Павел Яковенко - Снайпер
От вошедшей дамы так сладко пахнуло духами, что у генерального на миг закружилась голова. Он не сразу сосредоточился, так что позволил пару минут внимательным серым глазам пристально изучить его лицо.
Владимир Иванович протянул ей письмо, и кратко обрисовал ситуацию. Впрочем, особенно многого он рассказать и не мог.
Надежда Павловна молчала. Она смотрела на стол, потом в окно, потом перевела взгляд на Владимира Ивановича и вежливо попросила полчаса на просмотр документов и обдумывание. Генеральный конечно же разрешил, сказал, чтобы она позвонила перед приходом, и приказал секретарше пропускать первого посетителя: их в приемной накопилось уже порядочно. Помирать — помирай, а рожь сей.
* * *Надежда Павловна в полчаса не уложилась. Через час она лично позвонила генеральному директору из своего кабинета, и была немедленно принята, для чего Владимиру Ивановичу пришлось практически выставить за дверь недоумевающих инженеров, с которыми он проводил производственное совещание по проблемам модернизации котельной предприятия.
Инженеры с шутками и прибаутками расположились у секретарши, открыли окно и принялись курить, а юрист заняла их нагретые места.
— Владимир Иванович! — начала она, — извините за то, что не уложилась в полчаса, но вопрос очень сложный; я звонила знакомым коллегам в Москву, консультировалась, и теперь вполне владею материалом.
Генеральный молчал, не перебивал. Он только позволил себе закурить, что вообще-то делал редко. Но сейчас его не остановило даже присутствие дамы.
— Так вот, — продолжила Надежда Павловна, — к моему большому сожалению, у нас действительно серьезные неприятности. Законом предусмотрено, что если мы не оплачиваем задолженность в течение трех месяцев, а потом еще неделю после получения извещения с требованием уплаты, то на нас действительно могут подать в суд для возбуждения процедуры банкротства со всеми вытекающими последствиями.
— Что за чушь!? — директор сломал пальцами карандаш, и даже не заметил этого, — мы вполне способны расплатиться; они сами не дают возможности нам перечислить им деньги.
Надежда Павловна грустно улыбнулась:
— Владимир Иванович! Спасибо надо сказать нашим незабвенным депутатикам. Они не предусмотрели такой нелепой возможности, когда поставщик уклоняется от получения оплаты. Нет такого случая в законе. Вот этим мерзавцы и воспользовались. Кстати, москвичи говорят, что у них уже были прецеденты. И формально истцы правы. И уже такие дела о банкротстве возбуждены.
— И что, действительно признали банкротами?
— Нет, при выяснении обстоятельств дела судом факт банкротства не признавался, как правило. Но моральные издержки огромны. Поэтому многие предпочитают просто откупиться — но это уже конфиденциальная информация.
— Надежда Павловна, о моральных издержках поподробнее, пожалуйста.
— Извольте! Например, у нас взяты кредиты в нескольких банках под залог. Как только пройдет информация о возбуждении банкротства, они тут же потребуют свои деньги назад. Я уж не говорю об овердрафте — про это вообще можно будет сразу забыть.
Юрист рассказывал страшные вещи, внимательно глядя на генерального директора. Тот серел лицом, курил уже вторую сигарету, и вертел пальцами уже другой карандаш.
— Что мы можем сделать? — спросил он глухо, не поднимая глаз.
Надежда Павловна хотела было пожать плечами, но вовремя рассудила, что этот жест директор может счесть за равнодушие, а такие вещи он помнил долго и никогда не прощал. Поэтому она взяла паузу, кашлянула и не очень уверенно произнесла:
— Мне кажется, что придется связаться с этими, гмм, гражданами — надо хотя бы узнать, чего они хотят?
— А если позвонить губернатору?
— Я, конечно, не уверена, но они могут и в Казань обратиться, а потом в Москву. И неизвестно, какие у них связи… Там губернатор может не помочь.
Владимир Иванович в первый раз поднял голову на своего верного юриста. Но смотрел мимо него. Ситуация в его голове начинала приобретать какие-то понятные контуры. Он прекрасно знал, что почти все областные элеваторы скуплены иностранными или московскими компаниями; крупные перерабатывающие комплексы тоже не принадлежали области. Но дело в том, что те предприятия к моменту перехода собственности уже были в долгах как в шелках, и спасти их от аннексии было не реально. А его птицефабрика никому ничего не должна, вполне самостоятельна… Но, наверное, эти жадные московские люди уже подобрали все, что лежало плохо; они хотят взять то, что лежит хорошо. А методы… Кто сейчас обращает внимание на методы, в наше-то время, когда новые директора появляются чаще всего после убийства предыдущих. «Хорошо, что сразу не начали с киллера!» — усмехнулся своим мыслям Владимир Иванович. Надежда Павловна восприняла эту гримасу директора, как недоверие к ее словам, и поспешила объясниться.
— Да, Владимир Иванович, в области и суд мы выиграем, и может быть, с банками удастся договориться, но ОНИ наверняка передадут дело в окружной арбитраж — в Казань. А там я ни в чем не уверена.
— Я вас понимаю, Надежда Павловна, понимаю. Все правильно. Я буду звонить. Вы свободны. Да, кстати, скажите инженерам в приемной, пусть подождут еще, я их сам вызову.
И не дожидаясь, пока юрист уйдет, директор стал набирать номер, непрерывно сверясь с письмом, которое весь разговор лежало у него перед глазами.
Глава 19
Несмотря на всю внешнюю секретность, соблюдаемую руководством, через три дня уже все рабочие и служащие «Новопетровской» были в курсе наглого и беспрецедентного наезда на их родное предприятие. Об этом шушукались в столовой, об этом тихо обменивались мнениями на рабочих местах, в кабинетах, и в полный голос говорили об этом дома.
По старой доброй традиции семья Куценко всегда ужинала вместе, и даже ели щи из одной большой чашки. С горчицей, хреном, луком или чесноком. В этот момент обсуждались все происшествия за день. Саша, который на три года был вычеркнут из домашней жизни, сразу по приезду с удовольствием вернулся к ритуалу, который здорово напоминал ему детство, и как бы даже замедлял неумолимый бег беспощадного времени.
Сегодня вечером отец больше ругался, чем ел. Но понять его было можно. Особенно сыну.
— Да что же это делается? Мы горбатились, работали как проклятые. Даже когда все крепкие хозяйства развалили, у нас всё уцелело. Зарплату платят, паек дают — я сейчас даже больше стал получать, чем при советской власти — ну кому это не нравится?! У нас кругом везде столько колхозов загнулось! Не пашут, не сеют, вообще ничего не делают — земля бурьяном заросла. Туда желающих нет, а когда предприятие ни в ком не нуждается — тут и лезут твари со всех сторон — жирный кусок себе урвать.
Мать успокаивала:
— Да ты ешь, ешь; а то мы всю чашку без тебя уговорим.
— Да что ты говоришь, мать! Вот придут к нам эти чертовы москвичи, рабочих разгонят, зарплаты срежут, будут всю прибыль за границу на счета качать — что мы тогда есть будем?! Не знаешь? Вот и я не знаю!
— Папа, а в чем, собственно, дело? В чем наезд?
Отец на мгновение смутился, он не знал — в чем, собственно, дело-то. Сказал то, что слышал:
— Говорят, что вроде должны мы ИМ, а наши говорят, что ничего подобного, брехня все это, крючкотворство одно.
— Это как рэкет, наверное — ты нам должен, потому что вообще здесь живешь!
— Во-во, Сашка, так оно и есть!
Отец, наконец, сосредоточился на почти остывших щах, мать уже поднялась из-за стола; а Саша живо представлял себе этих неизвестных крутых: с бычьими шеями, бритыми головами, в малиновых пиджаках, с золотыми цепями на босу грудь. Такие образы Саша встречал; редко, но видел. Одного такого видел в институте, на сессии — тот числился в группе, но появлялся исключительно в деканате, решая свои учебные проблемы там. Вся группа поражалась: какого черта он поступил на заочный, когда мог просто купить диплом — его карьера наверняка не зависела от образования. Но, как известно, у богатых свои причуды.
Чем дольше Саша думал о «Новопетровской», тем сильнее ненавидел захватчиков. Его уже слегка поколачивала мелкая дрожь. Он знал, что это предвестник назревающей ярости, которой пока не было выхода, но нужно будет его найти.
Он лежал в постели, смотрел в потолок и думал. Об отце, который отработал на птицефабрике более двадцати лет, начиная прямо с ее строительства; о том, как он каждый день строго вовремя уходил на работу, тщательно выполнял свои обязанности; никогда ничего не украл, всегда гордился предприятием, считал его своим (и до сих пор считал), возглавлял партийную ячейку цеха; и вообще, ответственности и дисциплине отца могли бы позавидовать многие. За свой труд папа получил от руководства как-то очень немного акций, но это его не расстроило. Теперь он гордился, что предприятие выстояло, нарастило объем, что о нем постоянно пишут в газетах. Да за двадцать лет отец просто сросся с птицефабрикой — а сейчас у него хотели это отнять. Сашины глаза увлажнились, он сжимал и разжимал кулаки: любовь к отцу и ненависть к врагам переплетались в одно целое, неразрывное.
