Федор Панферов - Борьба за мир
— Ты полой, полой, — посоветовал ему Звенкин.
И вот, несмотря на то, что станки заиндевели, несмотря на то, что люди были плохо одеты, что вместо варежек у большинства на руках были потрепанные чулки, тряпки, несмотря на все это, люди кинулись на станки. Стряхивая с них морозную седину, стаскивая их с платформ, люди клали станки на бревна и волоком тащили в здание еще без крыши, ставя их на приготовленные фундаменты.
А буран бушевал, потешался, кидая в лица охапки колючего, словно битое стекло, снега. Люди стонали, падали, будто подбитые морозом воробьи, снова вскакивали и снова кидались на станки, еще громче стеная, скрежеща зубами. В этом бушующем буране, собственно, ничего не было видно — ни людей, ни станков, ни тем более самодельных, из бревен, саней. Только иногда из белесой пурги выныривало что-то огромное, черное, облепленное живыми фигурками, и снова над всем бушевала свирепая уральская метель. Иногда из метели, перекрывая ее завывание, вырывалась «Дубинушка», но буран своим воем глушил песню и крутил, выл, свистел, потешаясь надо всеми… И трудно было понять, что руководило в эти дни полуголодными, уставшими от бессонных ночей, полураздетыми людьми — только ли высокие патриотические цели, или еще и русская удаль: «Эх ты, буран, крутишь, а мы все равно тебя победим».
Однажды утром, пробиваясь сквозь бушующую метель, на станцию прибыл Макар Рукавишников. Он явился все в том же пегом кожаном пальто, без пояса, похожий со спины на толстую бабу. Перебегая от одной группы рабочих к другой, он подбадривал:
— А ну давай, давай, ребятки! Родина нам отплатит!
Слова его были хорошие, но то, что именно он произносил эти слова, и то, что именно он прибыл сюда, вместо того чтобы там, на заводе, налаживать питание, раздражало людей. А он этого не понимал. Разгорячившись, он даже сам впрягся, как коренник, в сани, на которых лежал тяжелый станок, и поволок вместе со всеми.
Кто-то из рабочих сказал, как всегда, дипломатически тонко, не то ругая, не то похваливая:
— А ну, директор, давай, давай. Хорошая у тебя спина — шире мостовой…
— Вот это директор!
— Бык! Прямо бык!
— В цирк бы вам, железо на вас гнуть…
— Я ведь не такой, как те, кто в кабинетиках-то сидит. Я со всеми рабочими в тяжелую минуту — айда-пошел, — ответил на это Макар Рукавишников, не поняв издевки.
И было стыдно. Особенно Ивану Кузьмичу и Степану Яковлевичу, старым мастерам. Им было так же стыдно, как если бы их любимый сын выкинул какую-то глупую штуку при народе.
Серым вечером промерзшие, уставшие, голодные рабочие расходились по баракам, по землянкам, с тоской думая о том, что сегодня они будут есть, когда даже костра невозможно развести. С ними вместе шел и Макар Рукавишников. Он шел, чувствуя, как ноги у него отстают, и срамно стал бахвалиться:
— Что-то зад отяжелел у меня.
— Им думаешь, — кинул Степан Яковлевич.
Макар Рукавишников не расслышал и намеренно, чтобы восстановить рабочих против Николая Кораблева, произнес:
— Ничего. Сейчас чайку мне заварят… кусочек жареной баранины и, конечно, рюмочку, мы и отогреемся с Васькой. Кот у меня есть, Васька. Ну и смышленый: как зачует запах жареной баранины, так и хвост трубой.
Все знали, что у Рукавишникова никакой баранины нет, однако Иван Кузьмич сказал:
— О баранине-то можно бы и помолчать: голодные ведь мы.
— Ага! Допекло? — обрадованно вцепился Макар Рукавишников. — А кто столовую не дает? Ваш любимец, Николай Степанович Кораблев. Корабль, да без руля. Уж больно ты его чтишь, Иван Кузьмич.
— Да ведь, — Иван Кузьмич замялся и вдруг резко сказал: — Да ведь не заставишь себя каждого чтить. Одного чтишь, а другого и к козе под хвост пошлешь.
5Буран все приостановил: срывал с лесов людей, леденил землю, загонял в землянки, бараки, огромными сугробами преграждал путь паровозам, автомобилям и выл, крутил, кидая во все стороны охапки колючего снега.
— Черт-те что, — сквозь зубы произносил Николай Кораблев, шагая по кабинету, кого-то поджидая и мрачно всматриваясь в Ивана Ивановича.
Иван Иванович сидел в уголке дивана и тихо покачивался, будто перед ним теплился камин. По его лицу блуждала улыбка; зеленоватые глаза то и дело широко открывались, вспыхивали; даже голову, которая почти всегда сваливалась на грудь, он теперь держал прямо.
«Мечтает, — с досадой подумал Николай Кораблев, глядя на него. — Чудесный человек, замечательный инженер, а ведь вот неделю буран крутит — неделю мечтать будет», — он остановился и в упор спросил:
— Что же будем делать, Иван Иванович?
— Да ничего. Буран оборвать невозможно. Он может безобразничать и день, и два, и неделю. Тут так: как заладит, так и пошел стегать.
— Вы что же, считаете положение безвыходным?
— Абсолютно.
— Чепуха. Таких положений не существует.
— Безвыходных?
— Да.
Иван Иванович скосил зеленоватые глаза и, сдерживая злорадный смех, сказал:
— Прыгните на луну.
— Я не про луну, а про землю. А Придет время — и на луну прыгнем.
— Вы уж!
— Что «вы уж»? А вы уж? — глаза их сцепились; тогда Николай Кораблев шагнул к Ивану Ивановичу и с тоской произнес: — А ведь там нас ждут. Ох, как ждут.
Иван Иванович, предполагая, что тот говорит о своей семье, весь встрепенулся, сочувственно-ласково произнес:
— Ах, да, да; конечно, ждут. Да еще как!
«Столкнул, — радостно подумал Николай Кораблев. — Но сейчас я его просто за шиворот возьму», — и вслух:
— Вы же знаете, что мы в первые месяцы войны потеряли огромное количество танков, самолетов, артиллерии. Мы в этом отношении остались почти нищими. И нас ждут. Наших моторов ждут, Иван Иванович. А у нас что? Буран? Вот сегодня или завтра позвонят из Москвы. Что ответить? Буран? Это же преступно, — лицо Николая Кораблева вдруг как-то подобрело. — Ах да, — спохватился он. — Есть выход. Вы же сократили план строительства на двадцать четыре дня… Это спасение. А вы говорите — нет выхода.
— Ничего не понимаю. — Иван Иванович пожал плечами и фыркнул.
— Спишем ваши денечки на буран.
Удар попал в цель.
— Ну, нет! Это вам не пройдет, — резко заявил Иван Иванович, поднимаясь с дивана. — Я и минуты не дам. Уйду. У меня есть свой домик, есть жена — очень приятная женщина. Уйду и займусь научной работой.
— Так. Уйдете? А потом вас страна спросит, что вы делали во время войны?
— А мне все равно.
Такого ответа Николай Кораблев никак не ждал… и осекся.
«Да неужели это гниль? Да не может быть! Сколько лет я его знаю», — подумал он и так сжал кулаки, что пальцы хрустнули.
— Вы это серьезно, Иван Иванович?
Иван Иванович какую-то секунду колебался.
— Ерунда! Вспылил. Я ведь тоже за стол победы хочу прийти с победой. Но что делать? Вы намереваетесь приостановить буран? Это ведь только Иисус Навин из библии крикнул: «Остановись, солнце!» — и продолжал бить врага. Вы же не Иисус Навин.
— Я не Иисус Навин, но я знаю, что сильнее человека никого и ничего на земле нет… Для этого его, человека, надо умело организовать и вооружить.
Иван Иванович рассмеялся.
— Черт вас знает, что вы за люди — большевики. Ну как вы устраните буран? Как? Я вас спрашиваю!
— Очень просто. Все, что есть у нас на складах — пальто, шинели, телогрейки, теплое белье, одеяла, валенки, варежки, шапки, — все немедленно же раздать рабочим. Все. И не жалеть. Пожалеем тут — значит, погубим людей там, на фронте. Затем хорошенько накормить людей — сверх того, что мы им выдаем обычно. — Николай Кораблев посмотрел на Ивана Ивановича и, видя на его лице скептическую усмешку, чувствуя, как у самого поднимается злость, продолжал: — И дать водки, по сто граммов хотя бы. Это что, достаточно — сто граммов? Или двести?
— Нет, уж лучше поллитра на нос. А то с двухсот граммов просто скучновато будет. Поллитра выдайте, глядишь, и разгуляются, а потом вещички продадут и на свои деньжата водки купят. Я предлагаю подождать. Утихнет буран — наверстаем.
— Ждать самое легкое дело.
В кабинет вошел человек небольшого роста, щупленький, запорошенный снегом.
— Простите, что вот так, — сказал он, стряхивая с себя снег, и шагнул к столу, падая всем телом вперед, будто неся на себе большую тяжесть.
Глаза у него большие, синие, бегающие туда-сюда, как маятник часов. На нем шинель без погон, но крепко пригнанная, и шапка-ушанка с вмятиной на том месте, где, видимо, совсем недавно была красноармейская звезда.
«Из армии, — подумал, глядя на него, Николай Кораблев. — Только что это у него глаза-то… бегают как!»
— Здравствуйте, — сказал вошедший. — Лукин я. Послан к вам на работу… от… от… — Он смешался и, положив пакет на стол, добавил: — Вот. Прочитайте, пожалуйста.
