Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

На полигоне ночная езда шла обычно по кругу. Были оборудованы препятствия, мы проезжали бревенчатые настилы — мостики, канавы с водой, крутились между столбами, обозначающими бетонные надолбы. Вдоль трассы сидели в окопчиках несколько наблюдателей, отмечали правильность и время прохождения точек. Работа у наблюдателей была нудная. Проедет взвод или рота — жди следующего подразделения. Люди не выдерживали, засыпали. Кое-кто вылезал из сырых окопов. Во втором батальоне танк ушел в сторону и раздавил наблюдателя. Пошумели, кого-то посадили на гауптвахту.

Вместе с нужными, толковыми наставлениями мы порой получали брошюры, вызывающие смех. Залихватскими фразами нас учили, как действовать в бою: «Подбил фашиста, не спи — ищи другого», «Хорошему командиру никакой фашистский зверь не страшен. Ударил раз, ударил два — только шерсть полетела!» И так далее. Определенный смысл в этих прибаутках имелся, но молодым командирам они могли сильно навредить.

— Ребята, — учил я Худякова и Фогеля, — бить только с коротких остановок и одним выстрелом. Остановка дольше трех-четырех секунд — верная смерть. Тренируйтесь, чтобы уложиться в две секунды. Этого достаточно, чтобы прицелиться и выстрелить. Промахнулись — двигайтесь дальше и стреляйте с другой позиции. Если попали в цель, не задерживайтесь, чтобы ее добить. Пока добиваете, второй танк или орудие вас накроют.

Я сам знал за собой такой грех. Врезал в цель, радуешься и посылаешь еще один-другой снаряд. Хреновая привычка. Привык, и отучаться было сложно. Раза два из-за этого чуть башкой не расплатился.

С конца апреля я регулярно получал письма из дома. От мамы, отца, старшей сестры и брата, которому исполнилось шестнадцать лет. Отец, кроме ранения во время бомбежки, перенес воспаление легких и лишь недавно вышел на работу. Мама не писала о погибших товарищах и знакомых, видимо, не желая расстраивать. И мама, и сестра дружно убеждали меня не лезть на рожон. Брат Саша мечтал поступить в военно-морское училище и, как я понял, собирался приписать себе год-другой. Я тут же отправил письмо, чтобы не дурил и учился. Сейчас в армии и флоте такая мощная техника, что недоучкам с ней не справиться.

Лена Батурина тоже прислала письмо, как обычно, заполненное умными фразами, словно не двадцатилетняя девушка писала, а какой-нибудь политработник. Промелькнула фраза о том, что она не понимает девушек, которые забывают про своих боевых друзей, увлекаются танцульками и пустым флиртом. Фраза насчет боевых друзей меня озадачила. С Леной мы вместе учились, немного встречались, но боевыми друзьями никак быть не могли. Да и не нужно мне от нее боевой дружбы! Вот от ласки (да хоть «легкого флирта») я бы не отказался. С грустью подумал: Лена, пожалуй, морально выше меня. Я написал ей ответ в таком же духе. Перечитывая свое письмо, прежде чем заклеить, заметил, что в нем проглядывают тоска и какая-то неизбежность беды, чего я никогда не позволял в письмах родне. Переписывать не захотелось, и я добавил в конце дурацкую фразу: «Жду ответа, как соловей лета». А через час ко мне подошел Антон Таранец и заговорщически сообщил, что ездил в село и там договорился с двумя девушками. Свидание назначено на восемь вечера.

Простит меня бог, но природа настолько требовала своего, что я мгновенно забыл про Лену. Мы обсудили с Антоном детали предстоящего свидания. Отлучаться за пределы части разрешалось только по согласованию с высоким начальством. Насчет меня было проще. Антон, как командир роты, мог отпустить меня своими правами. Насчет себя… он почесал затылок и сказал, что комбат Колобов его тоже отпустит. На всякий случай надо будет взять кого-то из ребят, показать дом, чтобы сбегали за нами, если объявят тревогу. Самое сложное заключалось в подарках.

— У моей подружки двое детей, неудобно пустыми идти, — сказал Таранец.

— Им что, по тридцать лет, что ли? — забеспокоился я.

— Нормальные женщины. Не хочешь, я Фогеля возьму.

— Хочу, хочу, — заверил я боевого друга. — Давай насчет подарков думать.

Кое-что придумали. Сходили на склад, в столовую. Конечно, наши подарки выглядели довольно своеобразно, но для голодной весны сорок третьего года вполне годились. Кроме фляжки спирта, мы раздобыли две банки рыбных консервов, пачку сахара и две большие каспийские селедки, уже тронутые ржавчиной от долгого хранения. Из уважения к командирам, вещмешок нес мой заряжающий Леня Кибалка. Он же деликатно намекнул, что перед свиданием не худо и выпить. Мы с ним согласились и здесь же в кустах приняли граммов по семьдесят спирта (я — поменьше), запивая его прозрачной ключевой водой. Мы показали ему дом, где намечалось свидание. Леня вздохнул, сказал, что завидует нам, и отправился в часть.

К моему удивлению, в деревенской избе нас ждали сразу три женщины. Хозяйка, лет тридцати, полноватая, но довольно приятная на лицо. Вторая женщина немного моложе, худощавая, со светлыми косами, уложенными венцом на голове. Мне она не слишком глянулась, потому что рядом сидела броская девка, лет двадцати трех, которая отличалась от своих подруг не только красотой, но и модным дорогим платьем, ухоженным, умело подкрашенным лицом. Мелькнуло, что надо было взять с собой командира взвода Мишу Худякова.

Познакомились, оглядели друг друга. Женщины засуетились, стали накрывать на стол. Достали и мы свои припасы. Глянув еще раз на местную красавицу, я чуть было не оставил в вещмешке обе ржавые селедки. Неудобно стало. Но хозяйка (имени не запомнил) обрадовалась и сказала, что рыбы сто лет не видели. Молодую звали Ирина, а светловолосую женщину с косами — Аня. Я сразу почувствовал какую-то напряженность в компании. Красивая и самая молодая из всех Ира казалась здесь лишней. Но ее почему-то терпели.

Я невольно поглядывал на нее. Таких красивых подруг у меня никогда не было. Но в ее уверенном поведении знающей себе цену женщины многое настораживало. Я уже не был тем сопляком, обмиравшим от прикосновения коленок медсестры Симы, и чувствовал, что общение с Ириной ничего хорошего не принесет. Выпили за героев (то бишь за нас), за победу, за женщин. Я слегка осоловел. Когда завели патефон, оказалось, что я танцую с Ириной. От нее пахло хорошими духами, а сочные полные губы едва не касались моей щеки.

— Духи у вас приятно пахнут, — сказал я, потому что не знал, что говорить еще. — Подарок?

— Подарок, — загадочно усмехнулась Ирина. — От женщин должно ведь не только селедкой пахнуть, но и духами. Можно, конечно, свежим огурцом натереться, но они еще не созрели.

Намек насчет селедки мне не понравился. Ирина засмеялась и так прижалась ко мне грудью, что меня бросило в пот от нахлынувшего желания. Она наверняка имела немалый опыт в отношениях с мужчинами и читала меня, как открытую книжку. Это мне тоже не нравилось. Хотелось простого общения, а не заумных игр с красавицей, которая делает тебе одолжение. Я тоже показал характер и, отодвинувшись, молчал до конца танца.

Допили спирт. Появился самогон. Аня, явно расстроенная, уже раза два уходила с хозяйкой в закуток рядом с печкой и о чем-то шептались. Не знаю, чем бы все кончилась, но посреди явно неудавшегося веселья заявился парень, немного постарше нас. Был он рослый, такой же видный, как Ирина, но без правой кисти руки. Как мы поняли, жених или ухажер нашей красотки. Компанию он оглядел не слишком дружелюбно, но от самогона не отказался. После двухсот граммов оживился, сообщил, что он свое отвоевал, а нам желает победы. Ира явно не хотела уходить, даже пыталась выпроводить парня, но тот как приклеился к столу. Пил за двоих, нес что-то бессвязное, а выгонять инвалида войны, нашего боевого товарища, мы постеснялись. Наконец жених Ирины добрал свою меру, замолк и сунулся щекой в тарелку. Я сразу же скомандовал:

— Ирина, бери жениха. Спекся! Мы тут сами как-нибудь обойдемся. Селедку доедим, ну и все прочее.

Она глянула на меня с нескрываемой злостью, но я плевать хотел на ее взгляды и красивые глазки. На прощание, вытаскивая парня из-за стола, Ирина все же не удержалась от ядовитой подковырки:

— Повезло тебе, Нюра. Мальчонка теперь твой. Не теряйся.

Мы промолчали. Антон вместе с хозяйкой помогли Ирине довести парня до калитки и вернулись с еще одной бутылкой самогона.

— Гулять так гулять! — выкрикнул Антон и так обнял хозяйку за бедра, что та едва не уронила бутылку.

— Ты молодец, Алексей, наладил обоих, — сказала она. — Петро, с войны покалеченный, выпивает крепко, но человек хороший. Ирка его держит, потому как других мужиков нет. А че ты насчет селедки говорил?

— Да ваша красотка духами селедочный запах отбивала. Зачем вы ее пригласили?

— Сама пришла, — сказала хозяйка, — все же племянницей мне приходится.

Аня, которая оживилась после ухода красивой соперницы, заявила, что никакая она не Нюра и работает учительницей в начальной школе. Посидели, выпили, потанцевали. Антон уже «созрел», и хозяйка намекнула, что время позднее. Я охотно пошел провожать Аню, уверенный, что останусь у нее ночевать, но ошибся. Возле калитки поцеловались, и Аня стала объяснять, как быстрее добраться до части. Я подумал, она шутит, и сказал, что в темноте переломаю ноги.