Александр Пак - В списках спасенных нет
Директор мигал глазами и поправлял очки.
— У-у… бешеная, — отступил он.
Получив назначение доставить большой транспорт с военным снаряжением в один из черноморских портов, Полковский ничем не выразил своего удовлетворения. Он зашел в капитанскую каюту «Аджарии», мощного грузового парохода, повесил плащ на медный крючок и уселся в кресло так, будто перешел из одного номера гостиницы в другой. К нему приходили люди, сообщали, докладывали, он говорил «да» или «нет», никого не задерживал, никого не приглашал сесть.
Накануне отхода в каюту зашел инженер судоремонтного завода и, сияя от радости, сказал:
— Мы установили настоящий таран. Вы сможете таранить…
— Хорошо, — равнодушно ответил Полковский.
Молодой инженер, почувствовав неловкость, заторопился уйти.
Представитель штаба инженер-капитан предупредил, что вооружение не успеют поставить и придется идти в плавание так, а следовательно — надо быть осторожным: в море вражеские подводные лодки.
— Хорошо, — ответил Полковский.
Инженер посмотрел на седые виски Полковского, приложил руку к козырьку и вышел.
Команда тоже не понимала нового капитана. Одни говорили, что он очень строгий, крутой; другие считали его странным. Но все боялись и молниеносно выполняли его односложные, короткие распоряжения.
Только когда вышли в море, Полковский, казалось, немного оживился, с глаз спала поволока. Он вошел в штурманскую рубку, приказал принести сюда подушку и до самого конца рейса уже не спускался вниз.
Было еще тепло, на море гулял легкий бриз. Солнце отражалось в волнах, играло бликами, а воздух был влажный, и Полковский вдыхал его полной грудью. Кругом, куда ни глянешь, — море. Далеко на горизонте набегают облачка, а пароход быстро идет, оставляя позади себя пенящиеся борозды. Из рубки видны нос парохода, лебедки, стрелы, мачты, кусок палубы и полубак, а дальше — море.
Полковский молча стоял у окна, всматриваясь в горизонт, и не вмешивался в распоряжения вахтенного штурмана — белобрысого парня лет двадцати пяти, с румянцем на щеках. В рубке стеснялись говорить при капитане. Штурман молча взглянет на компас и опять смотрит в спину капитану; ему кажется, что Полковский вот сейчас оглянется и сделает замечание или уличит в ошибке. Потом штурман наносил курс на карту, заполнял вахтенный журнал, выходил на крыло мостика, смотрел в бинокль и, возвращаясь, заставал капитана все в той же позе.
Буфетчица Анфиса Григорьевна приносила капитану обед в рубку; он ел мало и остатки тотчас же отсылал назад.
На носу отбивали склянки, вахты менялись.
Так прошли первый и второй день плавания. Наступил третий, а Полковский все молчал или односложно отвечал на вопросы штурманов и только один раз сам распорядился.
В кают-компании четыре раза в день — к завтраку, обеду, чаю и ужину — собирался командный состав. Место капитана оставалось свободным. Старший штурман разрешал садиться за стол; ели молча или говорили не то, что хотелось. Но вот кто-нибудь не выдержит, да и спросит:
— Ну, что он?
И все понимали, что подразумевается капитан.
Вечером был сильный туман. Клочья его ползли по палубе. С начала перехода Полковский впервые, не раздеваясь, лег передохнуть на диване в рубке и, теперь, проспав часа три, умылся, вышел на мостик, проверил курс, компас, принял рапорт и сказал вахтенному — старшему штурману Афанасьеву:
— Поставить наблюдающих на носу и корме. Сигналов не подавать. Идите.
Полковский увеличил ход до двенадцати узлов и подошел к смотровому стеклу, излюбленному своему месту. За стеклом — густое марево тумана.
Когда штурман вернулся и доложил, что наблюдающие поставлены, Полковский ответил «хорошо» и больше за всю ночь не проронил ни звука.
Было уже часов семь утра, а белое марево тумана по-прежнему нависало над судном, и с мостика нельзя было различить даже лебедки.
«Аджария» шла полным ходом. И вдруг судно выскочило из тумана и очутилось под ясным небом, ослепительно сверкающим солнцем, а в миле от него дрейфовала подводная лодка. Над ней виднелся фашистский флаг.
Первые секунды команды на обоих судах растерялись от неожиданности, и они по инерции продолжали сближаться; но потом на лодке, очевидно, заметили, что «Аджария» не вооружена, и орудийная башня быстро повернулась в ее сторону. Из жерла вырвался огонь, а через несколько мгновений раздался выстрел, гулким эхом прокатившийся по морю.
Штурман «Аджарии» впервые увидел так близко вражеский военный корабль и, чтобы уйти от него, приказал положить лево руля. На его месте каждый бы сделал так: немыслимо невооруженному торговому транспорту сражаться с большой подводной лодкой, да еще начавшей пристрелку.
— Отставить! — крикнул Полковский и подскочил к рулю. — Право на борт! Полный вперед!
Штурман был ошеломлен и ничего не понимал: ему казалось, что «Аджария» сама бессмысленно лезет на рожон, прямо на середину субмарины.
Тем временем из орудия лодки снова вырвался огонь — и грянул выстрел. «Аджария» вся содрогнулась, в рубке посыпались стекла, а под мостиком что-то страшно грохнулось, потом зазвенело разбитое стекло. Но Полковский не дрогнул. Он стоял у руля и пристально следил за вражеской лодкой, изрыгающей огонь. Лицо его исказилось и было страшным. Штурман в растерянности смотрел то на лодку, то на лицо капитана.
В это время на мостик влетел старший штурман Афанасьев и, задыхаясь, сказал:
— Снаряд развернул правую надстройку, ранен матрос Олейничук.
— Пожара нет?
— Нет.
— Хорошо, — сказал Полковский, не спуская глаз с подводной лодки, словно гипнотизируя ее.
Афанасьев хотел еще что-то сказать, но, взглянув на перекошенное лицо капитана, сверкающие страшной ненавистью и злобой глаза, испугался и промолчал.
Над головой просвистел новый снаряд. Афанасьев инстинктивно пригнулся, втянув голову в плечи. А Полковский даже не шелохнулся.
На корме что-то затрещало и с грохотом упало на палубу. Афанасьев подбежал к двери и выглянул.
— Свалилась кормовая мачта! — крикнул он, повернувшись к Полковскому.
Полковский будто не расслышал. Губы его были искривлены, одна бровь приподнята, другая опущена. Он буравил глазами лодку, расстояние до которой сократилось до одной трети мили.
— Так держать! — сказал Полковский.
— Есть, так держать, — повторил рулевой, направляя «Аджарию» на середину борта подводной лодки. Эта была настоящая атака: огромный корабль, в который стреляли и у которого под ударами снарядов разваливалась надстройка, упала мачта, молчал и упорно надвигался на хрупкое суденышко, каким по сравнению с «Аджарией» казалась фашистская подводная лодка.
Полковский передвинул ручку машинного телеграфа на «самый полный», затем подскочил к переговорной трубе и крикнул:
— Самый полный, вперед!
С мостика было видно, что фашистов охватил ужас. Они прекратили стрельбу, заметались по палубе, потом офицер открыл люк и стал спускаться. Вот исчезли его ноги, плечи, наконец скрылась голова. Матросы, толкая друг друга, ныряли в отверстие. Вот сразу двое очутились в люке и застряли в нем. Оставшиеся на палубе били их по головам, вталкивали вниз. Люк захлопнулся. Двое матросов не успели прыгнуть в него и тщетно отчаянно стучали по стальной крышке. Лодка начала погружаться. У двух неудачников лица были искажены ужасом; они, уже по колено в воде, все еще цеплялись за выступы люка.
Подводная лодка не успела погрузиться: таран «Аджарии» врезался в ее борт.
Перерезав лодку, «Аджария» прошла еще немного вперед, потом легла на свой прежний курс. С правого крыла мостика Полковский долго смотрел на то место, где скрылась под водой лодка, смотрел, пока не исчезли последние воздушные пузыри и море не успокоилось. Потом он зашел в рубку. Глаза его потухли. Только губы нервно подергивались. Он вспотел, и мертвенная бледность разлилась по лицу. Шатаясь, Андрей подошел к дивану, лег и долго лежал с открытыми глазами. Афанасьев и штурман наблюдали за каждым его движением. Изумленные и потрясенные всем происшедшим и, пожалуй, больше всего — самим капитаном, непонятной силе которого приписывали всю эту сказочную победу, они переглянулись. Афанасьев почему-то шепотом сказал:
— Оставайся на вахте, — а сам ушел вниз к команде.
Анфиса Григорьевна принесла суп, тарелку с хлебом, поставила все это на столик, где лежала карта, с минуту смотрела на Полковского и тихо спросила:
— Андрей Сергеевич, что вам принести на второе?
Полковский очнулся и провел ладонью по лицу.
— Все равно, — ответил он и встал.
Когда буфетчица ушла, он умылся и съел несколько ложек супу без хлеба. Потом отодвинул тарелку и попросил принести чай.
Буфетчица укоризненно покачала головой, подумав, что так капитан и изведет себя, но вслух не решилась ничего сказать. Убрала посуду и ушла.
