Масудзи Ибусэ - Чёрный дождь
Когда я вышел на улицу, эвакуация раненых уже близилась к концу. Оставалось человек двадцать. В ожидании грузовика они стояли у главного входа, положив свои вещи на каменные ступени. Вдруг один из них крикнул: «Глядите, глядите!», выскочил на площадь и стал подбирать опускавшиеся с неба куски бумаги.
— Что он там собирает? Может быть, он думает, что это банкноты? — съязвил один из раненых.
Оказалось, что это обгоревшие обрывки нотных страниц. Должно быть, их подняло на воздух взрывной волной. Целый день и целую ночь они парили над землей, пока не опустились на эту площадь перед фабрикой. На одном из клочков, под нотами, я разобрал начальные слова песни: «Цветут вишни, цветут вишни в весеннем небе...»
И директор поднял с земли кусочек бумаги. Прочитав то, что там было написано, он пробормотал: «Какой ужас! Подумать только!» — и сунул бумажку в карман.
Прибыл грузовик. Эвакуируемые простились с директором и полезли в кузов.
— Будьте здоровы! Не унывайте! — кричал директор, махая рукой вслед удаляющемуся грузовику. Пустые слова, но что мог он сказать им на прощанье?
Всего эвакуировались двести пятьдесят человек. Среди них были не только легкораненые, но и вполне здоровые люди. Директор разрешил ехать всем, кто пожелает. Остались лишь тяжелораненые, те, кто за ними ухаживал, и, кроме того, рабочие, которые жили со своими семьями в общежитии,— чуть больше ста человек.
В самом трудном положении оказались те, чьи семьи жили отдельно от них, в Хиросиме. Дома их сгорели, и уезжать им было некуда. Они слонялись по общежитию, не зная, как разыскать свои семьи. Я попросил нашу строительную контору изготовить дощечки для таких рабочих. Эти дощечки с адресами они и установили на развалинах своих домов. Придет какой-нибудь родственник, сразу отыщет их по этому адресу. Один пожилой рабочий потребовал целых три дощечки, он хотел установить их не только там, где был его дом, но и на тех местах, где стояли дома его дяди и тети. Немного погодя ко мне пожаловал служащий отдела кадров Узда и сказал, что у этого рабочего нет ни дяди, ни тети.
— Вот что получается, когда начинают проводить и жизнь идеалы Великой восточноазиатской сферы совместного процветания! Солдатских вдов становится все больше, молодых мужчин все меньше, а кое-кто пытается урвать, себе лакомый кусочек,— добавил он, направляясь к выходу. Я заковылял вслед за ним и, когда догнал, предупредил:
— Держите свои пораженческие настроения при себе. И все же обоих нас не покидало предчувствие неизбежного поражения.
После обеда, когда я приступил к составлению списка эвакуированных, прибежал рабочий Нономия и сообщил, что один из тяжелораненых скончался.
— Мучился он ужасно. Его все время рвало желтой рвотой. А потом он вдруг откинул голову — и конец,— рассказал Нономия.
Покойник работал на заводе агентом по снабжению. Бомбардировка захватила его по дороге на службу. Лицо у него стало землистого оттенка, сильно распухло, но до самой смерти зрение и слух у него не притупились.
Я попросил нашу строительную контору срочно изготовить гроб и послал рабочего Фудзики в муниципалитет с извещением о смерти, велев ему получить необходимые указания. Нономия я поручил сходить в Фуруити и привести священника и врача.
Фудзики вскоре возвратился и сообщил, что городской муниципалитет практически бездействует, чиновник не только не дал никаких указаний, но даже отказался принять извещение о смерти. Врач отправился в Хиросиму разыскивать своих детей, и Нономия, естественно, не застал его дома. Другой врач ушел к тяжелораненому. И священник отказался прийти, он должен был читать заупокойные сутры над троими своими прихожанами, погибшими при бомбардировке. Словом, куда бы Фудзики и Нономия ни приходили, все были заняты своими делами и раздраженно от лих отмахивались.
Не зная, как быть, я обратился за советом к директору. Во время нашего с ним разговора из города вернулся охранник; он рассказал нам, что на речных отмелях дымятся костры: сжигают погибших. Очередь в крематорий так велика, что стоять в ней нет никакого смысла. Чрезвычайные обстоятельства заставляют прибегать к чрезвычайным мерам.
Получить свидетельства о смерти было невозможно, необходимость принуждала обходиться без них. Дело осложнялось еще и тем, что жители Хиросимы и Фуруити были приписаны к разным муниципалитетам. Это требовало долгой бюрократической возни даже в мирное время, а уж о военном и говорить нечего. И все же действовать надо было осмотрительно, без всякой опрометчивости. Поэтому директор направил сотрудника общего отдела в город, приказав ему выяснить все, что нужно. Директор — человек моих лет. Он занимает промежуточное положение между государственным и частным служащим. Вероятно, поэтому он склонен к педантизму. К тому же он скорее теоретик, чем практик. Говорят, свою дипломную работу в колледже он посвятил изобретателю автоматического прядильного станка Ричарду Робертсу.
Сотрудник общего отдела, вернувшись, доложил, что полиция разрешила сжигать покойников на, отмелях. Этого требуют соображения санитарии. Чиновников, которые выдавали бы свидетельства о смерти, нет, а если бы и были, сдавать свидетельства все равно было бы некуда; в такую жару тела разлагаются очень быстро, поэтому всех умерших надо безотлагательно сжигать на речных отмелях или на холмах — подальше от человеческого жилья.
— Думаю, предавать покойников земле не следует,— после некоторого раздумья сказал директор.— Вопрос о том, хоронить или сжигать, всегда решается государственными деятелями. А мы должны следовать общегосударственной политике... Что же, будем сжигать тела погибших служащих нашей фабрики на отмели.— Тут он обернулся ко мне и не допускающим возражений тоном добавил: — И все же мы не можем просто так, не совершая никаких обрядов, сжигать покойника: мол, на костер его — и дело с концом. Это неуважительно по отношению к усопшему. Я не верю в бессмертие души, но совершать обряд сжигания надо с соблюдением хотя бы элементарных приличий.
Поэтому я поручаю тебе, Сидзума, читать заупокойные сутры вместо священнослужителя всякий раз, когда мы будем сжигать кого-нибудь из наших служащих.
Остолбенев, я не знал, что ответить. Конечно, приказ есть приказ, но читать заупокойные сутры я не имел ни желания, ни права.
Мой отказ не обескуражил директора, он продолжал настаивать на своем.
— С каждым днем будет умирать все больше людей, — сказал он.— Тебе надо отправиться в какой-нибудь буддийский храм и переписать у священнослужителя заупокойные сутры. Большинство жителей Хиросимы исповедуют буддизм секты Син, поэтому желательно переписать сутры именно этой секты.
— Господин Фудзита,— перебил я директора.— Переписать молитву — дело нетрудное. Но я мало что смыслю в обрядах буддийской религии. У меня нет никакой подготовки к чтению сутр.
— А у кого она есть, такая подготовка? Тут нет никакой разницы между новичком и человеком опытным. Читать молитву — не прописывать лекарство. Особых знаний не требуется. Да и закон не запрещает этого. Может быть, тебе не хочется читать именно молитвы секты Син. Тогда читай молитвы секты Дзэн или Нитирэн. Выбирай сам. Я понимаю, конечно, затруднительность твоего положения, но тебе все-таки придется выполнить мою просьбу, Это даже и не просьба, а приказ.
Упорствовать было бессмысленно. Ноги у меня все еще болели, поэтому я попросил у директора пару толстых носков, надел сандалии и, захватив с собой несколько визитных карточек и блокнот, вышел на улицу.
Буддийских храмов в Фуруити было немало. Сперва я отправился в храм, где служителем был молодой человек, проявивший недюжинные способности во время учебы в буддийском колледже. Старушка-прислужница сообщила мне, что его забрали в армию, он служит сейчас при отряде Акацуки. В другом храме секты Син старая, глуповатая на вид женщина сказала мне, что старый служитель спит, а его ученик приглашен на обряд сожжения. Внимательно выслушав мою просьбу, она куда-то исчезла, потом вернулась и провела меня в большую комнату, где под маленькой детской противомоскитной сеткой отдыхал служитель. Он был так худ, что очертания его тела едва угадывались под тонким одеялом. Сквозь раздвинутые перегородки виднелись большие камни, песчаные дорожки и крошечный водопад. На огороде зрели оранжевые тыквы.
Когда я еще раз изложил свою просьбу, старый служитель сказал сидевшей сбоку от него на циновке женщине:
— Принеси мне, пожалуйста, «Тройное утешение», «Посвящение», «Гимн Будде», а ташке «Амида-сутру» и «Заупокойную проповедь».— Голос у него был тоненький и слабый, похожий на комариный писк.
Женщина ушла в соседнюю комнату и тут же вернулась со священными текстами.
— Покажи их этому господину.
