Иван Петров - Будьте красивыми
Он ловил ее руку, не обращая внимания на ее слова, но Надя как будто не замечала этого.
— Я сейчас… Да хватит вам, Евгений Васильевич! — Она отстранила его. — Посидите. Я приберу маленько у вас. Ну присядьте хоть на минутку…
Надя закатала рукава гимнастерки, распахнула дверь, выбежала в тамбур за веником. В землянке стало свежее…
Троицкий присел на краешек табуретки, обиженно и ревниво следя за каждым ее движением, порываясь встать.
— Сидите, сидите, — предупреждала Надя, повелительно останавливая его рукою, — А у нас новостей за это время — не счесть. Варьку Карамышеву арестовали — перепутала телеграмму. Трибуналом грозят. Скуратов все, евнух несчастный. А за что? С каждым могло случиться. И со мною тоже. А я разве хотела, а Варька разве хотела? Это же понимать надо, бесчувственные вы чурбаны, мужики!.. Сидите, сидите, Евгений Васильевич!..
— Надя, я вас люблю! — порывисто вставая, задыхаясь от волнения, сказал Троицкий. На лице у него проступил румянец.
— Сидите, сидите! — испуганно повторила Надя, выпрямившись и отступив на шаг. Троицкий послушно сел, обхватив голову руками. Она продолжала подметать. — Это вы бросьте, Евгений Васильевич. Сейчас война. Я к вам попросту прихожу. Я вас не боюсь, вот и прихожу. А в роте пускай говорят. Я знаю: так надо. Пускай…
Троицкий встал, подошел к ней, взял за руку. Она снизу вверх, несмело глянула на него, тихо сказала:
— Мне жаль вас, Евгений Васильевич. — Воскликнула: — Знаете, как хочется, чтобы вас опять послали на самолет! Хотите, я сама скажу про вас командующему? Придет на телеграф, обращусь и скажу. Хотите? — Продолжала тихо, с нежностью, уговаривая: — Я вас прошу. Не скучайте. Разберут ваше заявление. Не может быть. И будете мне писать оттуда. Будете? — Она тряхнула его за руку: — Вот хорошо бы, а? Я была бы так рада за вас, Евгений Васильевич! Ну что вы сегодня такой? Ну посмотрите…
— Я вас люблю, Надя, — мрачно сказал Троицкий, трудно дыша.
— Ну вот и хорошо, — просто сказала Надя. Она теперь уже ничего не боялась. — А я разве не люблю? Я вас очень уважаю, Евгений Васильевич. Разве может человек никого не любить? И я. А то зачем же я к вам приходила бы? И говорят, и смеются, а я знай прихожу. Разве я не понимаю…
Троицкий поднес ее руку к своей груди, посмотрел ей в глаза. В эту минуту она не назвала бы его Ежиком.
— Вы такая добрая, Надя. Милая… хорошая! С вами просторнее на свете. Солнышко ярче. Я для вас, Надя… на всю жизнь…
Она опустила голову, легонько покусывая нижнюю губу, видимо не зная, как надо поступать в таких случаях. Вспомнила, заторопилась:
— Евгений Васильевич, а вы знаете, зачем я пришла к вам? Вы можете сделать для меня что-нибудь? Большое. Ну самое большое в жизни? Можете?
— Надя!
— Я боюсь. Я девчонка. Я не умею. Заступитесь за Варьку. — И неожиданно заплакала. — Я вас очень прошу, Евгений Васильевич, заступитесь. Больше некому. Скуратов не поймет, не хочет понимать, Ипатов, Лаврищев — им самим, поди, за нее попало. А еще кто? Некому, кроме вас. Я прошу, все просим, все с узла. Заступитесь!..
— А я… Что я могу? — заморгал ресницами Троицкий.
— Ну вот! Я так и знала! Бесчувственные все — все, все, мужичищи, противные, звери, на девчонку набросились! — закричала Надя. — Да будь я на вашем месте, да я бы! Подумать только — комендант всего штаба! Такой чин! Идите к командующему, к начальнику штаба, вас послушают, вы не Варька, не я, вы все можете! — И снова тихо, нежно: — Евгений Васильевич, слышите? Заступитесь за Варьку!..
Троицкий задумался: какая-то еще Варька! Вспомнил ипатовское, отцовское: девчонка у нас, самая младшенькая, ошибку сделала, без умыслу, по оплошке, особый отдел пронюхал. Нахмурил брови:
— Это все Станков. Он способен, этот Станков…
— Какой Станков? При чем тут Станков?..
— Есть тут один. Знаю такого, — глухо сказал Троицкий. Добавил твердо: — Хорошо, Надюша. Поговорю со Станковым. — И уже с угрозой, недобро: — Вот уж я с ним поговорю, вот поговорю!..
— Поговорите? Ах как хорошо. Я так и знала! — воскликнула Надя. — Ежик вы Ежик. Вы не думайте, Варька и сама виновата, надо и ей хорошенько всыпать, на Игорька своего засмотрелась… Ну я побегу, и так задержалась. Я приду к вам. Может, скоро в полк уедете…
Он проводил ее к выходу, держа за руку. В тамбуре спросил:
— Так вы придете еще, Надя?
— Приду, Евгений Васильевич.
Она поднялась на две ступеньки, но Троицкий, оставаясь внизу, не отпускал ее руку. И вдруг легонько потянул ее к себе и, так как Надя подалась к нему, поймал ее обеими руками, прижал к себе… и отпустил.
— Евгений Васильевич! — сказала она осуждающе, поправила прическу. Быстро взбежала по ступенькам наверх, неожиданно засмеялась — звонко, с восторгом. — Ежик вы Ежик!
— Надя!
Но ее уже не было. Троицкий поднялся наверх. Меж сосен, удаляясь, мелькала стройная фигурка Нади. За нею будто бежали солнечные зайчики. По привычке анализировать, подумал: «Все объяснения в любви, наверное, глупые. И я был глупым, и говорил глупо, и обнял ее глупо — все глупо. И все же это очень хорошо, очень хорошо, что все так произошло».
Через полчаса, приведя себя в порядок, наслаждаясь солнечным утром, с приятностью ощущая, как под ногами похрустывает свежий песок, направился в комендатуру.
В комендатуре его ждал Вахрамеев. И как только Троицкий увидел его, сразу подумал: «Надо помириться с ним. Он не виноват. Надо помириться». Принимая рапорт, он обратил внимание, что шинель на Вахрамееве не по росту, мешковата и стара, заметил в раздумье, что и сам Вахрамеев выглядит, пожалуй, старше своих сорока пяти лет, в последнее время по-чему-то похудел, осунулся. Зря он так вытягивается, когда отдает рапорт… Троицкий видел, как дрожала у него рука, приложенная к козырьку фуражки.
Приняв рапорт, Троицкий сказал:
— Вы зашли бы ко мне вечерком, Иван Андреевич…
Вахрамеев посмотрел на него внимательно, будто ослышался. Троицкий, сидя за столом, тоже смотрел на него. Вахрамеев вздохнул.
— Я давно собираюсь к вам, Евгений Васильевич, — сказал он. Вдруг сконфузился, засуетился, полез за пазуху, достал ветхий, истрепанный конверт, сказал, как-то погаснув: — А у меня, вот, Евгений Васильевич… Вот… Письмо получил… Жену-то с сынком искал, помните? Вот — нету их. Расстреляли их немцы. Еще в сорок первом… Три года назад, Евгений Васильевич…
— Кто пишет? Может, ошибка?
— Вот, вот, Евгений Васильевич. Все знакомые пишут. Вот, — он развернул письмо. — Вот: Гаврон, Микулич, Сергейчик, Ванзенок, Андрей Лойко, Михась Лойко, Плешкевич, Тарас Нехайчик, Язел Нехайчик, Мария Нехайчик — все наши, свои…
«Он, видно, белорус, — подумал Троицкий. — Какой я подлец! Я даже этого не знал! Бог мой! Я все знаю, я знаю исторических героев белорусского народа, их радетелей и защитников — Наливайко и Голоту, Кривошапку и Гаркушу, Ващилу и Калиновского — а человека, что живет рядом со мною, не знаю, не вижу. Как же так?»
Вахрамеев свернул письмо.
— Вам надо съездить домой, Иван Андреевич. Пишите рапорт, я сделаю все, чтобы вас отпустили.
— Не надо. — Вахрамеев даже испугался. — Зачем ворошить боль? Скоро отвоюемся, тогда и поеду. К ним. Насовсем. — И снова воодушевился: — Вот, видите, и Гаврон, и Микулич, и Сергейчик, и Лойко Андрей — все пишут, Евгений Васильевич! Все, как есть, подписались! Всем миром! Даром что я у них новожилом был. Жена у меня белоруска, Евгений Васильевич, а сам я русак, коренной русак, потянулся за ней и прижился там, у нее на родине — Неля ее звали. Это очень хорошее имя, Евгений Васильевич, — Неля…
Он так и ушел из комендатуры, не переставая повторять:
— Вот ведь и Гаврон, и Микулич, и Сергейчик — все пишут, все. Зовут опять к себе, зовут ведь!..
Троицкому было очень больно, что у него на глазах человек столько времени молча носил свое горе, а он, занятый собой, не мог разглядеть его и помочь ему. «Спасибо, Надя, спасибо, милая, — подумал он с нежностью, — ты напомнила мне, что я мужчина. Теперь только бы залучить к себе Станкова!..»
VIIЗаступив на дежурство, Дягилев еще раз удостоверился, что все связи работают надежно, и, не зная, что делать, сел за стол. С ним так было всегда: когда работа на узле шла нормально, никаких осложнений не было, Дягилев чувствовал себя сущим бездельником, не находил, куда себя девать, хотя он был и приставлен на узле именно для того, чтобы не было осложнений и все связи, и все аппараты работали нормально.
Из кросса выбежал — не вышел, а выбежал — Стрельцов, с книжкой в руке, глаза у него лихорадочно блестели, на лице выступили красные пятна.
— Что с тобой, Игорь? — спросил Дягилев.
— Да так, — отмахнулся Стрельцов. — Скуратов опять. — Подсел к столику напротив Дягилева.
— А чего Скуратов! У нас все в порядке, связь по всем линиям как часики. У тебя какая книжка?
