Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Я пробрался через носовую переборку. Вахтенный старшина телеграфист сутулился над книгой. Его руки сжимали наушники на голове, а локти опирались на откидные доски, поддерживавшие радиопередатчики по обеим его бокам. Зеленая занавеска напротив радиорубки была задвинута, но через щелки пробивался свет. Командир, вероятно, как обычно приятно проводил время за написанием писем, которые не могут быть отправлены, пока мы не вернемся на базу.

Кают-компания тоже выглядела гораздо больше, чем во время еды. Стармех спал на койке сзади стола. Висевшие на короткой цепочке часы неравномерно раскачивались над его лицом туда-сюда.

За занавеской нижней койки с левого борта старший помощник добирал последние минуты сна перед вахтой. Дверь носового отсека открылась с лязгом. Стармех проворчал что-то, повернулся лицом к рундукам и захрапел. Человек с взъерошенными волосами протопал в корму в кают-компанию и устало отдал честь. Он нерешительно помигал несколько секунд и затем отдернул занавеску койки старшего помощника. «Двадцать минут до Вашей вахты, Лейтенант».

Лицо старшего помощника появилось из сумрачных глубин койки, отупевшее от сна. Он с трудом вытянул ногу, перекинул её через алюминиевый леер и перевалил тело вслед за ней. Чтобы не раздражать его своим наблюдением, я пошел дальше в нос.

Носовой отсек был тускло освещен двумя маломощными лампочками. Тяжелый, резкий запах встретил меня: человеческий пот, масло, льяльная вода, испарения мокрой одежды.

Здесь в носу килевая качка была больше всего заметна. Две мумифицированных фигуры были подвешены в гамаках, висевших позади задних крышек торпедных аппаратов. Я услышал раздраженные голоса. «Это негуманно, вот что это такое, поднимать нас посреди долбаной ночи…»

Двое появились из гамаков, и еще один из одной из коек по левому борту.

«Черт возьми!» Это был голос Арио.

Лодка качалась столь сильно, что они смогли одеть свои тяжелые морские ботинки лишь после нескольких попыток.

«Немного штормит, не так ли?» — сказал один из них. «Мы снова промочим свои ноги». Они с трудом натянули мешковатые свитеры и обмотали полотенца вокруг шеи так, чтобы ни капли воды не просочилось через воротники прорезиненных курток, которые ожидали их в центральном посту.

Сменившаяся вахта, с трудом спустившаяся вниз, была вся мокрая. Мичман поднял свой воротник и его зюйдвестка была полностью натянута на голову. Лица остальных были багровыми от секущих струй воды. Повесив свои бинокли, они стягивали свои мокрые куртки столь же молча, как заступающая вахта натягивала сухие, но делалось это неуклюжими, неловкими движениями. Затем они помогли друг другу стянуть свои резиновые гамаши. Самый молодой матрос нагрузился целой охапкой мокрых прорезиненных штанов, курток и зюйдвесток и потащил их в корму. Лучшее место для сушки было между моторами и по обеим сторонам дейдвудной трубы.

Сменившиеся с вахты быстро проглотили горячий кофе, вычистили бинокли и уложили их на места.

«Ну», — осведомился у меня Крихбаум, «все еще чувствуете радость?»

Старшина Вихманн прошел в корму, мичман и двое впередсмотрящих в нос лодки.

Неожиданное столпотворение в центральном посту: собиралась заступить новая вахта в машинное отделение. Я узнал машиниста Арио и электрика Цорнера.

В старшинской кают-компании Вихманн расположился с комфортом и шумно жевал.

Я взобрался на свою койку. Было слышно, как о борта бились волны, совсем близко к моей голове. Раздражающий рев, который поднимался и стихал, иногда превращаясь в резкое шипение.

Дверь на камбуз отворилась, и появились Кляйншмидт и Радемахер, громко ругаясь: «Оставь что-нибудь для нас, толстяк. Ты только посмотри на себя — все время набиваешь свое пузо».

«Сам набивай свое пузо».

Глядя из-за края своей занавески, я увидел Вихманна, открыто чесавшего свою промежность. Он даже приподнялся, чтобы облегчить доступ туда.

«Оставь себя в покое, приятель», — язвительно заметил Радемахер. «Здесь некого трахать».

Вихманн повернулся к нему. «Утихни, или я засуну это тебе в глотку».

Обмен любезностями похоже разбудил что-то в памяти Кляйншмидта. Он захихикал столь бесцеремонно, что все обратили свои взоры в его направлении.

«Это напомнило мне кое-что, что я видел в парижском бистро», — сказал он. «Я сидел там сам по себе, а напротив меня был негр со шлюхой, которая теребила его штуку под столом. Да вы знаете, какие они там, в Париже — свободные и раскрепощенные».

Радемахер утвердительно кивнул с видом знатока.

«В конце концов негр стал пыхтеть и закатывать глаза. Верно, сказал я сам себе, давай посмотрим. Я отодвинул кресло назад как раз вовремя, чтобы увидеть, как негр кончил — все мои башмаки обрызгал!»

«Да ты шутишь!» — произнес Вихманн.

«И что же ты сделал?» — заинтересованно спросил Радемахер.

«Я? Схватил свою тарелку с луковым супом и вылил её негру на эту штуку. Слышали бы вы, как он завопил! Они удрали с быстротой молнии, эти двое».

Радемахер все еще изумлялся. «Боже милостивый, и чего только не услышишь…»

Вихманн, до которого наконец дошел смысл истории, откинулся назад и покачал головой.

«Французы — грязные свиньи, больше ничего не скажешь».

Протестующее фырканье донеслось с койки гардемарина, но трое товарищей по столу не обратили на него никакого внимания.

Прошло добрых пятнадцать минут, прежде чем молчание наконец воцарилось в старшинской.

Новый матрос центрального поста подавал мало надежд и уже заслужил несколько порицаний от своего старшины.

Большинство из команды были настроены против него, потому что он посвящал свое свободное время брошюрам в черных обложках, вместо того, чтобы резвиться с остальными шутами из носового отсека. Казалось, он полностью изолировал себя своими лицемерными манерами, и его случайные высказывания в самовосхвалении встречали отпор в виде «Отвали, Викарий!» или «Иди, найди другого лодыря и присосись к нему».

Арио проявлял особенную неприязнь к новому матросу.

«Он и его чертово важничанье! Влиться в общую работу и не портить строй, вот все что ему надо делать».

Однажды, когда я был в носовом отсеке, я узнал от Арио, что брат старшего торпедиста Хакера был в тюрьме. Ему было двадцать два года, лишь на год больше, чем Хакеру. Очевидно, он отомстил вредному соседу, опилив пять его фруктовых деревьев.

Арио выразил это следующим образом: «Сделаешь дереву обрезание таким образом, и ему конец».

Я приподнял брови: «Наверняка в тюрьму за это не посылают?»

«Сейчас посылают. Это называется «нанесение ущерба пищевой свободе германской нации» — саботаж, попросту говоря».

Матрос 2-го класса Швалле, который выслушал мнение Арио, сболтнул: «Господи, да он же себе хорошо сделал».

«Что ты имеешь в виду?»

«Ну, с ним там ничего не случится, ведь так? Я имел в виду, что он в полной безопасности».

Арио нашелся с ответом: «С какой стороны посмотреть!»

Швалле был невозмутим. Он спокойно сделал большой глоток фруктового сока из фарфоровой кружки в виде черепа.

Такую громоздкую вещь на борт подлодки притащить — надо быть не в своем уме, подумал я.

Корабельный журнал описывал наши первые два дня следующим образом:

Суббота 08:00 Вышли в море

16:30 Погружение для дифферентовки

18:00 Пробное глубоководное погружение

Воскресенье 07:46 Воздушная тревога.

Глубинное погружение для уклонения

10:55 Воздушная тревога

15:44 Воздушная тревога

16:05 Легли на курс в зону патрулирования

«У тебя глаза до сих пор, как у кролика-альбиноса», — посмеялся надо мной Стармех на следующий день, наш третий день в море.

«Ничего удивительного. Последние несколько дней были весьма лихорадочными».

«Для некоторых больше, чем для остальных. Я догадываюсь, что ты ходил на ту попойку в кафе «Помпадур». В ночь перед тем, как Томсен выдал свой номер, не так ли?»