Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова
— Какой тиф? У тебя совершенно чистые анализы. Палочка не высеивается. Пока что мы у тебя даже дизентерии не нашли. С тифом люди загибаются, а ты, я смотрю, цветешь, поправляешься, щеки отъел, — врач потрепал Митю по щеке и поднялся. — Хватит на койке валяться. Пора, друг, службу тянуть.
Осмотрев всех, врач вышел. Как только дверь за ним закрылась, Кузя длинно выругался.
— Ты его, козла, не слушай, они на нас специально экономят. С тифом отпуск положен, а они пишут окончательный диагноз «дизер» и зажимают отпуска, иначе воевать некому будет. Здесь все больные: попьешь из арыка, вот тебе и палочка. А он все одно твердит: нету палочки, нету. — Кузя сплюнул с досадой. — Все равно в Союз уеду!
Митя закрыл глаза, чтобы немного успокоиться. Спать не хотелось, и он засунул руку под подушку, пытаясь нащупать листочки «Медного всадника». Их там не было. Митя повернулся на бок, отогнул матрас с одной, с другой стороны. Листочки пропали. В висках застучала кровь, накатила тяжелая злоба.
— Кто взял листочки у меня из-под подушки? — громко спросил Митя, стараясь придать голосу спокойный тон. Все приподняли головы, даже заснувшие уже было чижики продрали глаза.
— Я взял твои бумажки, — Кузя смотрел на него пристально, не мигая, и даже из другого конца палаты Митя увидел Кузины невидящие, налитые кровью глаза с широкими пустыми зрачками. — Мне в сортир не с чем было сходить.
Митя понял, что дальнейший разговор бессмыслен, и отвернулся к окну.
— Нет, ты погоди, погоди, не отворачивайся. Ты скажи мне, глупому черпаку, зачем голос стал повышать, в бутылку полез?
Митя пожалел, что сорвался, но отступать было поздно.
— Обидно, я не успел прочитать.
— Ой-ой-ой, стало ему жалко каких-то бумажек для благородного дела.
По палате прокатился смех. Митя затрясся: «Таких душить надо!»
— Раз ты меня, молодой, обломал, не дал потащиться, — сказал Кузя, — то велю я тебе к вечеру сыскать на пару косяков, а не найдешь, пеняй на себя.
Митя почувствовал, что еще немного, и он набросится на Кузю. Он откинул одеяло, поднялся, напялил на себя пижаму, нацепил шлепанцы и двинулся к выходу. Делал он все нарочито медленно, стараясь успокоиться.
Митя долго сидел на ступеньках у входа в корпус и тянул сигарету за сигаретой.
Костя на просьбу Мити насчет двух косяков сказал, что из баграмского госпиталя до анаши дотянуться трудно и скорей всего придется пенять на себя, хотя он бы лично дал Кузе, этому чморю и наркоше, по морде в укромном месте. В конце концов решили попробовать достать анашу через повара, Костиного земляка.
Повар Вася, добродушный маленький толстячок, сказал, что он все может, но только за деньги, и Костя со вздохом достал из полиэтиленового пакетика, приколотого к трусам булавкой, несколько бумажек.
А вечером счастливый Кузя валялся на кровати, пел песни и кричал между куплетами: «Митя — друган! Все друганы мои! Брательники! Братаны, не продавайте шакалам!» Митя впервые видел человека в таком состоянии после анаши.
На следующий день Кузя мучился, ругал себя за то, что пожадничал и ничего не оставил, просил Митю достать хоть крошечку. Митя пообещал, но сам твердо решил, что никакой анаши больше доставать не будет, и ушел на забор.
Когда он вернулся, Кузя уже не страдал, а, напротив, покачиваясь на койке, лежал, свистел и прямо-таки светился от радости.
— Что с ним? — спросил Митя у одного из чижиков-полотеров.
— Гепатитчика нашел, вот и радуется, — шепнул чижик.
— Это как?
— Нашего призыва парнишка заболел желтухой, а Кузя его заставил мочу за себя сдать. Теперь лежит — ждет результатов анализов.
— Так все равно врач раскусит.
— Ниче не раскусит. Нашего час назад в Союз отправили, а Кузя сгущенки с солью нажрался, и у него теперь печенка увеличена.
Митю передернуло: он представил себе вкус соленой сгущенки.
— Эх, мне бы так! Кабы знать наперед, так я бы и сам с Никой договорился. Вот еще бы сгущенки достать.
— Завидуешь, что ли, Нике своему?
— Зави-идую, — протянул чижик. — Мы с ним в карантине вместе службу тащили, а теперь я здесь шуршу, а он в союзном госпитале в потолок плюет и рассказывает, как в рейды ходил, духов бил, а сам ни в одном рейде не был, как приехал, через три недели заболел.
— Нашел чему завидовать. У него теперь на всю жизнь больная печенка.
— А мне бы так лучше больную печенку, чем домой в цинке.
Чижик до краев наполнился обиды и зависти, засопел и начал яростно тереть шваброй линолеум.
У Мити на душе стало неприятно, будто он проглотил тухлый кусок свиного сала. Он вспомнил, что именно про такой способ симулирования гепатита ему рассказывал Вовка.
Обед не лез в горло. «Все правдами и неправдами сматываются в Союз, а я с тифом сижу здесь и хлопаю ушами». Теперь, после слов Кузи, Митя был твердо уверен в том, что первоначальный диагноз, поставленный лейтенантом, был верен, а в госпитале «закосили» и сделали из него козла отпущения.
Митя сквозь зубы, чтобы не попал мусор, вытягивал из стакана компот, когда в столовую вошел Костя. Левый глаз у него заплыл, в ноздрях застряли черные сгустки крови. По его виду Митя понял, что случилось — отобрали деньги. Он выскочил из столовой, даже не убрав за собой посуду. Они зашли за корпус, и там Костя все рассказал.
Старики засекли повара Васю, что он ходил к забору и покупал чарс на афгани. Они приперли его к стенке, и он раскололся, сказал, чьи деньги. Дальше — дело техники. Сначала просили мирно, обещали отпущение грехов, потом стали бить. Обыскали и нашли в трусах пакетик. Они ему пообещали, что он живым из госпиталя не уедет. «Пойду к врачу, буду просить, чтобы выписал. Скажу: поноса нет, температуры нет, анализы хорошие, надоело на койке валяться, все бока отлежал». Митя посоветовал Косте идти сейчас же. Он-то знал, что по вечерам, когда поблизости нет начальства, на стариков находит бзик садизма, и тогда лучше не попадаться им на глаза.
Врач посмотрел Костю и обещал выписать, но только утром, чтобы он успел за день добраться до своей части.
Костя забрал вещи из каптерки, чтобы все думали, что он уже выписался и уехал, и пошел к повару Васе, договорившись, что переночует в поварской комнате, которая закрывалась на замок.
Большого желания появляться в корпусе у Мити не было. Но пойти на ужин все равно пришлось. Когда он пил чай, Кузя вызвал его в коридор и сказал, что старики интересуются, куда делся его друг. Митя попытался соврать, будто Костю выписали и он уехал, но из темноты коридора вышагнул длинный кудрявый парень, большими руками взял его за ворот пижамы и как следует встряхнул.
— Его должны выписать только завтра. Он нам еще не все долги вернул. Не скажешь — сам будешь возвращать.
— Я ничего не знаю! — испуганно прошептал Митя.
Крепкие пальцы сжали ворот так, что потемнело в глазах:
— Пойдем на разборку в палату.
Все окна в палате были завешены одеялами. На койках валялись старики и веселились. Под койками ползали чижики и тарахтели, изображая бронетранспортеры.
В темноте кто-то спросил Митю: «Кто таков?» Он не успел ответить, как Кузя заискивающе засмеялся и сказал, что это того придурка дружок, тоже придурок, но без денег. В Мите закипело бешенство: «Ты у меня, Кузя, поедешь в Союз!» Решение созрело мгновенно: пойти и рассказать о подмене анализа.
Кудрявый парень подтолкнул сзади коленкой. Митя понял, что все причитающееся Косте достанется ему.
С койки спросили, откуда он родом, а то они, мол, не знают, кого будут бить: хохла, бульбаша, урюка, москвича или еще кого. Митя ответил, и тут же кудрявый хлопнул его по плечу: «Земляк! Первый раз земляка встретил!» Он стал тискать Митю. «Вы его не трогайте, мужики, он за того козла ничем не виноват». Митя не успел опомниться, как они в обнимку с кудрявым очутились на улице. «Ты, брат, прости, я земляков не трогаю и другим не даю».
Они познакомились. Парня звали Олегом. «Я тебя сейчас с одним познакомлю — он после болезни остался здесь на постоянке художником. Как сыр в масле катается: на операции не ходит, но парень ничего, не гнойный».
Мастерская оказалась крохотной комнатушкой, заваленной матрасами и планшетами; у окна стоял самодельный столик, весь в разноцветных пятнах краски. За ним сидел парень и скреб бритвочкой по планшету.
«Знакомься, Саня, земляка привел, Дмитрием зовут». Рука у Сани была узкая и холодная. «Давайте чай сварганим», — предложил он. На столе появилась трехлитровая банка с водой, в которой яростно загудел кипятильник из двух бритвочек.
Начались расспросы о гражданке. Олег с Саней призывались на год раньше. Для них Митя был человеком, который ходил по родным улицам и дышал родным воздухом еще целый год после них.
Закипела вода. Саня высыпал в банку пачку чая, а Олег достал из-под матрасов буханку белого хлеба, банку сгущенки и пачку рафинада.
