Анатолий Сульянов - Расколотое небо
— А вы в любовь верите?
Анатолий опешил. Он ожидал вопроса, но не этого. Чего это ей о любви захотелось поговорить? О любви молчат.
— Конечно, — растерянно ответил Анатолий.
— А откуда вы знаете, что она есть?
— Из книг.
— Ах из книг! — зло засмеялась она. — В книгах что хочешь придумать можно. А в жизни вы ее встречали, настоящую?
— Пока не довелось.
— То-то же. Нет сейчас настоящей любви и не будет! Увидит парень девушку — у него одна мысль: как побыстрее руки в ход пустить. И поговорить с ним не о чем. Пойдешь с таким в кино, а он до конца сеанса не может высидеть. К выходу тянет. «Пойдем ко мне, пока соседа по комнате нет…» Любовь!..
— Зачем вы так? — сокрушенно сказал Анатолий. — Неправда это. Возьмите хотя бы Васеевых, Лиду и Генку! Любят ведь друг друга, по-настоящему любят.
Шурочка ничего не ответила, круто повернулась и зашагала к своему дому. Взбежав на крыльцо, нащупала за наличником ключ, открыла дверь и вошла в темный коридор, оставив дверь открытой.
Сторожев остановился, не зная, что делать: идти ли вслед за нею или возвращаться домой. «Характерец», — подумал он и услышал голос Шурочки:
— Куда же вы?
Она стояла на крыльце с бутылкой вина и двумя стаканами.
— Держите!
Шурочка сунула ему стаканы, налила вина, поставила бутылку на перильце, достала из кармана костюма две конфеты.
— Зачем это? — строго спросил Анатолий, — Уберите.
Шурочка, казалось, не слышала его.
— Давайте выпьем за любовь! За людей, которые верят в нее! — Выпила, хрипло засмеялась. — А теперь ступайте.
— Зачем вы так? — сказал Анатолий. — Глупо это, слышите?! Не надо этого…
Шурочка поцеловала его в щеку и скрылась в темном проеме двери.
Сторожев постоял возле крыльца и медленно побрел домой. Он не ощущал наступившей ночной прохлады, зябкого весеннего ветерка, спустившегося с заснеженного темного пригорка. Радостный и возбужденный, шумно распахнул дверь квартиры и увидел Лиду и Геннадия.
— А, вот и Толич! — воскликнул Геннадий. — Молодец! Как говорит наш замполит, не оставляй любовь на старость, а воздушные бои на осень. Проходи, проходя. Мы собрались чаи погонять. С каким вареньем хочешь?
— Подожди о чае. Пусть доложит, откуда так поздно явился. Когда это было, чтобы летчик Сторожев возвращался домой в первом часу ночи? — Лида встала между Геннадием и Анатолием, глаза ее смеялись. — Лед тронулся! Какому богу помолиться? — Она одобрительно похлопала Анатолия по плечу и принялась разливать чай. — Давно бы так.
Первую чашку Лида подала Анатолию. Подвинула розетку с вареньем, сахарницу.
— Пирог пробуйте. С яблоками.
— Пирог с яблоками и крыжовенное варенье — лучшее, что есть на свете, утверждал Пушкин, — сказал Геннадий.
Анатолий попробовал пирог и засмеялся:
— Вкуснятина! Знал Александр Сергеевич толк в пирогах. Знал!
6
Тревога подняла людей на рассвете. Геннадий спросонья никак не мог понять, почему Лида так трясет его. Лег спать позднее обычного: долго сидели у Николая — тот снова вернулся домой навеселе. Николай оправдывался: пригласили в компанию, отказаться не мог. Обычно Лида старалась защитить Николая — горе у человека! Но теперь и она понимала, что его надо остановить, пока не поздно. Ее упреки Николай выслушал молча, густо побагровев, но в его глазах стыла тоска.
Геннадий знал цену «разговорам по душам». Нужно было что-то покрепче. Как командир звена, как друг и заместитель секретаря партбюро эскадрильи, он был обязан поставить в известность руководство полка: у Кочкина дела плохи. На этом настаивал и доктор Графов, который в тот вечер привел пьяного Николая домой.
— Гена, тянуть дольше нельзя, — сказал Графов. — Ему нужны не увещевания, а основательная встряска. Горегляд и Северин его еще остановить могут, вы, Лида и Сторожев — нет.
— Я согласен с вами, Владимир Александрович. Завтра пойду к Северину, — с горечью ответил Геннадий.
Он вспомнил об этом разговоре, когда бежал вместе с Анатолием к поджидавшему летчиков автобусу: они едва достучались до Кочкина, едва подняли его о постели. Ждать отставших комэск Пургин не стал.
Автобус остановился возле «высотки». Летчики выскакивали из него и бежали в зал высотного снаряжения переодеваться в летное обмундирование. Горегляд и Северин о чем-то переговаривались между собой; Геннадию показалось, что говорили о нем. Он переоделся и направился в класс предполетной подготовки. В дверях столкнулся с Николаем; лицо у него было припухшее, глаза слезились, веки набухли.
Когда летчики собрались, в класс вошли Горегляд, Северин и Брызгалин. Начальник штаба Тягунов подал команду «Смирно!»; Горегляд махнул рукой, и все сели. Он подошел к вывешенной на стене карте района полетов, что-то на ней отыскал. Задачу ставил кратко и сжато, поглядывая на часы.
— Звенья Пургина и Васеева наносят удар по переправе в излучине реки. — Горегляд показал на карте. — Эскадрилья Редникова прикрывает наземные войска в этом районе. Остальные — в резерве командира дивизии. Проложить маршруты, произвести расчеты. О готовности доложить. Вылет по моей команде. Пургин и Васеев — ко мне, остальные готовятся к вылетам под руководством подполковника Брызгалина.
Горегляд, Северин, Пургин и Васеев направились в соседнюю комнату. Горегляд усадил летчиков за стол, сам ходил по классу, выслушивая доклад Пургина.
Геннадий мысленно готовился к вылету. Тревога за Николая не давала покоя. Лететь он не может, хотя сам думает по-другому. Во всяком случае, об этом надо докладывать. Дальше оттягивать нельзя. Задание очень сложное, а Кочкин явно не в форме.
— Как твое звено? — услышал он голос Горегляда я поднялся. — Чего задумался?
— Звено не готово, товарищ полковник. — Геннадий знал, что сейчас начнет действовать суровый закон армии об ответственности. — Кочкин лететь не может.
— В чем дело? — посуровел Горегляд, остановившись против Васеева. Он знал о дружбе этих летчиков и потому был застигнут врасплох. — Болен Кочкин?
— Здоров. Точнее, почти здоров, — невнятно ответил Геннадий, ощутив на себе требовательные взгляды командира полка и замполита. — Кочкин в последнее время, после отъезда жены, злоупотребляет спиртным. — Сказал и замер, ожидая командирского гнева.
— Лететь не может? — переспросил Пургин, изменяясь в лице. — Почему не доложил раньше?
— Пытался сам воздействовать. — Геннадий стоял вытянувшись, не спуская глаз с Горегляда. Волнение, охватившее его, не оставляло. Он понимал свою ответственность и готов был понести наказание, понимал и трудное положение, в которое поставил Николая.
— Ну и что же? Помогало? — Горегляд в упор смотрел на Васеева, сжав кулаки и поигрывая желваками.
— Пока нет.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Черт бы вас побрал! — взорвался Горегляд. — Лучшее звено в полку! — Горегляд повернулся к Северину. — Не знаем мы с тобой, комиссар, людей! Хвалим не тех, кто достоин!
— Не совсем так, — спокойно, словно сдерживая гнев командира, отозвался Северин. — Звено Васеева — действительно лучшее в полку уже два года. У Кочкина — беда, жена уехала. С ним и Васеев, и Графов, и я беседовали не раз. Летать Кочкину пока нельзя, Васеев прав! — Северин не стал уточнять подробности встреч и бесед с Кочкиным. Обстановка уже накалена, Горегляд взвинчен, на критических углах — до срыва недалеко, его понять можно. А летчикам вылетать на задание, у них нервы должны быть в порядке. — Я думаю, командир, им, — он кивнул в сторону Пургина и Васеева, — надо готовиться к заданию, а о Кочкине поговорим вечером, после полетов.
Горегляд посмотрел на Северина. Молодец, комиссар. Умеет обстановку разрядить. Не выскажись, глядишь, и с тормозов… Теперь надо о деле говорить, о вылетах.
— Задание очень сложное. — Горегляд начертил на классной доске характерный изгиб реки, нанес условные знаки, взял указку. — Танковые колонны «противника» на подходе к реке. По данным разведки, будут наведены переправы. Не исключено, что одна из них — ложная. Вылет по моей команде. Ведомым к Васееву назначьте, товарищ Пургин, резервного летчика. Старший лейтенант Васеев! — Геннадий поднялся, Горегляд махнул рукой: садись. — Ты, брат, хорошенько подготовь его, проинструктируй, проведи тренаж «пеший по-летному». Подвеска вооружения — штатная. Бомбометание с кабрирования. И еще, по секрету: в район учения на вертолете прибыла группа генералов. Глядите в оба, гуси-лебеди!
Звено Васеева вылетело вслед за четверкой Пургина. Летчики прижались к ведущему — шли в режиме полного радиомолчания и обменивались лишь скупыми жестами, покачиванием крыльев.
* * *Геннадий изредка бросал взгляд сквозь лобовое стекло, сверяя маршрут полета на карте с местностью. За ним неотступно следил Анатолий. По мере приближения к цели четверка уменьшила высоту; под крыльями проносились островерхие верхушки сосен, лесные полянки, овраги. Пилотировать стало труднее — взгляд только на землю, а она все ближе и ближе. Главное — укрыться в складках местности от локаторов «противника», думал Геннадий. Подойти к линии «фронта» незамеченным. Еще на земле, задолго до вылета, он мысленно составил план полета: на предельно малой высоте пройти последний участок маршрута, обнаружить цель, отвлекающим маневром уйти в сторону, будто ничего не заметили, и ударить из тыла «противника». Не ошибиться бы в определении цели. Переправа с высоты — карандаш, не более. Искать танки, а от них и остальное. Танки, конечно, упрятаны на лесных дорогах. Попробуй их заметить, когда в глазах все мельтешит: деревья, перелески, речушки, холмы — сплошная желто-зеленая лента. И она — совсем рядом, крыло вот-вот чиркнет по верхушкам деревьев.
