Василий Ардаматский - Сатурн почти не виден
— Обещал?
— Да вот жду.
— Тогда так: ставь на стол шнапс. Хорману скажем, что Вова — твой бывший ухажер. Мол, разыскал тебя и явился. А дальше уже дело не твое. Пойдет так для начала? — спросил он Савушкина.
— Пойдет, — улыбнулся Савушкин.
Вскоре явился Хорман. Это был обрюзгший и явно не следящий за собой мужчина лет сорока пяти. Плохо побритый, в помятом кителе, он поминутно вытирал грязным платком лоб и лысину.
Знакомство с бывшим ухажером Тоськи его явно не обрадовало. Он насупился и пить наотрез отказался. Савушкин тоже держался угрюмо. Что касается Тоськи, то ей эта ситуация явно нравилась: она делала глазки Савушкину, отчего Хорман становился еще мрачнее.
Анатолий не унывал, буйно жестикулируя руками, будто говорил с глухонемым. Он объяснил Хорману, что Вова не собирается увозить Тоську и что вообще он ее начисто разлюбил. Однако Вова хотел бы иметь какую-нибудь компенсацию. И тут Анатолий выложил Хорману идею Вовы, как из продуктов сделать ценности.
Хорман заметно оживился и действительно стал лопотать по-русски вполне понятно, хотя и очень смешно. Угрюмость его прошла. Более того, он дал понять, что в коммерции, которую Вова предлагает, он хотел бы иметь дело непосредственно только с ним, Вовой, «без какой контрагент абер комиссионер…»
На том и договорились. Анатолий прикинулся обиженным и вскоре ушел.
Савушкин с Хорманом выпили по рюмочке за успех коммерции и еще по рюмочке — за счастье Хормана с Тоськой. Савушкин сказал, что еще сегодня он отправится в ближайший город подыскивать клиентов, которые имеют ценности…
Выслушав рассказ Савушкина, Марков вызвал Галю Громову и передал ей краткую радиограмму в Москву о результатах разведки. Соприкосновение с живым делом несколько успокоило его. Отпустив Савушкина, он прилег на койку и неожиданно для себя уснул.
Его разбудил крик Гали. Высунувшись из-за полога, она кричала:
— Рудин объявился! Рудин объявился!
Глава 12
Партизанский отряд, в который попал Рудин, был совсем небольшой, всего тридцать бойцов.
— Ничего, ничего, — посмеиваясь в бороду, говорил Рудину командир отряда Нагорный. — Надо помнить, что человечество начиналось с одного Адама.
— Не забудь еще его Еву, — раскатисто захохотал комиссар отряда Лещинер. — Тем более что у нас с тобой была вполне аналогичная ситуация: все началось с нас двоих.
Рудин узнал от них простую историю их партизанского отряда. До войны Нагорный был директором совхоза, расположенного западнее Минска, возле старой советско-польской границы. Лещинер в том же совхозе был агрономом и секретарем партийной организации. Когда началась война, они получили приказ эвакуировать коллектив совхоза и уничтожить все постройки и технику. На транспорте, которым располагал совхоз, они отправили на восток рабочих с их семьями и остались вдвоем.
Они взорвали электростанцию и сыроварню, всю технику вывели из строя, зарыли в землю наиболее важные части машин, а сами ушли на восток. Шли пешком, потому что полуторка, которая должна была за ними вернуться, почему-то не пришла. Они не добрались и до Минска, как были отрезаны немецкими войсками.
Оба они были абсолютно штатскими людьми, даже в юности не служившими в армии. То, что у них было по нагану и по полусотне патронов к ним, ничего для них не значило, кроме возможности застрелиться в безвыходном положении. Об этом они и договорились, как только поняли, что путь на восток отрезан. Но все же они решили пробиваться. Им даже показалось, что это не так трудно, — нужно только держаться подальше от дорог. Они не знали, что это была та пора войны, когда гитлеровцы, прорвав нашу оборону, делали бросок колоннами по дорогам. Однако пока они дошли до района Борисова, картина войны уже сильно изменилась. Где-то далеко на востоке все упорнее становилось наше сопротивление, и как река, остановленная плотиной, начинает выходить из берегов и разливаться, так и немецкая армия начала растекаться в стороны от основных коммуникаций и затоплять все более обширную территорию. Вскоре они поняли, что к своим не прорвутся, зашли в глубь леса и засели там, не представляя себе, что делать дальше. Ясно было только одно: жить с немцами в мире они не будут. Спустя два дня к ним прибился шедший из окружения офицер саперных войск; затем к ним присоединился экипаж сбитого бомбардировщика. Прошло две недели, и их отряд уже насчитывал более двадцати человек и начал действовать.
— Знаешь, когда мы окончательно поняли, что войну мы выиграем? — смеющимися глазами смотря на Рудина, спросил Нагорный. — Ровно месяц назад. Вдруг является к нам дядька. Представитель подпольного обкома партии. Сердитый такой. Давай расспрашивать да спрашивать, кто мы такие. Партизаны, отвечаем. По чьему указанию, спрашивает, создан отряд. Лещинер ему говорит: по указанию партийной совести. «Это, — говорит, — я понимаю, но мне нужно знать точно, какой именно райком, горком или обком». Мы удивляемся: для чего ему эти точности? Оказывается, для учета. Рассказали мы ему всю нашу историю, показали тетрадь с записью боевых действий. Тетрадь он похвалил, сказал: «Молодцы» — и процитировал Ленина, что социализм — это учет. И тут же приказал, чтобы мы составляли еженедельные рапортички, и даже вручил нам форму — честь по чести, отпечатана в типографии.
Смотрим мы на эту форму, на него, слушаем его строгий голос, а в душе у нас просто музыка играет. Ну, думаем, теперь все в порядке. Угостили мы его по-царски. Хороший мужик оказался. Ходит, понимаешь, по лесам и учет налаживает. Оказывается, он и до войны в обкоме партии тоже на учете кадров сидел. Так вот после этой ревизии мы окончательно и бесповоротно поверили в нашу победу…
Рудин слушал рассказ бородачей, смотрел на них — веселых, уверенных, — и на душе у него становилось все спокойнее, и все, что произошло с ним за последние сутки и еще недавно казалось ему исключительным, становилось в один ряд с делами и трудностями этих людей, и рождающееся из этого ощущение боевого товарищества как бы включало его и его дело в общую героическую борьбу народа. Вот почему, когда Нагорный вдруг спросил у Рудина, чем он тут, в тылу занимается, Рудин смешался, не зная, как ответить, а потом совершенно искренне сказал:
— Ничего особенного, но я о своей работе попросту не имею права говорить. Не обижайтесь.
Бородачи не обиделись.
Уже за полночь были получены две радиограммы от товарища Алексея.
Одна — для Рудина. Он прочитал:
«Одновременно командир отряда получит соответствующие указания. Далее следует текст, полученный нами от Маркова для вас: «Продолжайте выход на цель. Версию появления придумайте сами. Особенно тщательно взвесьте объяснение своего побега из эшелона. Рады, что благополучно вышли из осложнения. Все желаем вам успеха. Марков».
В радиограмме на имя Нагорного говорилось о необходимости выделить человека, который безопасным путем провел бы Рудина к городу.
— Когда пойдете? — спросил Нагорный.
— Сейчас, — ответил Рудин.
Они шли по лесу. Впереди скорой подпрыгивающей походкой шел Ваня Козляк — лучший разведчик отряда, совсем юный паренек маленького роста. Всем своим обликом он был похож на деревенского школьника-забияку.
— Жаль, что дождь перестал, — обернувшись назад, на ходу сказал Козляк.
— Почему? — механически спросил Рудин, который в это время обдумывал версию своего нового появления близ города.
— Фриц — он дождя не любит. Он тогда на воздух только до ветру вылезает, — словоохотливо начал пояснять Козляк и рассмеялся. — У меня смешное дело с фрицами вышло третьего дня. Пошел я…
— Погоди, — остановил его Рудин. — Мне нужно обдумать свои дела.
Больше Козляк за всю дорогу до города не произнес ни слова. Только утром, когда, пересекая шоссе, он побежал, а Рудин немного отстал от него, паренек обернулся и, зло прищурясь, беззвучно шевельнул губами. Рудин понял, что он ругается, и послушно прибавил шагу.
До города оставалось не больше двух километров, он был уже хорошо виден. Козляк остановился так внезапно, что Рудин натолкнулся на него.
— Значит, так… — сказал Козляк, смотря в сторону города. — Видите колокольню со сбитой верхушкой? Это самый центр города. А главная улица, которая идет сквозь весь город, начинается вон там, где два отдельных дома. Самое лучшее — тут в город и войти. Дорога туда идет вон за теми кустами. Фриц на запад смотрит спокойно, он, дурак, думает, что на западе его Германия, а не мы. Так что отсюда войти в город лучше. Дальше так: поравняетесь со стадионом и берите влево вдоль стадиона. Кончится стадион — и сразу направо рынок. Потолкайтесь там по рынку, а потом идите, куда вам надо. Я всегда к делу иду от рынка. Фриц — дурак, думает, раз человек идет с рынка, значит он мирный. Все понятно?
