Кто не боится молний - Владимир Сергеевич Беляев
На крыльцо вышла молодая высокая женщина, с ярким румянцем на щеках, пышными черными волосами, кое-как схваченными на затылке кривым гребешком. Шлепая босыми ногами по деревянным половицам, она выпростала подол юбки, подоткнутый за пояс, пригласила гостей в избу.
Выслушав Ульяну и узнав, зачем она приехала, хозяйка с участливой бабьей жалостью подсела к неожиданной гостье и рассказала все, что знала про Варвару Суворову и ее детей. Сидевший на лавке старик, упершись подбородком на сухие костлявые руки, положенные на палку, воткнувшуюся острым концом в щель старого пола, молча слушал рассказ своей односельчанки и слабыми кивками подтверждал ее слова.
— Варвариного мужика на войне убили, а сама она захворала и померла еще позапрошлой зимой. И никаких ее родственников в наших местах не сыскалось, а может, кто и есть поблизости, да смекнул, что об детишках малых надобно подумать, так с испугу не заявился, — рассудительно говорила дородная, краснощекая хозяйка, ломая брови над переносицей, чтобы выразить свое сочувствие чужому горю. — Да и то сказать, теперь не знаешь, чем своих детей кормить, а где уж о чужих думать. А у Варвары трое осталось, двое родненьких, кровных, да один совсем чужой мальчонка, партизанский сын.
— Как его звали, мальчонку-то? — спросила Ульяна, чтобы убедиться, точно ли напала на след Васиного сына.
— Меньшого? Петенькой. Как родная мать, когда еще не была убитая, назвала, так он и остался Петькой прозываться. Петрушкой, значит.
Старик закивал и сиплым голосом подтвердил:
— Верно, Петрухой кликали.
— А девчонка, как березка стройненькая, Дуняшкой прозывалась, и еще старший из них — Федюнька, значит, если по-уличному сказать. По-правдашнему Федор Пахомович, если по отцу величать, — сказала хозяйка и вздохнула так тяжело, будто несла какую-то непосильную ношу. — Теперь они, сердечные, вроде в каком-то детском доме живут, сказывают, их там кормят по три раза в день, а на праздники — по четыре. Мой мужик весной водопровод делал в одном детдоме, там, говорит, все ребятишки гладкие, только синенькие, может, от холоду или от слабости какой. А так ничего, бегают, озоруют. Не знаю, говорит, там ли Варварины дети али в другом каком дому, не успел узнать, некогда было...
— Где же этот дом? Далеко от вас? — прервала Ульяна разговорчивую хозяйку.
— Да, может, километров двадцать или тридцать. Поедешь на попутных, довезут.
Отдохнув у хозяйки, напившись молока, Ульяна осталась здесь ночевать. Вечером в сумерках, сидя в темной избе, женщины долго говорили о Варваре, о ее детях, вообще о жизни и смерти, и о себе вспомнила каждая, поведала свою боль другой.
— Господи, какая я дура! У нас же в деревне живет Зимин, тракторист, что в партизанах был. Может, он что-нибудь про твоего сына да про мальчонку знает, у него и фотокарточки имеются, с военного времени сохранил. Пойдем-ка к нему, он сговорчивый, ничего не таит от людей. Поспрашиваем у него для верности.
Хозяйка засуетилась, накинула на голову серый полушалок и повела Ульяну по темной деревенской улице к одинокому домику, где светилось окошко.
2
Все это было для Ульяны каким-то чудом. Тракторист сидел за столом, читал с дочуркой какую-то книгу, а его жена Феня хлопотала у печи, готовила ужин.
Как только женщины поздоровались и сказали, зачем пришли, Зимин поднялся им навстречу, усадил к столу, внимательно посмотрел на Ульяну.
— Кого же разыскиваете, уважаемая?
— Мальчонку ищу. Василия Хлынина сыночка.
— Партизана Хлынина? — спросил хозяин.
— Его, его. В вашей деревне малый родился, в войну было.
— Как же, как же, — сказал тракторист, четко произнося каждое слово. — Про мальчонку кое-что слыхал, а Василия Хлынина сам лично помню. Храбрый был офицер. Да вы садитесь поближе, сейчас будем пить чай, я все расскажу. Где он теперь проживает?
— В сырой земле лежит, — спокойно сказала Ульяна.
Тракторист опустился на табуретку, тяжко вздохнул:
— Помер, значит? Царство ему небесное. А ты вот сынка его ищешь, внука то есть? Все расскажу, что знаю. Извините, не слыхал, что Василия уже нет в живых. Эх, беда! Что сделаешь?
Он подкрутил фитиль в керосиновой лампе, в комнате стало светлее. И теперь Ульяна увидела крупную бритую голову тракториста, темные усики под длинным заостренным носом и лохматые черные брови, в которых прятались грустно-веселые синие глаза.
— И долго ищете?
— Да уже потеряла счет дням и ночам.
— Такая она, жизнь наша, — мечтательно и грустно покачал бритой головой тракторист. — Лихие были хлопцы. Сколько их прошло перед моими глазами! И многие, многие не вернулись, славные и храбрые. Я сам дважды прощался с жизнью, да вот, как видите, живу. Подрывником был, в разведку ходил, немецкие танки угонял, чего только не делал, теперь и вспомнить страшно. Достань-ка, Фенечка, мой альбом, кажется, там у меня и Вася Хлынин имеется, и другие товарищи.
Худенькая маленькая жена тракториста Фенечка уже успела переодеться в какое-то пестренькое платьице, проворно гремела посудой, собирая ужин для гостей. Она вытерла руки, полезла в сундук, достала альбом с фотографиями.
— Сам сделал переплет, — похвастался тракторист. — Это как святцы, на память. Авось чего-нибудь найдем и про Василия Хлынина.
Зимин медленно перекидывал листы толстого альбома, задерживая взгляд на каждой фотографии.
Не притронувшись к чаю и отодвинув чашку, Ульяна с нетерпением заглядывала в альбом через руку тракториста.
— Вы точно помните его, не ошибаетесь? — с волнением спросила она, боясь, что в альбоме не окажется фотографии Василия.
— Сейчас проверим. Потерпи минутку, мать. Вот, кажется, здесь.
Хозяин наконец вынул из альбома фотографию, показал Ульяне.
— Взгляни-ка.
На фотографии были сняты несколько офицеров и среди них Зимин и Василий Хлынин. Ульяна дрожащей рукой держала фотографию перед глазами никак не могла найти Василия. Но вот увидала его лицо, узнала взгляд.
— Он! — со стоном произнесла Ульяна и прижала фотографию к груди. — Он самый, Василий.
Тракторист в волнении встал, переглянулся с женой.
— Ну вот и свиделись, — сказал он Ульяне, ласково дотронувшись до
