Олег Курылев - Суд над победителем
После этих слов Олонберг развернул газету и нарочито уставился в нее. Алекс встал и надел пилотку.
— Меня отвезут обратно или добираться своим ходом? — спросил он решительно.
— Боже мой, Генрих, ну зачем вам возвращаться? — тоже вставая, воскликнул Адельсвард.
— Затем, что у меня там друг, господин граф. Я не могу его бросить вот так, втихаря, сбежав, словно крыса с тонущего корабля. Тем более что он не вполне здоров.
— Только-то? — поднял глаза от газеты адвокат. — То есть вы хотите вызволить своего друга?
Олонберг щелкнул пальцами, и его помощник мгновенно извлек из бокового кармана пиджака блокнот.
— Имя, фамилия и воинское звание вашего друга.
Алекс снова сел в кресло:
— Так просто?… Вильгельм Гроппнер, курьер полевой почты, лагерь Ринкабю.
— Курьер полевой почты? — переспросил адвокат.
— Мы друзья с детства.
— Хорошо, я свяжусь с кем надо, и дней через пять вас и вашего друга заберут для передачи англичанам.
— Да, да, — подтвердил Адельсвард.
Алекс встал, поблагодарил и направился к двери. Жестом руки он остановил Адельсварда:
— Примите мои соболезнования, граф, и обо мне не беспокойтесь. У вас теперь много хлопот и без этого. Деньги у меня есть, доберусь на такси.
— Подождите! — кряхтя поднялся Олонберг. — Вы собрались идти по городу в таком виде? Вы, верно, забыли, что на дворе осень сорок пятого, господин немецкий лейтенант. Мой помощник вас проводит. И вот еще, возьмите.
Олонберг извлек из внутреннего кармана массивное портмоне, из которого достал и протянул Алексу что-то вроде красиво оформленной визитной карточки с вензелями.
— Этот жетон знает в Стокгольме каждый полицейский, — важно произнес адвокат. — Он означает, что его владелец в данный момент является клиентом Симона Олонберга и может рассчитывать на соответствующее обращение правоохранительных органов.
— Благодарю вас, — сказал Алекс, пряча карточку в карман. — Так я могу быть уверен относительно моего друга? Тогда передайте князю Генриху IV, что я его помню и люблю, — сказал он уже из дверей.
Не доехав до главных ворот лагеря метров двести, Алекс остановил машину и расплатился с таксистом. Издали он увидал большую группу возвращавшихся с футбольного матча немцев, дождался их и незаметно пристроился рядом. Многие были еще разгорячены игрой и несли свои шинели в руках. Сославшись на поднявшийся ветер, Алекс попросил у одного из солдат его куртку, которую тут же надел, застегнув на все пуговицы. На КПП документы предъявлять не потребовалось, и он, сняв пилотку и беспрестанно массируя ладонью лицо, прошел мимо знакомого дежурного, не привлекая его внимания. Его расчет был прост: утром дежурный сам вывел интернированного фон Плауена за ворота и сдал королевскому камердинеру под его ответственность. Наверняка об этом была сделана соответствующая запись в журнале. А поскольку обратно лейтенант фон Плауен не вернулся, то, стало быть, в лагере Ринкабю его больше нет. Таким образом, в любой момент Алекс мог аналогичным образом, пристроившись к выходящей уже колонне и проявив некоторую сноровку, уйти без всяких последствий, что он и собирался сделать буквально на следующий же день.
Придя к себе, Алекс сменил мундир на штормовку, парусиновые штаны и приобретенную совсем недавно синюю вязанную шапку. Проинструктировать Гроппнера он решил непосредственно перед своим исчезновением, то есть завтра. Но на следующий день оказалось, что покидать лагерь запрещено. Около сотни интернированных сгрудились возле ворот КПП, представлявших собой две деревянные рамы, обтянутые колючей проволокой. Им объяснили, что ожидается какая-то комиссия, и что до ее прибытия все до единого должны оставаться на территории. Последним, кого выпустили за ворота, был генерал Мюллер, уехавший не то в Бакамо, не то в Груннебо по делам своей миссии.
Глядя на толпящихся сотоварищей, Шеллен осознавал, что «шведские» немцы сами заслужили свою участь. Чем они лучше четырех миллионов таких же солдат, которые уже много месяцев разбросаны по просторам гигантской страны, на которую сами же и напали? И все же ему больно было смотреть на ничего не подозревающих соотечественников, многих из которых он успел достаточно близко узнать. Сидя вечером в бараке, он наблюдал за игрой в скат трех человек из своей роты. При этом шло бурное обсуждение последнего футбольного матча между командами Ринкабю и Зодерманландского стрелкового полка. Они хохотали. Они еще не знали, что война для них закончится вовсе не так безнаказанно, как им всем казалось.
В полдень 15 ноября во всех шведских лагерях объявили общее построение. Когда сотни предвкушавших долгожданную весть бывших солдат, эсэсовцев, полицейских и военных чиновников успокоились и в их не очень стройных шеренгах прекратилось движение, им зачитали решение шведского правительства о выдаче всех интернированных на территории Шведского королевства немцев советским властям. Было сказано что-то о законном праве Советского Союза в соответствии с международными договоренностями потребовать этой выдачи. Их также заверили, что передача советским властям есть акт в достаточной мере формальный и что все те, за кем в России не будет выявлено серьезных преступлений, через два-три месяца вернутся в Германию.
Известие это, озвученное бесстрастным голосом по лагерным репродукторам, оказалось настолько неожиданным и ошеломляющим, что первое время никто не мог связно выразить к нему своего отношения. Только редкие возгласы удивления и единичные выкрики протеста, в то время как большинство, словно пораженное электротоком, безмолвствовало. Немцы вполголоса переспрашивали друг друга, правильно ли они поняли услышанное. Не шутка ли это? Сотни пар глаз снова смотрели вверх на репродукторы в надежде, что последуют какие-то разъяснения и на деле все окажется вовсе не таким чудовищно неправдоподобным и нереальным. Но репродукторы молчали. Придя немного в себя, толпы людей хлынули к ограждениям из колючей проволоки, по другую сторону которой стояло удвоенное количество солдат, с примкнутыми к карабинам штыками. Стараясь перекричать друг друга, интернированные, которые с этого момента переходили в разряд военнопленных, задавали солдатам вопросы, на которые те ничего не могли ответить. Все произошедшее и для них стало полной неожиданностью. Они стояли молча, хмуро поглядывая на тех, кому сами не раз обещали скорое освобождение.
Шок сменило отчаяние. Одни легли на землю, закрыв лица руками, другие слонялись, словно сомнамбулы, стараясь как-то переосмыслить услышанное, третьи собирались в молчаливые группы, только бы не оставаться наедине с обрушившейся на них злой вестью. К вечеру в Ринкабю из наиболее активных было сформировано некое подобие штаба противодействия или комитета самообороны. Собрали митинг. Возвратившийся из поездки генерал Мюллер объявил, что написал королю письмо, в котором указал Густаву V на все те пункты Международной конвенции, которые тот нарушает. Затем было решено объявить всеобщую голодовку, а также потребовать от властей доступ к газетам и радиоприемникам. Все требования, изложенные письменно, были переданы коменданту лагеря.
После митинга люди расходились несколько ободренными. Примерно то же самое происходило в других лагерях. Но газет и радиоприемников они не полумили, и выход за территорию был уже официально полностью прекращен. Правда, значительная часть прибалтийцев, работавших в лесных хозяйствах и по недосмотру лагерных администраций находившихся 15 ноября за пределами лагерей, тут же разбежалась. Многим помогли укрыться местные жители.
Постепенно к требованию пересмотра решения правительства о выдаче интернированных подключились и сами шведы. Комендант лагеря Груннебо, капитан резерва Королевского Бохусленского полка Олоф Карлссон, в знак несогласия телеграммой испросил у монарха отставку, которую тут же и получил. Другие офицеры, выражая с Карлссоном свою солидарность, обмотали пряжки поясных ремней белыми носовыми платками, но и эта мера не возымела действия. В газетах появились статьи о том, что честь Швеции поставлена на карту. На стол короля легло коллективное письмо, подписанное офицерами и унтер-офицерами сразу двух армейских полков, чьи части были задействованы в охране лагерей. В письме говорилось о незыблемой верности королю и одновременно о чувстве стыда за действия его правительства. Результатом стал устный выговор, полученный командующим сухопутными войсками генералом Юнгом от премьер-министра Ханссона, и последовавшая вслед за этим замена солдат, охранявших лагеря, на полицейских. Густав V, правда, попытался обратиться к своему правительству с предложением о пересмотре скандального решения, но социалисты проявили твердость, назначив в качестве ответа точную дату отправки интернированных немцев — 27 ноября. Прибалтийских легионеров решено было передать отдельно — в декабре-январе.
