Вячеслав Миронов - НЕ МОЯ ВОЙНА

— Становись!

Голос должен быть жёстким, никто не должен даже подумать сопротивляться. Плевать, что у них оружие, а мы здесь пленные.

— Слушать внимательно! Есть обстрелянные, с опытом боевых действий? Выйти из строя на пять шагов.

Вышло трое. Все подростки. И командир роты поднял руку вверх, показывая, что он тоже воевал.

— Кто охотник, спортсмен-стрелок, выйти из строя на три шага.

Вышел один человек.

— Кто умеет стрелять из автомата, поднять руку.

Тут строй заржал, и все подняли руки.

Понятно, зазнайки. Придётся, видимо, им объяснять и принцип полёта пули, основы стрельбы.

— У кого пристреляны автоматы, поднимите руки.

Подняли лишь те пацаны, что воевали.

— А зачем его пристреливать? И так всё ясно! — донеслось из строя.

— Что тебе ясно?

— Автомат, что его пристреливать!

— Хорошо! Выходи из строя!

Тот вышел, лет тридцати мужик, глаза весёлые, невысокий.

— Дай автомат!

Он протянул оружие, я отстегнул магазин, отдал ему, снял с предохранителя АК, передёрнул затвор, оттуда вылетел целый патрон! Круто, они так перестреляют и друг друга и нас заодно. Снял крышку ствольной коробки. Бог мой! Там было полно заводской смазки.

Я подозвал командира роты и показал ему это.

— Ты понимаешь, что это смерть твоим бойцам?

— Да ну!

— Смазка густая, сейчас набьётся сюда пыли, и будет "Да ну!", заклинит и всё! Такая ерунда у всех?

— Наверное, они оружие только на днях получили.

— Ветошь есть?

— В казарме найдётся.

— Веди туда своих людей и занимайся чисткой оружия! А после обеда продолжим, сам проверяй, гоняй их. Другим ротным скажи, чтобы тоже почистили. А сюда отправь тех, кто почистил, пусть мишени изобразят.

Ротный увёл роту в казарму. Полудохлая лошадь привезла нас в казарму, и мы спокойно улеглись на свои койки. Дверь распахнулась, а мы только начали засыпать! Что за сволочь!

На пороге стоял мулла.

— Сейчас вербовать будет в свою веру! — прошептал Виктор.

Судя по голосу, он был готов разразиться длинной тирадой в адрес священнослужителя.

— Тихо, и не вякай!

— Можно войти? — мулла был до приторности слащав.

Не люблю таких. От них можно любой пакости ждать.

— Конечно, проходите.

Мулла разместился на табурете. Он внимательно оглядел нас. Теперь на носу у него были очки в оправе жёлтого цвета, очень похоже на золото. В руках у него были чётки из янтаря, скреплены они были нитками жёлтого с чёрным цвета. Лицо его прямо светилось благочестием, умиротворённостью.

Эх, мулла, мулла, мне бы твои проблемы! Бородка у него была маленькая, клинышком, ушки торчали «топориком», чалма опиралась на них. Зато весь он был такой чистый, наглаженный, до того карамельный, что аж противно! Лет ему было около сорока, но смотрелся он лишь на тридцать. Видать жизнь не тяжёлая.

Он сидел, блаженно улыбаясь, перебирая медленно чётки. Вот только глаза его не соответствовали этой умильной мине, они постоянно были в движении, обшаривали наше жилище-узилище, на наших лицах они не останавливались, а как бы «мазали» мимоходом. Казалось, что взгляд у него осязаемый, такой же липкий и приторно-противный как он сам. Пауза явно затягивалась.

Часть седьмая

— Слушаем вас.

— Это я слушаю вас.

— Не понял? — я был сбит с толку.

Мы этого козла не звали, сам припёрся, так какого хрена ему надо?

— Вы служите в мусульманской армии, на благо великой идеи… — начал он.

— Секундочку, — я перебил его, — мы не служим в этой армии, а работаем инструкторами. И поэтому мы лишь выполняем работу, и не более того. Душу вкладывать мы не собираемся. И комбат, и начальник штаба, и сам Гусейнов об этом знают.

— Да, я слышал о ваших мытарствах на пути к свету! — он был по-прежнему слащав до отвращения.

— Вы слышали о наших мытарствах? — Витя не утерпел и взорвался как сто тонн тротила. — Вы слышали! Ах, вы слышали! О пытках, избиениях, о расстреле, вы слышали?!

— Витя, заткнись!

— Нет, Олег, пусть этот пластырь божий послушает!

— Витя! Не «пластырь», а «пастырь».

— Да какая мне чёрт разница! Он слышал, видите ли, что нас чуть не поубивали! А сделал что-нибудь?

— Я же говорю, что путь к свету у вас долгий, но сейчас вы среди своих друзей! Мы все помогаем друг другу, ради нашего большого дела — освобождения земли предков. Это и есть наш путь к свету! — голос муллы по-прежнему оставался невозмутимым, но глаза уже начинали гореть лихорадочным огнём, на лице стали появляться красные пятна, лицо всё как-то окаменело, руки стали стремительно перебирать чётки. Янтарные бусинки с шорохом прокатывались у него под пальцами.

— Это и есть великая цель всех нас здесь! Сам Аллах прислал вас к нам в помощники!

На шум ворвались охранники и недоумённо уставились на нас.

— В чём дело? — мулла недовольно обернулся.

— Не любит дядька, когда его прерывают. Сам себя слушать любит!

— У вас всё в порядке?

— Всё в порядке. Что мне могут сделать эти два помощника в священной войне против неверных?

— Мы за дверью. Если что — зовите! — охрана закрыла дверь и удалилась.

— Так на чём я остановился? Ах, да! Так вот, началась священная война…

— Это мы уже слышали. Война за землю своих предков.

— Нет, вы не поняли, война против неверных, тех, кто не чтит пророка Мухаммеда! Начали её первыми русские, когда вошли на священные земли братского народа Афганистана. И теперь здесь, когда мы изгнали русских собак с нашей земли, надо добить их прихвостней — армян. Они топчут нашу землю, едят наш хлеб.

Мы устали терпеть этот произвол. А после обеда, когда солнце будет в зените, нам проводить занятия.

— Что вы от нас хотите?

— Я хочу, чтобы вы подумали и приняли самую правильную религию на земле — ислам! — голос миссионера был торжественен.

— А зачем?

— Как зачем? Вы и так помогаете нам, но когда вы примите ислам, вы будете нашими братьями, будете ходить без охраны. Мы найдём вам жён, дадим новые имена.

— А со старыми жёнами что делать?

— Если они примут ислам, то можете жить с ними.

— Ну да, чтобы мне член укоротили! Нафиг!

— Ну, это не обязательная процедура, — мулла снисходительно улыбнулся.

— А если мы откажемся?

— Тогда я буду сомневаться в искренности ваших поступков, и сделаю всё, чтобы ваша жизнь стала невыносимой!

— Тогда иди сам проводи занятия с личным составом по огневой подготовке. Если бы не мы, так они бы в первом бою у тебя остались на поле с молитвой и сломанным оружием.

— Моё оружие — слово. А вы подумайте! Крепко подумайте!

— Хорошо, мы подумаем. А сейчас нам нужно отдыхать, наши раны ещё не зажили. Они, кстати, тоже были нанесены во имя вашей великой войны. Так что можете считать нас мучениками, — Витька всё-таки не удержался и съязвил.

Мулла встал, с достоинством наклонил голову и вышел.

Мы откинулись.

— Интересно, а Модаев принял ислам?

— Наверное. Так ему член обрезали? Теперь он не просто м…к, а будет м…к обрезанный!

— А если снова поведут на расстрел? Что тогда делать будем?

— Не знаю. Одно дело быть инструктором, а другое — веру поменять.

— Я сам как-то не задумывался об этом, но очень не хочется ислам принимать. Есть же предел человеческому падению.

— Интересная мысль! Надо будет спросить у Модаева при случае. Упал он морально до конца или нет?

— Ладно. Спи!

Мы прикорнули на час-полтора, и после обеда снова на лошадёнке добрались до стрельбища.

Стрелял личный состав по три пробных и по три зачётных выстрела. Мало кто поражал мишени. Многие злились, психовали. Все, кто не попал, ругали свои автоматы. Когда все по кругу закончили, мы построили их и начали говорить.

— Вы поняли, что стрелять трудно и сложно?

— Поняли, только не попадаем.

— Какое расстояние до мишеней? — я обратился к бойцу, стоявшему передо мной.

— Не знаю. Думаю, метров сто.

— Теперь смотри на свой автомат. Прицельная планка установлена на что?

— Ну, буква «П».

— Что это обозначает? Кто знает?

— Прицел постоянный, — крикнул кто-то из строя.

— На каком расстоянии устанавливается этот прицел?

— Не знаю.

— Триста метров. Здесь сто. Поставьте на нужную отметку и попробуйте ещё раз.

Боец попробовал снова стрелять. Показатели улучшились. Потом вновь прогнали всю роту. Все стали стрелять гораздо лучше. Задачу усложнили. Поставили на расстоянии около пятидесяти метров ещё несколько мишеней. И вот поодиночке, перебегая дорогу, надо было поразить тремя выстрелами группу «пехоты» на расстоянии пятидесяти метров и одним патроном тех, что на ста метрах. Они долго бегали после каждого стрелявшего, смотрели — попал он или нет. Но дело спорилось. Многие начали уже понимать, что к чему, почувствовали вкус к стрельбе.