Михаил Савельев - Парни из легенды
— Не сробеете перед фашистским зверьем?
Сержант посмотрел на своих танкистов, улыбнулся и ответил:
— Страшновато, конечно. Только ведь ребята в экипаже какие! Фомин, к примеру, в тайге один на один с медведем сходился. А нас в танке четверо, да не одни мы. Не пропустим фашистов, товарищ майор!
И вот настало утро 7 июля. Гитлеровцы пошли в атаку на Поныри. Сотни танков тараном устремились на наши позиции. Но оборона у нас была подготовлена надежно, и встретили мы фашистов, как полагается. Четыре их атаки захлебнулись. Ну а потом подтянули они свежие силы, и пятой атакой удалось им прорвать первую кашу позицию… И поползли их танки к станции.
Ну а здесь встретили врага ваши танкисты. Встретили таким огнем, что на стволах пушек обуглилась краска, внутри машин не хватало кислорода, но танкисты делали свое дело.
Гитлеровские танки заметались, стали искать укрытие и поползли к лощинке, где стояла машина Касымова…
Генерал помолчал,
— Тут можно рассказывать долго. Я скажу коротко: семь средних танков подбил экипаж Касымова! Но и его танк загорелся. Я видел, как пылающая машина Касымова вырвалась из капонира, как понеслась навстречу врагу и врезалась в борт «тигра». Страшной силы взрыв потряс поле боя…
Сколько лет прошло, до сих пор кажется мне, что именно таран Касымова внес перелом в ход сражения. Гитлеровцы начали пятиться назад… И тогда наше командование ввело в бой свои резервы…
Генерал снова достал из кармана платок, тщательно вытер лоб и закончил доклад:
— Есть в Понырях братская могила. В ней захоронен прах сержанта Касымова и его боевых друзей. Каждый год 7 июля я стараюсь побывать на этой могиле и каждый раз вижу на ней живые цветы — знак народной любви и памяти о тех, кто отдал жизнь во имя свободы Родины, во имя счастья своего народа…
Зал зарукоплескал.
Когда секретарь парткома объявил собрание закрытым, на сиену поднялся невысокий коренастый парень с черными, слегка вьющимися волосами и, приблизившись к генералу, молча протянул небольшую пожелтевшую от времени фотокарточку. На ней без труда можно было узнать того, кто стоял перед генералом, только не в темном костюме и белоснежной рубашке с модным галстуком, а в выгоревшей от солнца гимнастерке, с орденом Красного Знамени на груди. Те же глаза; прямые, в линию, брови. Только губы обветрились, потрескались.
— Сержант Касымов!.. — удивленно произнес генерал. — Откуда у вас эта фотография?!
Парень с трудом, тихо сказал:
— Я механик совхоза Касымов. Это фотография моего отца. Спасибо вам товарищ генерал, что рассказали о живом отце, которого я совсем не помню.
И взяв генерала за руку, Касымов обратился к секретарю парткома:
— Сегодня генерал — мой гость. Не могу я его отпустить, это же командир моего отца!
ЗАЖИГАЛКА
Недалеко от Янгиюля на берегу Бозсу есть уютный уголок, созданный руками рыболовов. Небольшой опрятный домик, тенистый фруктовый сад, легкие павильоны над водой. Я очень люблю это место и часто, вооружившись удочкой, провожу там выходные дни. В один из давних моих приездов туда я и познакомился с ветераном войны, бывшим старшиной сверхсрочной службы Батыром Садыковым. Встречались потом не раз. Вечерами мы обычно беседовали о прошедшей рыбалке, намечали планы на утро, иногда вспоминали прожитое и пережитое. В один из таких вечеров старшина рассказал историю, которую я записал так, как она была рассказана:
— Сегодня я получил телеграмму от брата — Игната Бырули. Он тоже солдат. Можно сказать, старый солдат. Майор. Окончил военную академию. Приезжает ко мне в гости. Вас удивляет, почему моего брата зовут Игнат Быруля? Расскажу. Хотя рассказывать мне будет нелегко. Я даже затрудняюсь назвать время, когда Игнат стал моим братом. Может, это случилось июньским днем сорок первого года, может быть, тремя годами позже, а может быть, уже после войны…
В сорок первом наша рота отбилась от части и где–то около города Слоним оказалась в окружении врага. Мы пытались выйти к своим, но по всем дорогам двигались фашистские войска. В каждой деревне были гитлеровцы. Если много — мы старались обойти деревню незаметно, а где можно — пробивались с боем. Терпели и холод, и голод, и усталость валила с ног. Особенно тяжело было родную землю, народ свой на поругание врагу оставлять.
После очередной стычки с фашистами собрал наш лейтенант остатки роты на опушке леса, развернул карту и, показывая на небольшую деревушку, сказал:
— Здесь немцев еще не было. Но и нам заходить туда нельзя. Надо торопиться — к вечеру можем выйти к своим. Пойдем вот этой тропинкой мимо деревни.
Я шел последним, замыкающим. Когда мы проходили мимо огородов, из переулка выскочил мальчуган. Босиком, ворот рубашонки расстегнут, льняные волосы растрепаны. Догнал меня и тронул за рукав гимнастерки:
— Дяденька, возьмите патрон, пригодится… Я его на дороге нашел. Вчера красноармейцы проходили — наверное, потеряли, — и сует мне в руку патрон. Идет рядом и так пристально смотрит в глаза, словно спрашивает, далеко ли мы еще отступать будем…
Не отдавая себе отчета, взял у мальчугана патрон, не помню что именно, но что–то сунул ему в руку, а сам подумал: «Эх, бола, бола, не знаешь ты, что ми десять ящиков с патронами в лесу закопали». Уже потом, когда мальчуган убежал, увидел я, что на патроне было нацарапано «Победа» и рядом пятиконечная звезда. И тогда я этот патрон положил в левый карман гимнастерки, рядом с комсомольским билетом…
Война, как буря, никого не щадит. Не щадила она и меня, швыряла по фронтам, по госпиталям. Разметала и все мое солдатское имущество, которое мне хотелось сохранить как память о родных, о далеком доме. Только патрон, память о мальчике, удалось сохранить, и он по–прежнему лежал в левом кармане гимнастерки. Сначала рядом с комсомольским билетом, потом с кандидатской карточкой, а затеи и с партийным билетом. В сорок четвертом году война опять забросила меня на белорусскую землю. Теперь уже мы гнали фашистов, и они, как шакалы, уходили от нас лесами и проселочными дорогами. Но враг еще был силен и огрызался зло, разъяренно.
Нашей роте было приказано с ходу овладеть деревней Петруничи. Рота развернулась в цепь и пошла в атаку. И тут во фланг нам ударял пулемет. Рота залегла. Командир приказал моему отделению выдвинуться к опушке леса, откуда бил пулемет, и уничтожить его. Метров триста оставалось до опушки, когда враг заметил нас и длинной очередью сразил двух моих товарищей. Под прикрытием огня послал я еще двух солдат. Не доползли и эти. Тогда я взял ручной пулемет и пополз к лесу сам. Я уже заметил дзот, в котором укрылись гитлеровские пулеметчики. По мне не стреляли. Я подполз на такое расстояние, что уже хорошо видел амбразуру дзота, и мне надо было только отдышаться, успокоиться, чтобы метко ударить по амбразуре.
Когда из дзота начали стрелять, я дал по амбразуре очередь. Пулемет врага замолк, словно захлебнувшись. Рота с криками «ура!» поднялась в атаку. А враг застрочил снова. Обозленный, я ударил по амбразуре длинной очередью, но неожиданно мой пулемет умолк. В диске не было патронов! А из дзота враг слал и слал смерть моим товарищам. У меня были еще гранаты, но не было надежды подползти к врагу на бросок: перед дзотом голое пространство. А пулемет врага надо было подавить любой ценой…
Доставая запалы из кармана гимнастерки, я нащупал там и патрон, что дал мне тот белокурый мальчик Патрон с таким желанным словом — «Победа».
Затаившись, я стал всматриваться в амбразуру мысленно представил, как в дзоте расположен пулемет, где находится пулеметчик. Выходило, что не только стенки дзота, но и сам пулемет прикрывал врага от пуль и чтобы убить его, надо было не просто попасть в амбразуру, а послать пулю так, чтобы она прошла между стенкой дзота и пулеметом.
Стараясь быть спокойным, я вложил патрон в патронник, плотно прижал приклад к плечу и, кажется, забыл обо всем на свете, кроме того, что передо мной злобный враг, которого я должен уничтожить единственным оставшимся у меня патроном.
Я выстрелил в тот момент, когда в дзоте снова залопотал пулемет, когда был уверен, что враг находится именно там, куда я прицелился. После моего выстрела пулемет врага замолк. Замолк навсегда.
Отыскал я вылетевшую из патронника гильзу, торопливо положил ее в карман гимнастерки и побежал с ротой, которая дружно атаковала деревню.
Уже потом, когда затихли бои и полк наш был на отдыхе, сделал я из гильзы зажигалку. Была у меня надежда встретиться с тем пареньком и отчитаться перед ним за патрон. А потом дошли слухи, что деревушку ту фашисты сожгли, а всех жителей уничтожили за связь с партизанами. Надежды на встречу больше не было, и зажигалка стала особенно мне дорога.
