле, например, дома террористов уничтожаются официально. Так власти пытаются воздействовать на террористов — через семьи и кланы.