Сергей Поляков - Партизанская искра
Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы.
Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма.
Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья.
Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше.
Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было «святая святых».
Когда в Крымке появились «новые хозяева», Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой.
Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами.
— Тебе с этими бандитами нечего якшаться, — говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. — У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться.
Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно «сынок».
Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к товарищам.
— Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, — сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак.
Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил:
— Полезай на горище.
Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица собравшихся.
— Да у тебя тут ковры настелены, — заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе.
— Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него.
Все дружно засмеялись.
— Т-ш-ш-шшш… тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, — заметил Парфентий.
И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия «Песни о Родине». — Что такое? — прошептал кто-то. — Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется.
Но нет, мелодия лилась, расходилась, наполняя тихую чердачную полутьму.
— Она самая — широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек.
— Тише, Юра, дай дослушать, — шепнул Митя.
— Москва, — мечтательно и нежно прозвучал в тишине голос Полины.
— У тебя радио, Парфень?
— И молчал до сих пор!
Но Парфентий сам был удивлен больше других. Наконец мелодия оборвалась. Послышалось сухое хрипение микрофона и… тишина.
— Это где-то внизу, — заметил Миша.
— Я спущусь, узнаю, — сказал Парфентий. Минуту спустя Парфентий взобрался наверх, таща за собой Андрея Бурятинского.
— Вот он сам приемник явился.
И все сразу вспомнили, что Андрей еще в школе был замечательным звукоподражателем. Он, бывало, на школьных вечерах имитировал множество звуков, изображал то жужжание пчел, то шум поезда.
— Крепко ты нас обманул. Ну, настоящая Москва! Коминтерн.
— Прямо за сердце взяло, до чего похоже. Будто это в школе и войны никакой нет.
— А ну, Андрей, повтори еще разок, послушать хочется. Больно соскучился я по этой музыке, — попросил Парфентий, — только тихонько.
Андрей приложил ко рту губную гармошку и нежные звуки вновь полились.
Сидящие закрыли глаза, чтобы сильнее было впечатление. Хотелось до конца внушить себе, что это правда.
Некоторое время все сидели молча. Песня о Родине всколыхнула сердца. На короткий миг услышали родное, волнующее, по которому тосковало сердце. И не хотелось мириться с мыслью, что это пока еще только Андрюшина выдумка.
— Вот оно что, — тихо произнес Дмитрий, закрыв широкой ладонью глаза.
— Расстроил ты нас, Андрей, погляди, все задумались как, — промолвила Поля, смахнув набежавшую с лезу.
Митя отнял от лица руку. В горящих глазах его трепетало пламя свечи.
— Даю слово комсомольца в ближайшее время собрать радиоприемник.
— А можно это сделать?
— Трудно, но можно. Нужно, — поправился Дмитрий.
— Сделаем, Парфень, — сказал Миша Клименюк, — я помогу Мите. У меня тоже кое-что из деталей имеется.
— Это облегчило бы нашу работу, — сказал Парфентий, — мы бы все знали, что делается там, по ту сторону фронта. По сводкам мы составляли бы листовки.
Голос Парфентия звучал убедительно и страстно. Тонкое лицо его, на котором бликами дрожали отсветы пламени, было вдохновенно. На товарищей глядели умные, озаренные внутренним светом голубые глаза.
— У кого какие будут думки?
— У меня есть, — заявил Миша Клименюк.
— Говори.
— Я хочу рассказать сон, который видел позавчера.
— Сны, если они толковые, тоже хороши.
— Мой сон как раз такой. Я вообще не верю снам и не запоминаю их. Но этот запомнил. Снится мне, будто я на работе на железной дороге. Обеденный перерыв. Я лежу на насыпи навзничь и смотрю, как бегут облака. Устал и хочется спать. Вдруг чувствую, как кто-то обхватывает горячими руками мою голову и поднимает. Я открываю глаза — брат Ваня. Лицо темное, суровое, глаза воспаленные, красные. Ваня повернул мое лицо к себе и посмотрел мне в глаза. Потом огляделся кругом на хлопцев, девчат. «Работаете?» — говорит и смотрит мне в глаза. Я не выдерживаю его взгляда и отворачиваю голову. Тогда он улыбнулся и погладил меня по голове легонько, как маленького. «Ничего, братишка, потерпи, недолго осталось Только ты не спи, сейчас не время спать, и товарищам своим скажи, чтобы не спали». Сказал он это и пошел по линии. Идет и оглянется, идет и оглянется, будто глядит, не заснул ли я. И так, пока не видно стало.
— Долго на чердаке стояла тишина. Рассказ Михаила взволновал. Сон поняли, как явный укор всем.
— Хороший сон, — промолвила Поля.
— Правильный сон, — пояснил Андрей.
— Верно, все, кто там воюет, думают о нас так же, как Ваня, — продолжала Поля.
— Трудно им, они надеются, что мы отсюда поможем победить врага.
— И будем помогать, — сказал решительно Парфентий, — как — нам подскажут старшие. У нас будет радио, мы сумеем бороться. Теперь насчет оружия. Его надо доставать больше. Я думаю, к этому делу надо привлечь Володю Белоуса и Ваню Беличкова. Они ребята толковые и надежные. Это Миша Кравец и Юра Осадченко возьмут на себя.
— Есть, — вместе ответили друзья.
— Нам нужны теперь девушки. Поля, твоя задача вовлечь в работу своих подруг-комсомолок.
— Сделаю, Парфень.
— Будем расширять нашу организацию, принимать в неё новых комсомольцев, сначала, конечно, нашего села, а со временем и молодежь других сел. У нас будет огромная организация, и мы не дадим им, гадам, спокою.
Непокорная золотистая прядь волос Парфентия упала на лоб. Он резким движением смахнул ее в сторону, привстал на колени и горячо, решительно произнес:
— Значит, борьба?
— Борьба! — ответили дружно комсомольцы.
— До победы!
— Хоть до смерти.
— Умирать не собираемся, а если придется, то так, чтобы сказали про нас: «они храбро боролись за Родину и погибли, как герои». А герои всегда бессмертны.
По одному расходились хлопцы в разные концы огромного села. Шли без боязни, твердо ступая, с сознанием, что идут по своей собственной земле.
Парфентий, проводив Полю, возвращался домой. Из-за леса показался большой круг луны, мягко ложились поперек дороги длинные тени деревьев и между ними вытянутая тень Парфентия. Стало заметно виднее.
За поворотом улицы Парфентий увидел приближающуюся фигуру румынского патрульного. Неверной, вихляющейся походкой пьяного Парфентий пошел прямо навстречу солдату.
