Александр Былинов - Запасный полк
— Это вы, дистрофик? — почти насмешливо спросил Рогов. — Полковник-дистрофик...
— Почему дистрофик, товарищ генерал? — Беляев совершенно искренне обиделся.
— Вам будто бы каши не хватает. Жаловались?
— Так точно, жаловался. Однако не полагал, что моя жалоба станет поводом для насмешек.
В трубке кашлянули.
— Ишь ты, обиделся...
— Никак нет, не обиделся, товарищ генерал. По-прежнему отстаиваю разнообразие и калорийность комсоставской кухни.
— Отстоял, между прочим.
— Непонятно, товарищ генерал.
— Отстоял, говорю. Писали куда-нибудь в высшие инстанции через голову штаба округа, через мою голову?
Беляев помолчал у трубки, а затем несмело сказал:
— Писал, товарищ генерал-лейтенант.
— Куда писал?
Беляев снова помолчал мгновение, словно вспоминая, куда же это он писал письмо через голову командующего.
— В Государственный Комитет Обороны.
— Я так и полагал. Не знаю, кому обязаны, вашим или нашим заботам, только есть перемены. Тебе первому звоню. Можешь заказать тете Моте праздничный обед и расслабить поясок на пузе. Отныне комсостав снабжать по второй норме. Вопросы есть?
— Есть, товарищ генерал. Множество вопросов! — Беляев от радости не знал, что говорить в трубку.
Да и голос самого командующего выдавал плохо скрываемую радость. Да, Беляев написал письмо в Ставку «через голову» высшего начальства после того, как столько передумал, сидя в столовых военторга. Оба они не забыли знаменательного телефонного переговора, когда Беляев доложил командующему о своих раздумьях. В трубке тогда замерло. Беляев не торопил генерала: пусть подумает человек, вопрос-то щекотливый. Наконец трубка ожила. «Мне нечего вам ответить, полковник». — «Почему же?» — «Не задавайте лишних вопросов. Посмотрите на карту и... затяните потуже поясок».
Конечно же, не беляевская здесь заслуга. Разве мало мудрых военачальников в Красной Армии, связанных ежедневно и ежечасно с частями и подразделениями, изучающих жизнь, нужды и запросы каждого бойца от подъема до отбоя?
— Полагаю, товарищ генерал-лейтенант, что заслуга не моя! Спасибо, спасибо! Верил, что положение будет исправлено. Вопрос нынче о танках. Надеюсь, наша докладная получена. Чем поможете?
— Ничем. Теперь-то уж наверняка ничем. Нет у нас танков. Можете жаловаться. Разрешаю через мою седую голову жаловаться кому угодно, вплоть до маршала бронетанковых войск. Пусть он вам хоть танковый корпус подарит для обучения маршевых рот. У меня лично танков нет.
— Жаловаться не буду, товарищ генерал-лейтенант.
— Кто знает? — он помолчал. — У меня все.
— Благодарю еще раз.
— Приятного аппетита. Впрочем, минуточку...
Нет, генерал Рогов поистине чудо человек!
Беляев рассказывал Дейнеке о беседе с командующим, и перед обоими вырисовывался один из тех простых и мудрых военачальников, которые и являли собой кряж нашей армии, олицетворяли ее могущество и непобедимость. Суровый и немногословный, крутой с подчиненными, строгий с нерадивыми, он расцветал, когда видел смелость, неуступчивость, инициативу, порой даже безрассудность и риск в единоборстве с бескрылостью, сухой расчетливостью и педантизмом. В последнюю минуту командующий пообещал танки!
В соседний район прибыл на формирование танковый корпус. Командующий предложил скоординировать усилия стрелковой бригады с полевыми занятиями танкистов танкового корпуса. «Танкисты, надо думать, не откажутся помочь пехоте. Попробуйте взаимодействовать. Тем более что командующий корпусом генерал Старостин мой давний приятель еще по Халхин-Голу».
Беляев сиял. Он крепко пожал руку Дейнеке. Все спорилось, все шло на лад. С танкистами нетрудно будет договориться, но нельзя забывать, что это временный выход из положения. Скоро корпус уйдет на фронт, а новое пополнение бригады по-прежнему останется без танков, с неподвижными макетами, сделанными из земли. Нужны собственные танки, хотя бы один танк настоящий, многотонный, способный устрашать и вызывать ненависть.
Тут же было решено, что в танковый корпус поедет начальник политотдела «дипломат» Дейнека. В случае успеха миссии Дейнеки бригада выступит в дальний переход с отрывом от базы на много дней и со сложными тактическими учениями по пути следования.
2
...И вот бригада в движении.
Однодневного марша оказалось достаточно для того, чтобы выйти к рубежам, обозначенным на карте, привезенной Дейнекой из танкового корпуса. Танкисты без лишних слов согласились взаимодействовать со стрелками, проутюжить щели и «расстрелять» из орудий засевшую в окопах пехоту. В свою очередь они охотно подставляли зады своих машин под гранаты и бутылки с «горючей жидкостью», а смотровые щели под «пули» метких снайперов.
Полки бригады окапывались всю ночь. На рассвете ожидалась танковая атака. К четырем ноль-ноль все подразделения согласно приказу «залезли» в землю, пристреляли противотанковые средства, артиллерию, минометы.
После отражения танковой атаки решено было развивать наступление всеми полками бригады на населенный пункт Д. и высоту Круглую. В ходе занятий Солонцов даст неожиданные вводные, которые вызовут замешательство в штабах, заставят их принимать оперативные решения, руководить войсками в необычной и усложненной обстановке. Бойцы линейных подразделений тоже пройдут школу на полях условных сражений, втянутся в походную жизнь, привыкнут к ее лишениям и тяготам.
Майор Солонцов лежал на траве, которая уже начинала желтеть. Он устал за ночь, непрерывно проводя рекогносцировку, определяя участки для обороны. Вместе с работниками штаба бригады он составлял и передавал приказы в части соединения, инструктировал штабных командиров, «поднимал карты», носился по бескрайней степи, ожившей в эти часы.
От земли шли знакомые запахи осени. Ему бы не удалось расчленить эти запахи — так могли пахнуть и перепрелые листья, легшие мягким покровом у подножия берез, и хвоя, роняющая пожелтевшие иглы, и дымные, в туманах, перелески, и буераки, и тонкие стволы сосен, отливающие медью. Но над всем этим ароматом осенней природы как бы властвовал нынче знакомый запах свежевывороченной земли. Он часто овевает бойцов, этот запах.
Совсем недавно Солонцов побывал с батальонами в соседнем совхозе на уборке. Взялись за стальные косы и грабли. Там тоже стояли густые, медвяные запахи осени...
Он никогда не предполагал, что сможет так жить после смерти Леньки и даже радоваться запахам земли, скошенному хлебу, солнцу, ветру, воде, которую катила быстрая речка. Он как бы проснулся после долгой и тяжелой спячки, проснулся снова учителем географии средней школы, так жадно всматривался он в окружающий мир, по-прежнему взятый в параллели и меридианы, покрытый густыми лесными массивами, раскинувшимися плоскогорьями и низменностями, мир светлый, живущий, чувствующий, борющийся... Впрочем, заниматься ему приходилось вещами, далекими от полузабытой географии.
Леонид был студентом политехнического института, будущим электриком. Он, право, не был особо выдающимся, вундеркиндом, хотя мать, которая до сих пор не может примириться со смертью сына, убеждена, что был он незаурядным. Может быть, может быть... Во всяком случае, французская и английская речь звучала в доме, а зачетка пестрела пятерками. Он учился на заочном отделении Московского института иностранных языков, увлекался литературой, театром, спортом. Отец, по правде сказать, не заметил, как он вырос, но зато мать великолепно знала сына и дружила с ним. Дружила... Быть может, поэтому до сих пор не может она очнуться от страшной потери, от похоронки, которую вручили ей вместо очередного письма. Она тотчас покинула дом сестры в Челябинске, где жила после эвакуации, и приехала к мужу, в Оренбургскую степь. Он не узнал ее, так она постарела. Седая прядь проложила дорогу в волосах, а сама она стала похожа на старушку, хотя ей не было еще сорока.
Конечно, ей труднее. Она больше в одиночестве. Ему помогают и ветер, и солнце, и земля, и люди на этой земле, множество людей, которым он нужен. Он выздоравливал каждый день, каждый час, его отвлекали от тяжелых мыслей разные заботы, которых было по горло. Но иногда и на него накатывало, и тогда он никак не мог смириться с мыслью, что короткая, но яркая жизнь сына пройдет незамеченной людьми, человечеством. Успеть к двадцати годам изучить два языка — не каждому это дано. В совершенстве работать на турнике и брусьях — тоже достоинство. Он наверняка был отличным товарищем, потому что дом был всегда полон ребят. Одним он помогал в языках, другим объяснял физику, с третьими кружился в вальсе и танго под звуки патефона, который приобрел на деньги первой же стипендии. Он даже стихи сочинял, которые очень нравились родителям, хотя нигде, кроме стенгазеты, не печатались.
