Юрий Тарский - Испытание огнем
— Как рубка? — отрывисто спрашивает Сверчков.
— Рубка под током! — в тон ему отвечает старшина-оператор.
— Начинайте учение!
Старшина выкрикивает:
— Есть! — и певуче командует: — Начинаем проверку параметров. Приготовиться включить главный пульт!
Перехватив вопрос на моем лице, Саша шепотом объясняет:
— Проверка параметров — это проверка характеристик аппаратуры. Понимаешь, она всегда должна быть в заданных пределах. Как в инструкции — ни больше и ни меньше. Малейшее отклонение в любом звене, и ракета не попадет точно в цель.
По команде старшины матрос-оператор щелкает тумблерами. На панели загораются ряды контрольных лампочек. Экран осциллографа освещается трепетным мерцающим светом. По нему пробегает ярко-зеленая верткая змейка. Старшина, не сводя глаз с экрана, привычно протягивает руку, плавным поворотом верньера фокусирует электронный луч и подгоняет изумрудную синусоиду по масштабу. Экран на какое-то время превращается в гладкий голубой круг, словно усыпанный мельчайшим светящимся песком. Матрос-оператор поочередно подключает блоки, громко называя их номера. Формы импульсов на экране меняются. Они то перекатываются неторопливыми пологими волнами, то вдруг начинают скакать, напоминая стремительно разжимающуюся пружину.
Как зачарованный гляжу на экран. Мне кажется: я в кабине летящего к звездам космолета. А зеленая, меняющая силу и очертания змейка — сигналы таинственных жителей далеких миров.
И вдруг недовольный возглас Сверчкова:
— Две секунды на пятой и полторы на седьмой операции потеряли! Повторите замеры еще раз!
Он прячет секундомер в нагрудный карман кителя и поджимает пухлые губы. Брови сошлись на переносице, в голосе досада, Брошенный на меня косой взгляд красноречив — я мешаю.
В центральный пост не иду, возвращаюсь к себе в каюту. Только сейчас чувствую, как устгл за день. Сон валит с ног. Впрочем, и не мудрено — третий час ночи. На поверхности скоро начнет светать.
В каюте темно, Иннокентий спит. Торопливо раздеваюсь, забираюсь под одеяло и тотчас засыпаю.
Просыпаюсь от сильных толчков. Надо мной стоит Иннокентий. Он трясет меня за плечо и что-то приговаривает: губы шевелятся, но слов я не слышу. Каюта ярко освещена. Я часто-часто мигаю. Наконец, словно через слой ваты, доносится голос Иннокентия:
— Однако силен же ты спать! Вставай же! Вставай!…
Просыпаюсь окончательно, рывком сажусь на постели. Гляжу на часы и не верю глазам.
— Точно, одиннадцатый, — подтверждает Иннокентий. — Пожалел тебя, решил не будить, больно сладко ты спал.
Только сейчас замечаю, что лодку сильно качает. Значит, мы на поверхности. Палуба неторопливо перекашивается то влево, то вправо. Стены каюты скрипят, тоненько позвякивает чайная ложка в забытом на столе стакане. Пока я одеваюсь, Иннокентий забрасывает меня новостями, и я кляну себя за дурацкую не ко времени сонливость.
— В пять утра стало известно, что встреча с “Крузенштерном” не состоится — у него какая-то поломка в машине, — рассказывает Иннокентий. — А в шесть с небольшим к нам прицепилась подводная лодка; чужая, конечно. Наши гидроакустики ее сразу засекли и, как водится, запросили позывные. Молчит. Еще раз запросили… Молчит. Так и таскалась за нами целый час, как нитка за иголкой: куда мы — туда и она. И не просто таскалась, а с намеком: сближалась вплотную, будто выходит в атаку, дважды выпускала маскировочные имитаторы, чтобы сбить с толку наших операторов. Гидроакустики говорят: по всему видать, эти имитаторы производства небезызвестной фирмы “Кливай Орднанс Див”…
— И где же мы сейчас? — спрашиваю.
— В точке встречи с нашими торговыми судами. Поддерживаем с ними постоянною радиосвязь, — отвечает Иннокентий. — Они уже где-то близко.
— А как с нами? Значит, остаемся на лодке? Иннокентий кривится.
— Дудки! Круглов неумолим. Сказал: как только встретимся с нашими судами, немедленно перейдем на одно из них.
Я, наконец, одет, и мы спешим в центральный пост. Здесь забиваемся в закуток, чтобы не мешать подводникам. Старпом смотрит на мою помятую, заспанную физиономию и укоризненно качает головой. Толя Скворцов шепчет:
— Суда на подходе. Их пять. Минут через тридцать будут здесь.
Подводную лодку порядком качает, и приходится за что-нибудь держаться, чтобы твердо стоять на ногах. Рубочный люк отдраен. Впервые за много дней вижу настоящее голубое небо не через десяток перископных линз. В отсеке прохладно, слегка пахнет озоном — работают установки микроклимата, — а под люком пышет полуденным тропическим жаром и разносится соленый аромат открытого моря. Долгое плавание под водой для любого тут дело обычное, и тем не менее голубой кругляшок неба притягивает к себе все взоры сильнее самого мощного магнита.
— Совсем как у нас под Сызранью небо, — говорит рядом Толя Скворцов и, встретившись со мною глазами, почему-то краснеет и поспешно отворачивается.
Из радиолокационной рубки докладывают:
— Курсовой… Дистанция… Вижу наши суда!
Старпом Никитин приникает губами к переговорной трубе и повторяет доклад радиометриста на мостик командиру. Слышим баритон Круглова:
— Попросите научных сотрудников поторопиться; мы не можем тут долго задерживаться.
Обрывается последняя надежда остаться на “Пионере”. Обвожу глазами отсек, встречаюсь с сочувствующими взглядами моряков. Только сейчас по-настоящему понимаю, как сроднился с ними и с кораблем. Чувство острой зависти, любви к этим мужественным парням и обиды, что не придется быть с ними до конца, охватывает меня. В эти минуты, пожалуй, впервые жалею, что не избрал профессию военного.
Старпом оборачивается к нам, глядит на наши кислые лица и разводит руками: мол, ничего, братцы кролики, не поделаешь: приказ есть приказ.
Мы стоим на мостике “Пионера”. В двух кабельтовых от лодки лежит в дрейфе “Ангарск” — теплоход, на который мы переходим. Остальные суда уже ушли: их дымы еще курятся над горизонтом. Лодку заметно покачивает, а гигантский “Ангарск” кажется неподвижным. К нашему борту пришвартована белоснежная шлюпка. В нее уже перенесены наши вещи. Гребцы и рулевой, дочерна загорелые моряки с “Ангарска”, запрокинув кверху лица, с любопытством осматривают подводную лодку и весело переговариваются с толпящимися на палубе подводниками.
В отсеках мы уже со всеми попрощались, очередь за теми, кто на мостике. Круглое пожимает нам руки, говорит без улыбки:
— Пожелал бы вам спокойного плавания, да боюсь, не будет оно спокойным ни у вас, ни у нас.
Шлюпка отваливает от борта “Пионера”. Подводники приветственно машут нам пилотками. На сердце у меня тяжесть. Кажется, и не так уж много времени пробыл на лодке, но всей душой успел прикипеть к замечательным ребятам.
На полпути от “Ангарска” гребцы нашей шлюпки во все глаза смотрят на подводный атомоход — такое и им не часто приходится видеть. Палуба и мостик “Пионера” пустеют. Лодка дает ход, и мы видим, как она, наклонив нос, медленно погружается в океан. Сначала вода скрывает носовую надстройку, затем, оставляя на глади океана широкую, долго незатягивающуюся пенную борозду, пропадает из глаз высокая рубка-Остаток дня и ночь проходят спокойно. К полудню — так сказал нам вчера штурман “Ангарска” — мы будем уже на месте. Выглядываю в иллюминатор: ночью мы догнали наши суда, и теперь движемся слитной группой.
Завтракаем в кают-компании вместе с моряками “Ангарска”. (Они стараются развлечь нас — как-никак гости, — даже пытаются шутить, но мы чувствуем: нервы напряжены у всех.)
— Вот гады, в мирное время приходится ходить, как в войну, в конвое! — не выдерживает самый молодой из присутствующих, третий штурман. Под укоризненными взглядами товарищей он краснеет и, опустив очи долу, замолкает.
— Мы не из пугливых, нас на бога не возьмешь! — негромко говорит пожилой стармех. — Так что не переводи зря кровь на воду, Виталий. Не пугай наших гостей.
После завтрака поднимаемся на мостик. Знакомимся с капитаном. Он до боли сжимает каждому из нас руку, коротко представляется:
— Павлов, Игорь Георгиевич.
Завязывается разговор о нашем плавании на “Пионере”, мы расспрашиваем об “Ангарске”. Капитан, видать по всему, не очень-то словоохотлив, однако и не молчун. Обстоятельно отвечает на наши вопросы приятным, с хрипотцой баритоном. Украдкой наблюдаю за ним. Павлов ничуть не похож на сложившегося в моем воображении морского скитальца. Он молод — на вид лет тридцать пять, невысок ростом, худощав и элегантен. Щеки выбриты до синевы, китель с четырьмя золотыми нашивками и чехол фуражки — белее снега, ботинки надраены до зеркального блеска.
— И вы считаете, что возможна провокация? — спрашиваю у него.
Капитан утвердительно кивает.
