Альберт Зарипов - Первомайка
Боец был из числа штурмовавших село, и этим наказание ограничилось:
Перебежкин в последний раз стукнул кулаком по маленькой красной звездочке и отпустил бойца отдыхать.
Обычно гранаты держали в нагруднике, где кроме карманов для шести магазинов еще было четыре кармашка для ручных гранат. Но наши пулеметчики, у которых запас патронов в лентах располагался в РД-54, нагрудников не имели и гранаты клали в карманы одежды.
- Это бушлат пулеметчика раненого, - подтвердил кто-то.
- Вон его доктор перевязывает. В ферме его задело капитально. Это, наверное, духи ПТУРом залепили.
- А может быть, это граната от РПГ. На нее они детонирующий шнур наматывают или тротиловые шашки прикрепляют, - вставил один из сидевших у костра контрактников второй группы. Я отошел посмотреть на раненого. Хоть он не был моим солдатом, но его ранило при отходе, когда мы их прикрывали. И я чувствовал себя немного виноватым из-за случившегося. Выйдя из рощицы, я подошел к носилкам с раненым, вокруг которого находилось несколько человек.
Начальник медслужбы нашего батальона капитан Косачев уже обработал открытую рану на голове пулеметчика и сейчас разрывал бумажную упаковку на нескольких бинтах, чтобы без задержки сделать перевязку.
Я присел на корточки рядом с носилками, чтобы вблизи посмотреть на все происходящее. Выглянувшее из-за туч солнце осветило своими лучами верхнюю часть тела раненого, а я как-то механически отодвинулся в сторону, чтобы они попали и на лицо солдата.
Я смотрел, как падавшие на снег бурые, почти черные, капли и сгустки вспыхивают под солнечными лучами сочным алым цветом. Под каплями снег подтаял, и уже образовалось маленькое озерцо свежей дымящейся крови.
У пулеметчика был начисто снесен затылок, и его черные волосы были вмяты в бурые мозговые ткани. С некоторых слипшихся прядей стекали тоненькие струйки. Озерцо росло…
Мне было не по себе наблюдать за последними минутами восемнадцатилетней жизни. Я хотел встать и уйти на свою дневку, но что-то удерживало меня на месте. Может быть, чувство некоторой вины или чисто звериное любопытство. А может, желание поучиться оказывать медицинскую помощь при тяжелых и несовместимых с жизнью ранениях.
Каких-то пятнадцать минут назад солдат был цел и невредим: стрелял, переползал, перебегал, меняя свои огневые позиции. А теперь он лежал на брезентовых носилках, весь искромсанный осколками противотанковой гранаты.
Солдат, несмотря на свое тяжелое ранение, был в сознании, не стонал и только спрашивал время от времени слабым голосом:
- А где вертолет? Сука, где вертолет? Когда он прилетит? Сука…
Раненый едва дышал сквозь приоткрытые губы, и его слова слетали с увеличивающимся интервалом при выдохе. Обработанное врачом белое лицо солдата незаметно становилось красным от крови, выступающей на коже из небольших ранок. Веки его были полуприкрыты, а угасающий взгляд неподвижно смотрел в серое небо. В уголке глаза быстро набухла темно-красная жидкость, которая тут же кровавой слезой скатилась по щеке. По ее следу стала медленно сочиться темнеющая кровь.
- А-а-а… Сука… Где вертушка?
Командир второй группы придерживал кончиками пальцев его голову за макушку и терпеливо отвечал вполголоса, что вертушку уже вызвали, она уже вылетела и надо только немножко подождать и чуть-чуть потерпеть. А в это время ставший на колени доктор уже начал с солдатской макушки свои священнодействия по спасению человечьей души и теперь быстро и аккуратно перевязывал голову белым бинтом, который сразу набухал и темнел от крови.
Солдат лежал на носилках лицом вверх, но голова свисала над снегом, и под ней продолжала увеличиваться небольшая лужица алой крови. Белый снег уже подтаял от этого маленького и теплого озерца, черные края которого резко выделялись на ослепительно белом и чистом фоне.
«Красная, красная кровь. Через час она просто земля… Через два на ней…» вдруг вспомнились слова знакомой песни. Я сглотнул комок в горле и перевел взгляд от этого черно-красно-белого зрелища в другую сторону.
Кроме этой открытой черепно-мозговой травмы у бойца кровоточили также посеченные осколками руки, ноги и тело, но рана на голове была самой тяжелой.
- Весь затылок снесен, - вздохнул кто-то за моей спиной.
Капитан Косачев продолжал перевязывать голову, и с каждым слоем бинта кровавые пятна уменьшались, вскоре голова стала похожа на большой белый шар с редкими пятнышками алого цвета. Были видны только кончик носа и губы раненого пулеметчика.
Доктор окончил перевязывать и встал:
- Бедняга… Могут не довезти…
Я не стал смотреть дальше, повернулся и зашагал обратно к своей дневке.
В моей группе тоже был раненый, и тоже пулеметчик, которого нужно было подготовить к эвакуации. Тяжесть пулемета и боезапаса к нему делали пулеметчиков неуклюжими и медлительными, что делало их хорошей мишенью для врага…
Я шел к своим, чавкая по каше из подтаявшего снега и грязи, и подбирал новую кандидатуру для замены выбывшего пулеметчика в своей разведгруппе.
Проходя мимо оборудованной для пулемета ПКМ позиции на моем левом фланге, я почему-то замедлил шаг, и какое-то смутное и тревожное чувство охватило меня. Эту огневую точку должен был занимать мой штатный пулеметчик, но утром он был ранен, теперь нужно было искать ему замену. Я мысленно перебирал в уме весь личный состав моей группы, но никто не умел обращаться с пулеметом так, как это необходимо в бою. Поэтому единственной достойной кандидатурой на замещение вакантной должности пулеметчика была только моя персона…
«Вот тут-то меня и шарахнет», - вдруг четко и осознанно подумал я.
Черные и гнетущие тучи в моей душе ударили внезапной, как молния, и простой мыслью. Я внутренне напрягся, хотел коротко выругаться, но не смог и только лишь махнул рукой…
«От е-пэ-рэ-сэ-тэ! И чего только в бестолковку не полезет после такого штурма…»
Я отогнал от себя тревогу и печаль и зашагал дальше. После всего пережитого сегодня как-то не хотелось думать о завтрашнем дне.
Ярко светило солнце, настроение было отличное, на сегодня война закончилась, потери в моей группе минимальные - красота. Я даже не подозревал о тех событиях, что произойдут через двое с половиной суток, по сравнению с которыми сегодняшний штурм покажется детской прогулкой.
Внезапно возникшее осознание того, что скоро я сам буду ранен именно на позиции своего левофлангового пулемета, уже было мной отогнано… И теперь ничто не предвещало мне того, что меня будут перевязывать именно на том самом месте, где только что забинтовывали голову раненого пулеметчика второй группы; того, что…
Но всего этого знать мне было не дано, и потому я с легким сердцем сбежал по склону к костру на своей дневке.
Солдаты группы уже успели и поесть, и получить боеприпасы, и кое-кто уже завалился спать под навесом. У костра сидели Винокуров и Гарин и пили из жестянок наваристый чай. На ящике стояла еще одна банка с горячим и пахучим чаем. С огня только что сняли котелок, где было наше первое и второе блюдо в одном исполнении.
- Идем поедим, - предложил Винокуров.
Через десять минут после плотного обеда, состоявшего из гречневой каши с тушенкой и чая с ржаными сухарями, мы полулежали на ящиках вокруг костра и, довольные жизнью, болтали о всякой ерунде.
- После Чернобыля в моей Брянской области полным-полно этой радиации, а мне тут, в Дагестане приходится есть тушенку из Семипалатинска, где ядерный полигон, - пожаловался лейтенант, лениво пихнув пустую банку в костер. - Куда ни кинь - везде радиация.
- Это мы еще советские стратегические запасы доедаем, - ответил ему Стас, которого особенно интересовали вопросы тылового обеспечения наших войск. - На складах НЗ этой тушенки и каши семипалатинской еще хватает. Так что парочку лет придется ее кушать.
- По вкусу вроде бы ничего, только к этой гречке лучка бы не помешало.
Или зелень-мелень какая-нибудь…
- А самый вкусный чай - это из сухпайка и приготовленный на костре. А к нему еще и черные сухари.
- Ну, еще и простая гречка с тушняком неплохо идет, - еле выдавил я.
Сильно тянуло ко сну, и болтать было лень.
- А я на боевых ничего, кроме чая и сухарей, есть не могу, - пожаловался Стас. - А то потом по большому сходить тяжело.
- Да, - согласился я, - что верно, то верно. Ты уж побереги себя, больше двух банок за раз не ешь… А то не добежишь… до - Ой, как смешно! - невозмутимо ответил вскормленный горилкой и салом Стас. - Я как раз только две банки и съедаю. Это же каша - ее много не съешь.
Одной из самых серьезных проблем на войне является нужда до большого ветра. Если летом нужно опасаться растяжек или снайперов, то зимой еще надо поискать защищенное от ветра и мороза место, чтобы не отморозить кое-чего.
