Алексей Леонтьев - Белая земля
— В России есть Красный Крест? — спрашивает Риттер. Он также не спит.
— Есть. А что?
— Может быть, мне удастся связаться с семьёй. Красный Крест должен помогать военнопленным.
— Здесь мирная станция. Просто люди не успели вернуться на материк.
— Всё равно я ваш пленный. — Риттер приподымается. — Вы взяли меня в плен с оружием в руках. На меня распространяется Гаагская конвенция.
Я не расположен обсуждать сейчас вопросы международного права. Мы умолкаем. Сон всё не идёт.
— Как вы думаете, — говорит Риттер, — когда это кончится?
— Что?
— Война.
— Месяц назад вы знали это лучше меня.
Риттер долго молчит.
— Вы молоды, — говорит он после паузы. — У вас нет семьи… Вы не знаете, что такое дети… Mein Gott, laß mich noch einmal meine Kinders wiedersehen![10]
Давно ли я сам был мальчишкой? Как странно обернулись детские мечты. Я бредил Арктикой. Тогда ещё не было ни челюскинцев, ни папанинцев — мы играли в спасение Нобиле, и я жестоко дрался во дворе за право быть лётчиком Чухновским.
— Вы давно были в Петербурге? — спрашивает Риттер.
— Вы хотите сказать — в Ленинграде?
— Да. Для меня он остался Петербургом…
— А для меня это Ленинград. Был недавно.
— Ну и как? Как сейчас выглядит город?
— Обычно. Нормально выглядит. Воюет…
Я никогда не был в Ленинграде. Но мне не хочется признаваться в этом Риттеру.
— Я бы очень хотел побывать там, — говорит Риттер. — Это город моего детства. Последние дни я почему-то всё время вспоминаю о нём… Мы жили на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Жёлтый дом со львами. Рядом был большой сад. Я играл в нём в индейцев… Интересно, что там теперь…
— Во всяком случае, сейчас там не играют в индейцев. Мальчишки Ленинграда умирают от голода… А в дорогой вашему сердцу дом давно могла попасть сброшенная с «юнкерса» фугаска.
Больше Риттер не задаёт мне вопросов.
Не знаю, как он, а я обязательно буду в Ленинграде. Мы приедем туда с Ниной рано утром «Красной стрелой». Снимем номер в лучшей гостинице. В «Астории». Говорят, там очень шикарно. Мы выйдем на Невский. Увидим Зимний дворец, «Аврору», арку Главного штаба. До сих пор я всё это видел только в кино. Я ещё слишком мало видел на земле.
Мы пойдём в Эрмитаж, медленно обойдём тихие залы, сходим в квартиру Пушкина на Мойке. Потом мы устанем. Нина проголодается. Мы зайдём в самый лучший ресторан, закажем самые дорогие блюда. На столах будут лежать белые скатерти и стоять весенние цветы. Вокруг будут сидеть нарядные, чистые люди. Будет играть тихая музыка. И не будет никакой войны.
6
Грохот разрыва оборвал тишину. Взметнулась земля. Над выжженной степью летели грязно-серые бомбардировщики с чёрными крестами на хвостах…
Опять приснился этот проклятый кошмар. Я открываю глаза. Риттер сидит у меня в ногах. В его глазах испуг. Значит, это не сон.
Новый разрыв сотрясает воздух. Мы вскакиваем. Внизу, на другой стороне острова, там, где вдаётся в море мысок, яркий сноп света прорезает темноту. Свет, кажется, исходит из самой воды. В его луче строения станции. Огненная вспышка у основания луча. Звук выстрела сливается с грохотом разрыва. Тёмное облако подымается над домиком. Луч прожектора переносится на соседний дом.
И снова грохот разрыва. С моря ударяют трассирующие пули крупнокалиберных пулемётов.
В бинокль видно, как к берегу в свете прожектора пристаёт лодка. Из неё выскакивают люди. Грохот разрывов смолкает. Вступают характерные очереди немецких автоматов.
Несколько слабых хлопков. Судя по звуку, это выстрелы из охотничьих ружей. Снова автоматные очереди. На этом расстоянии не слышно криков людей. Наконец выстрелы смолкают.
В наступившей тишине высадившиеся на берег солдаты суетятся между строениями. Мелькают огненные блики. Больше ничего нельзя рассмотреть.
Солдаты покидают остров. В луче прожектора видно, как они прыгают в шлюпку. Шлюпка отваливает. И тут же на берегу вспыхивает гигантский, вздымающийся к небу костёр. Яркое пламя озаряет вдающийся в море мысок.
В зареве пожара отчётливо видна удаляющаяся шлюпка и чуть дальше низкий длинный корпус подводной лодки.
На ходовом мостике неясные силуэты фигур. По пожарищу бьют очереди крупнокалиберных пулемётов. Десант подымается на борт подводной лодки. Гаснет прожектор. Подводная лодка растворяется во тьме.
В поле бинокля, вздымаясь к небу, полыхает огромный костёр. Языки пламени бушуют над крышей дома. Выше огня трепещет на ветру пятнышко — флаг на флагштоке. Но вот пламя взметнулось вверх, и, слившись с ним, исчезло трепещущее алое пятно.
7
Я мчался вниз, не разбирая дороги. Я падал, разбивался в кровь и снова бежал туда, где в ночи бушевало пламя пожара. О Риттере я вспомнил, только услыхав тяжёлое дыхание за своей спиной. Лейтенант бежал следом.
Уже светало, когда мы добрались до места ночного боя. Пожар догорал. Резко пахло нефтью. Снег вокруг строений был коричнево-чёрный от пепла и пролитого мазута.
Огонь уничтожил всё: мачту радиостанции, дома, пристройки. Возле пожарища валялись стреляные гильзы, в снежной траншее лежала разбитая двустволка с обгоревшим прикладом.
Убитых не было видно. Где же люди? Не увели же их гитлеровцы с собой? Мы подошли к строениям.
В первом домике выгорело всё. Из кучи углей и головешек торчала только покривившаяся труба железной печки.
Во втором доме догорала рухнувшая кровля. Риттер, подобрав уцелевшую палку, пошевелил тлеющий костёр. Фыркнуло пламя. Лейтенант испуганно отшатнулся. Он выронил палку, прикрыл лицо рукой и отвернулся. Его стошнило.
Я понял, что он увидел под догорающей кровлей. Мне захотелось скорее уйти с этого страшного чёрного квадрата опалённой земли.
В глубь острова по снегу бежала цепочка торопливых мелких следов. Они обрывались у небольшого сугроба. Там, уткнувшись в снег, лежала белая, пересечённая алой перевязью фигура. Я подошёл ближе. Человек в одном тёплом белье лежал ничком на земле. Через всю спину по шерстяной нижней фуфайке расплывалась широкая, уже подмёрзшая кровавая полоса. От плеча к поясу человек был перерезан очередью из автомата.
Я перевернул убитого. Это была женщина. Женщина лет тридцати, полная, небольшого роста.
В её коротких светлых волосах были тугие бумажные папильотки.
8
Мы сидим на берегу под ледяным откосом. Шагах в пяти стоит наша лодка. Прошло меньше суток с тех пор, как мы высадились на этом безымянном островке. Надо двигаться дальше. Но куда? До Шпицбергена ещё около ста километров. Их немыслимо пройти без продовольствия и топлива двум измученным больным людям.
Всё-таки я устанавливаю нарты поперёк лодки и спускаю наш корабль на воду. Впереди чистая вода, можно будет идти на вёслах. Риттер сидит, закрыв глаза.
— Вставайте, — говорю я. — Надо уходить.
— Куда? Я не могу… Оставьте… — он бессильно роняет голову.
Надо вывести его из этого состояния. Бью Риттера наотмашь по щекам. Наконец он выходит из забытья.
— Что вы хотите? Зачем я вам? Оставьте меня…
Мне приходится быть жестоким.
— Мне плевать на вас. Меня интересует операция «Хольцауге».
Риттер шире открывает глаза.
— Вас всё ещё интересует… — Он пытается усмехнуться, но его смех больше похож на хриплый кашель.
— Мне не до шуток. Как вы очутились на ничьей земле?
Риттер облизывает пересохшие губы.
— Это было личное задание Геринга. Выполняла военная разведка адмирала Канариса. Нас высаживали в строжайшей тайне с рыбачьих тральщиков, подлодок и ледоколов…
— Что от вас хотели Геринг и Канарис?
— Во-первых, сводки погоды… Регулярные сводки… Огромный фронт… От Лондона до Волги… — Риттер говорит медленно. Он с трудом выталкивает слова из потрескавшихся губ. — У нас нет станций севернее Норвегии… Здесь кухня погоды. Авиация слепа. Мы даём сводки… Каждые шесть часов сводки… Чтобы победить в воздухе, нужен прогноз… Ежедневный точный прогноз…
Я вспоминаю «юнкерсы», летевшие над Доном, разбомблённую Лозовую, горящий Харьков.
Риттер, прикрыв глаза, умолкает. Я наклоняюсь к нему.
— И это всё?
Риттер молчит.
— Сводки — и только?
Лейтенант поднимает веки.
— Нет… — Я скорее угадываю, чем слышу его голос. — Остальное тоже… Разведка… Наводка рейдеров… Дезориентировка самолётов и кораблей противника.
— Значит, та радиограмма?..
— Да… Я отдал приказ… Я исполнил свой долг…
— Долг?
— Да. Я так считал… Я хотел, чтобы скорей кончилась эта война…
— И потопили безоружный транспорт… А то, что случилось здесь вчера?
Риттер подымает усталые больные глаза.
